Дорога в горы - Лозневой Александр Никитич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
Так было и вчера на берегу Кубани, где Головеня организовал оборону, чтобы дать возможность переправиться на ту сторону реки обозу и раненым. Совсем молодой, с еле пробившимися усиками, невысокий, он стоял на дороге и, встречая солдат, отставших от своих частей, направлял их за насыпь. Никто не ставил перед ним эту задачу. Он сам взял ее на себя. Поступил так, как велела совесть.
Стуча топорами, солдаты долго возились с поврежденным паромом. Уже в темноте на него погрузили первую группу тяжелораненых, и паром отвалил от берега. Но едва добрался до середины реки, как невесть откуда появились самолеты. Над переправой повисли долго не гаснущие ракеты, завыли бомбы. Одна из них ахнула рядом с паромом, и тот накренился так, что люди, кони, повозки посыпались в воду. Тут и там на широком плесе вставали водяные столбы, свистели осколки. Откуда-то слева ударили зенитки. С насыпи застрочил пулемет. Все, кто мог, схватились за винтовки…
Сбросив бомбы, самолеты улетели. Гроза, казалось, миновала, можно было возобновить переправу. Но вслед за бомбежкой начался артиллерийский обстрел. Точно через каждые две-три минуты взвывали и разрывались снаряды. Огонь, рассчитанный на измор, выматывал нервы у бойцов. Никто не мог знать, когда он кончится.
— Методически бьет, сволочь, — выругался Головеня.
— На всю ночь завел, — подхватил кто-то из солдат.
Но переправа не прекращалась.
Двое солдат по канату перебрались на паром, застрявший на середине реки, и погнали его назад, к правому берегу. Из темноты паромщиков подгоняли нетерпеливые хриплые голоса, но громоздкое судно, казалось, стояло на одном месте.
А когда паром подошел наконец к берегу, почти рядом с обозом разорвался тяжелый снаряд. Осыпанные землей ездовые, вскочив на брички, задергали вожжами, пытаясь сдать назад или отъехать в сторону. Но это было невозможно. Заржали, поднялись на дыбы кони. Застонали раненые. Брички цеплялись одна за другую. Ездовые ругались, увеличивая сумятицу. А снаряды рвались и рвались в самой гуще обоза.
И все же тяжело нагруженный паром отчалил от берега, стал уменьшаться, таять и вскоре совсем исчез, как бы растворился во мгле. Сотни людей, напряженно следившие за ним, облегченно вздохнули:
— Дошел-таки!
Несмотря на обстрел, паром еще несколько раз возвращался назад. И едва приставал к берегу, как люди набрасывались на него со всех сторон: подплывали, цеплялись за поручни, лезли по канату. Но все, кто был здоров, уступали дорогу бричкам с ранеными товарищами.
К рассвету переправа была закончена. На берегу не осталось ни одной повозки. А за насыпью все еще лежали солдаты, ожидавшие рейса. И когда паром причалил в последний раз, Головеня встал и объявил, что оборона снимается. Он первым сошел с насыпи — спокойный, чуть сутуловатый, смахнул пыль с гимнастерки, изъеденной потом, и направился к реке. Солдаты поспешили за ним. Многих из них лейтенант не знал, не успел даже рассмотреть в лицо, и все же короткие часы обороны сблизили, сдружили их. Может, этому помогло и то, что среди державших оборону находились подчиненные Головени сержант Жуков и рядовой Пруидзе. Они, конечно, успели шепнуть тому-другому, что за настоящий парень их командир. А ничто так не укрепляет веру в командира, как простое, от души сказанное о нем солдатское слово.
Лейтенант последним взошел на мокрый настил парома, втиснулся между Пруидзе и Жуковым и подал команду отчаливать. Десятки рук сразу потянулись к канату: надо было спешить, пока не рассвело. Паром поплыл, ускоряя ход, и чей-то слабенький тенорок начал вторить рывкам людей:
— Раз-два, взяли! Еще раз, взяли!
Тенорок как бы придавал силы, звал вперед. Солдаты едва успевали перехватывать руки, и толстый канат стремительно убегал назад. Но вдруг близкий разрыв снаряда тяжело всколыхнул воздух, стеною взметнул воду над бортом, и паром сразу накренился, стал оседать. Люди, хватаясь друг за друга, покатились за борт, в воду.
Потеряв плавучесть, паром шел ко дну. На нем уже никого не было, лишь несколько солдат все еще цеплялись за канат. Не выдержав их тяжести, он гулко лопнул, хлестнул концами по воде, и волны, подхватив паром, понесли его вниз по реке.
Бурное течение увлекло лейтенанта на середину. Рядом, словно причудливое дерево, встал разрыв. Волна хлестнула над головой, придавила, снова выбросила на поверхность. Головеня не сдавался, все плыл и плыл…
И когда наконец после долгой и трудной борьбы с рекой добрался до берега, вокруг не оказалось никого. Отдышавшись, лейтенант встал и, пошатываясь, побрел вдоль берега. Пройдя метров сто, он увидел Пруидзе. Мокрый, по колено в грязи, солдат стоял с автоматом в руках и тревожно оглядывался по сторонам. А увидев командира, без слов поняв взмах его руки, послушно заторопился следом, вниз по течению: туда унесло многих, там Жуков. Надо найти!
Но поиски были напрасны. Разбушевавшаяся река неутомимо катила бурые волны, сердито пенясь, била в рыжие берега: в горах прошли дожди, таял вечный лед. Жестокой и страшной казалась она в этот час.
Головеня и Пруидзе прошли еще немного и, никого не найдя, все так же молча свернули на луг, за которым виднелись недалекие горы.
Глава третья
На опушке леса Донцов остановился под молодым дубком и осмотрелся. Из-под пилотки на лоб его выбился белесый вьющийся чуб. По запыленному лицу медленно ползли капли пота; оставляя светлые дорожки. В серых, широко открытых глазах солдата все еще таилось беспокойство.
Над лесом уже поднялось солнце. В небе — ни облачка.
Отсюда, из дубовой рощи, с высокого правого берега, хорошо была видна противоположная сторона реки. Там, утопая в садах, широко раскинулась станица Бережная. По дороге, рассекающей станицу на две части, бегут автомашины. Шума их почти неслышно, зато видно, как, вырываясь из-под колес, поднимаются клубы желтой пыли. Трудно угадать, чьи это машины: может, вражеские, а может, свои. Степан всмотрелся попристальнее— и вдруг словно громом ударило его: «Немцы форсировали Кубань!» Вон на окраине их танки, а в огородах, теперь ясно видно, стоят орудия!
Сердце сдавила боль: там, на окраине станицы, Донцов должен был встретиться с лейтенантом Головеней, с Пруидзе и Жуковым. А теперь их нет, вместо них — фашисты. Если товарищи не погибли, они обходят врага стороной, отступают к горам…
Значит, и ему нужно идти в горы. «А впрочем… — солдат задумался, — стоит ли? Может, остаться здесь? Вернуться на хутор — вот он, совсем близко, — и фашистов там нет… Ну а если придут? Они, конечно, придут… А хотя бы и так? Что ж тут такого? Назовется своим, местным казаком… Кому какое дело, что он родился и жил где-то там, под Белгородом… Вот его дом, жена, теща… А спросят, почему на войну не попал, — так это ж просто: не успели мобилизовать. Таких, как он, много…»
Словно жаром обдало: что же будет потом, когда кончится война? А она кончится, не век ей быть! Донцов верит, что немцам никогда не победить Россию! Выходит, другие пусть воюют, а он будет на хуторе отсиживаться? Нет, не таков он — русский человек!
Руки сами сжали винтовку, а мысли уже там, на той стороне… Будь что будет! Там и друзья, и командир!..
Нагибаясь под молодыми дубками, Донцов осторожно пошел по склону. Лесок начал мельчать, потянулся кустарник. Дальше — овраг. По влажному дну его Степан пробрался к переправе. Но парома не было.
На почерневшей от крови и дыма земле — вздувшиеся туши лошадей, обломки повозок. Вокруг — ни души…
Пробираясь по тальникам, залитым водой, солдат только теперь заметил, что река вышла из берегов.
На середине ее чуть видны островки. Тут и там пенятся буруны, вскипают рыжие волны, жгутами сворачивается вода.
«Эх, лодку бы…»
Донцов оглядел заросли тальника, будто и впрямь надеялся увидеть в них лодку. Но не только лодки — бревна не видно. Сотни, а может, тысячи солдат побывали здесь. Все, на чем можно плыть, перегнали на ту сторону.
