Последний штурм - Домогацких Михаил Георгиевич (книги txt) 📗
Секретарь присел на пень срубленного дерева и, будто собираясь перекусить, стал рыться в своих корзинах. Поворошил небольшие мешочки с рисом, пакеты с земляными орехами, перетряхнул поношенную одежонку и, отломив от снизки два банана, стал медленно очищать их, не забывая внимательно смотреть вокруг, запоминая каждую мелочь. «Значит, две роты на том берегу канала. А на этом — администрация «стратегического района» с пятнадцатью американскими советниками — по одному на каждую шестерку вьетнамских чиновников. Канал — северная граница «стратегической деревни». У горбатого моста через него стоят две бетонные будки с амбразурами. Ночью в будки садятся часовые и следят, чтобы никто не вышел из деревни. Со всех сторон деревню опутывает колючая проволока. Полицейские и солдаты сайгонских частей патрулируют по ночам вдоль колючего забора.
«Хорошо, что днем часовых нет, а то бы пришлось доказывать, зачем и к кому идешь, стали бы проверять содержимое корзин…»
Он вспомнил, как Динь Тхи Бинь весело, без тени опасности в голосе рассказывала, что жители деревни, а в деревне скрывался хорошо вооруженный отряд, накапливавший силы для сопротивления, — поделили со своими надзирателями «обязанности»: днем солдаты могли зайти в деревню, учинить обыск или допрос, если заметили что-то подозрительное, а ночью они уже не решались сунуться туда. Их могли прикончить и запрятать трупы так, что никакая полиция не обнаружит. Такое дважды уже бывало, каратели хотели уничтожить целиком деревню, но ведь это была «образцовая революционная деревня». Ее построили по совету и плану самого генерала Лэнсдейла. Поэтому исчезновение нескольких солдат посчитали дезертирством и искать виновных среди крестьян не стали.
Во Нгуен Као хорошо рассмотрел здание административного комитета — двухэтажный дом у самого шоссе, даже днем выглядевший пустынным. Сколько сидел, не увидел ни одной машины, только две повозки, запряженные буйволами, проскрипели по асфальту. «Значит, — подумал он, — в случае чего, помощь к противнику подоспеет не сразу».
Но как ни хотел Као до поры до времени не входить в контакт с администрацией района, ему это не удалось. Оставалась какая-нибудь сотня метров до моста, когда его остановили.
— Кто такой? — грубо крикнул солдат с непонятными нашивками на груди и рукаве куртки.
— Иду к брату, господин начальник, — спокойно и чуть заискивающе ответил он.
— Откуда идешь? Знаешь, что в наш район посторонним приходить не разрешается?
— Какой же я посторонний, если у меня брат тут живет? Я не смог вовремя вернуться сюда, потому что работал на каучуковой плантации. Вы уж разрешите мне, господин начальник, пройти к брату. Устал с дальней дороги.
— А что же сбежал с плантации? — спросил тот.
— О, не говорите, господин начальник, там такое, там такое творится! Вьетконг там что-то задумал, а американцы испугались и стали заставлять вьетнамских солдат идти на Вьетконг. А наши солдаты тоже не дураки, говорят, вам надо — вы и идите, а мы посмотрим, что у вас получится. Американцы обозлились, грозят оружием, но наши ребята тоже за оружие. Такое началось, господин начальник! Но наши взяли верх, господин начальник.
— Молодцы, — сказал солдат, — а то эти американцы слишком много себе позволяют. Они и тут себя ведут так, будто управляют в своем Нью-Йорке. А кто твой брат-то?
— Нгуен Ван Тхань, господин начальник.
— Ну, тогда иди, господин Тхань староста деревни, ему мы доверяем полностью, надежный человек. А ты смотри, чтобы никакой пропаганды, а то живо за рисорушку отправим. Знаешь тут такое место?
— Откуда же мне знать, господин начальник, я тут первый раз.
— Ну, ничего, — ухмыльнулся солдат, — поживешь — узнаешь. Ну, иди.
— Спасибо, господин начальник, — несколько раз повторил Као и заспешил семенящей походкой к мосту.
«Кажется, сыграл неплохо, — подумал он, — и даже «пропаганду» ввернул. А солдат-то к американцам тоже, видно, особого уважения не питает. Представляю, как он будет рассказывать в казарме об услышанном».
Слова солдата, что «господин Тхань» пользуется доверием у администрации, обрадовали секретаря подпольного комитета. Ему так и хотелось сказать солдату: «У нас он тоже пользуется доверием, недаром уездный комитет партии назначил его секретарем партийной ячейки в «стратегической деревне».
Перейдя канал, секретарь все той же пружинистой походкой носильщика направился к главному входу в деревню. Деревня утопала в зелени. Канал, вдоль которого он шел, струился как по зеленому коридору. Высокие кокосовые пальмы отражались в обширном водоеме. Дороги, связывающие отдельные поселки деревни, обсажены фруктовыми деревьями. На полях зеленел и желтел рис, высоко поднимались стебли маниока, курчавились бобовые, рдели краснеющими стручками кусты перца. «И всю эту красоту враги оплели колючей проволокой, — думал Во Нгуен Као, — и говорят, что так должны быть организованы «процветающие деревни» или деревни «революционного развития». Ну, что же, — входя в ворота, сказал почти вслух секретарь, — постараемся показать настоящее революционное развитие вьетнамской деревни».
Он много слышал о Нгуен Ван Тхане, но никогда не встречался с ним лично. Это оказался довольно молодой человек, лет тридцати, прихрамывающий на правую ногу. Он был аккуратно одет, говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, прежде чем произнести его. Это понравилось секретарю: именно таким должен быть староста деревни, которому доверяют власти: спокойным, рассудительным, уверенным в себе и своих действиях. Однако преувеличенная серьезность исчезла, когда они остались вдвоем. Тхань стал рассказывать, как трудно ему играть свою роль преданного режиму работника, как в присутствии чиновников управления приходится сердито говорить с односельчанами.
— Понимаете, господин секретарь, какие нелепые случаи бывают, — Во Нгуен Као не удивился, что его назвали господином. Подпольный партийный комитет запретил называть кого-либо, даже самых близких, словом «товарищ», чтобы потом случайно не обмолвиться и не попасть в руки контрразведки. — Приводят ко мне человека и говорят: «Господин староста, накажите его своей властью, посадите под арест, что ли». «А что случилось?» — спрашиваю. «На целый час позже вернулся в деревню. Это непорядок. На первый случай предупреждаем, а потом будем карать». «Хорошо, говорю, пойдет на трое суток под арест, без права выхода за пределы общины. Спасибо вам за бдительность». Оставили они нас вдвоем. «Ну, говорю, господин Киет, что мне прикажете делать с вами?» «Сажать под арест», — отвечает. «А кто за вас пойдет сегодня ночью на задание?» «На это время, говорит, отпустите меня». Забыл сказать: Ле Ван Киет и есть командир нашего вооруженного отряда, а я у него — комиссар и начальник штаба. Он надо мной командир по военной линии, а я над ним по политической, — улыбнулся Тхань.
— Ну и как же вы вышли из положения? — спросил Као.
— Очень просто. Посадил под замок, а ночью открыл дверь и выпустил: не срывать же задание. Командир Киет взял пятнадцать бойцов, выбрался из деревни и разгромил полицейский участок в соседнем уезде.
— А это было необходимо? Нельзя было отложить?
— В том-то и дело, что нельзя. В полицейский участок привезли оружие для ожидаемого пополнения, и мы решили воспользоваться им раньше полицейских. Удалось захватить винтовки, гранаты, пистолеты. Целый взвод вооружили.
— Сегодня вечером, — сказал секретарь, — постарайтесь собрать актив, поговорить надо. Есть такая возможность?
— Конечно, ночью сюда никто не сунется.
— Вы не боитесь провокаторов, предателей?
— А мы двух таких в свое время прилюдно казнили, и, если у кого-то чесался язык донести, он его прикусил. Да мы и бдительность держим высоко. Не беспокойтесь, господин Као.
— Не забудьте пригласить и ту девочку-связную, которую посылали ко мне.
Нгуен Ван Тхань изменился в лице, опустил глаза и лишь через минуту-другую смог сказать:
— Не уберегли мы нашу маленькую Бинь, господин Као. Погибла она.
