Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗
…По неделям не выходя из цеха, девятнадцатилетний Володя ремонтировал в Симферополе красноармейские танкетки и броневики. Под бомбовыми ударами отступал в Севастополь. Восемь с половиною месяцев оборонял его. И какие низины да высоты не излазил связной 7-й бригады морской пехоты! Под каким огнем не сращивал провода линий связи! Был ранен. Перенес контузию. Один из разрывов лишил его зрения, к счастью, ненадолго.
Затем — отряд прикрытия. Еще рана. А потом самое страшное — плен, фашисты…
Колонна пленных. Раненые, изнуренные голодом и еще больше — жаждой. Многие идут в тельняшках, несут бушлаты. Несет и Морковин этот своеобразный боевой стяг, при виде которого фашисты приходят в ярость. Чуть кто споткнется или припадет к луже — раздается автоматная очередь, собирает жатву смерть.
Рядом с колонной — открытая машина. Немецкий офицер, стоя в машине с парабеллумом в руке, злым взглядом ищет в колонне мишени — тех, которые в тельняшках или бушлатах. Вот взгляд его впивается в Володин бушлат. Рука фашиста вскидывает пистолет, и в это же время Морковин бросается на землю. Опоздала пуля!
Мать отыскала Володю в Джанкойском концлагере. Выкупила.
Выйдя на свободу, моряк стал подпольщиком. Появлялся в лагерях пленных с листовками. Потом создал группу подпольщиков в полицейском батальоне. Нашел антифашистов среди румын. И вот, с румынской справкой в кармане он — в румынских казармах. На квартирах, где собираются солдаты, запевает:
А фашисты рыскают вокруг и, сбиваясь с ног, не могут найти того, кто испортил десять грузовиков, кто поджег склад горючего, кто расклеивает листовки.
Так продолжалось, пока не последовал приказ Ивана Бабичева, представителя подпольного обкома, отправляться в лес.
…Каждый из четверых несет нелегкую ношу: автомат, диски с патронами, две гранаты, саперную лопату, кинжал, две фляги воды, рюкзак с недельным запасом продуктов, мину с пятикилограммовым зарядом.
Лесные тропы ведут их уже третьи сутки. Сначала партизаны шли добрых три десятка километров каменистым плато по Орта-Сырту и Караби-яйле. Затем, перемахнув через шоссе Карасубазар — Ускут [16], еще полтора десятка километров пересеченной местности до горы Средней. От Средней повернули на север, обошли вражеские гарнизоны в прилесных селах и, пробравшись сквозь заслон полицейских, охраняющих Феодосийское шоссе, вышли в Азаматский лес. Отшагав новые тридцать километров по таким же, как и раньше, крутым склонам гор, глубоким оврагам и диким ущельям, партизаны в просвете между стволами деревьев увидели наконец предвечернюю крымскую степь.
У опушки леса Григорий Гузий остановился.
— Вот она, наша родная! Я ж тут родился.
Товарищи подходят к Гузию, молча смотрят на раскинувшуюся перед ними холмистую местность, переходящую в ровную степь. Слева, на юго-западе, тянется лента Феодосийского шоссе. По нему движется колонна автомобилей; на восток, в сторону Керчи, идут войска. Азаматский лес, вдающийся клином в степь, расселился на продолговатой горе, вытянутой к северо-западу. Его полукольцом обступили села Кабурчак [17], Пролом, Азамат… В каждом — воинская часть. Ей в придачу — отряд полицейских. Эти враждебные силы нужно обходить. Но Григория сейчас занимает другое.
Перед ним родная степь.
— Дуже похоже на Словаччину, — с грустью говорит Штефан Малик.
Григорий не ответил. Забыв об усталости, он долго стоит у кромки леса, вглядываясь в близкие сердцу дали…
Родной край! Кого не взволнуешь ты после долгой, трудной разлуки? Кто удержит нахлынувшие воспоминания при встрече с тобой? Кто не задумается над тем, что ты видел, слышал и пережил на своем веку?
Любовь к родному краю зародилась в сердце Григория с детства. Научили любить его и мудрые рассказы деда-хлебороба, и школа, и книги и прекрасные народные песни.
Григорий рос здесь, в Ичках — степном пристанционном селе. Белые домики, утопающие в пышной зелени садов, днем и ночью гудки паровозов. А на юге — крымские горы — таинственные, плывущие в синей дымке, манящие. Здесь был первый школьный урок и первый поход в горы. Первые зерна хлеба, посеянные с отцом во вспаханную землю. Первый поцелуй юности. Первая борозда трактора, руль которого стал послушным в его окрепших руках…
А потом… Потом сражающийся Севастополь, овеянный пороховым дымом. Его крутые каменистые холмы стали местом и его, Григория, подвига.
Моряки стояли насмерть. Но развязка приближалась. И тогда из тысяч и тысяч героев были избраны те, кто должен составить отряды прикрытия. Эти отборные бойцы, среди которых оказался и Григорий, оружием и жизнью своей прикрывали наши полки и дивизии, оставлявшие Севастополь.
С боями отходили до самого Херсонесского мыса. Не заметили, как оказались по пояс в воде. Впереди было неоглядное море, а над головой навис гранитный выступ. Оттуда зло кричали фашисты:
— Рус, сдавайс!
Как вырваться из этой западни, расставленной морем и врагами?
Лихорадочно работал мозг, но все планы тут же рушились. Появилась мысль: «Лучше смерть, чем плен». То справа, то слева раздавались сухие и резкие хлопки. Григорий закрыл воспаленные глаза. На миг крылатое воображение перенесло его сюда, в эту родную степь. На ее огромной ладони он увидел все то дорогое, что вошло в жизнь с детства.
И тогда палец на спусковом крючке автомата разогнулся. Григорий облегченно вздохнул. И сразу жадно захотелось курить! Затянуться один-единственный разок! Рука привычно поползла в карман брюк, но, коснувшись воды, поднялась. И палец опять занял свое место на спусковом крючке. И снова он услышал, как то тут, то там хлопали одиночные выстрелы.
Внезапно почти рядом властно загремел чей-то бас:
— Борьба не кончена! Будем еще драться! Скоро ночь. В горах есть партизаны. Поймите это, товарищи!
Кто это сказал? Может, он сам? Ведь он тоже коммунист.
Люди стали ждать ночи. Им хотелось, чтобы она была самой темной изо всех ночей. И дождались. Брели вдоль скалистого высокого берега долго, медленно и осторожно. Потом выбрались на сухую землю и поползли… Подбирались к вражеским заслонам, таились за чьими-то трупами, молниеносно нападали и опять — вперед!
Немногие остались в живых…
Ему нельзя было идти в свое село. Там хорошо знали коммуниста Гузия. Пошел на поля. Шел от стана к стану и призывал хлеборобов прятать урожай, сжигать, но не давать врагу. Крестьяне укрывали его от злых глаз, ловили каждое слово о подвиге Севастополя, о неизбежной победе над врагом, о необходимости всем народом ковать эту победу.
Григорий не только говорил, но и слушал. Ему стали открывать свои сердца. Узнал, что есть в селах верные люди, незримыми нитями связанные с партизанами.
Кто они? Как с ними связаться? Григорий дважды ходил через мертвую зону в таинственный лес. Но партизан не встретил.
В те дни он заметил на себе пристальный взгляд молоденькой сельской учительницы. Когда вторично появился на полевом стане села Кирки [18], она, уловив минутку, тихо сказала:
— Григорий! Прибавьте к вашей севастопольской удали смекалку и конспирацию.
С того дня Григорий повел себя осмотрительнее. Кто она? Что кроется за ее советом? Только ли желание отвести от него беду? Пытался поговорить с ней. Но кроме того, что ее зовут Женя Островская, что она любит детей и свою профессию и что ребятишки при немцах остались без школы, ничего не узнал.
И лишь когда вместе с проводником из симферопольского подполья Сеней Кусакиным она привела его в партизанский лес и стала докладывать подпольному обкому, Григорий понял, что эта невысокая женщина в простеньком полушалке — подпольщица. И, конечно, не мог не проникнуться к ней чувством глубокого уважения, которое стало незаметно перерастать в любовь…
