Рядовой авиации (Документальная повесть) - Швец Степан Иванович (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
С набором высоты пошли по большому кругу. В воздухе на разных высотах были видны самолеты, которые в вечерних сумерках постепенно терялись из виду. Мы легли на курс, включив питание горючим из подвесных бачков. У линии фронта совсем стемнело. Погода ясная, ночь безлунная, над головой ярко светили звезды, полет проходил спокойно, все располагало к размышлениям. Ведь до цели лететь около пяти часов. Конечно, продолжительность полета будет зависеть от силы и направления ветра на нашей высоте.
Сейчас уже пять тысяч метров. Высота набирается медленно, но мощность моторов прибавлять не тороплюсь, во избежание перерасхода горючего. На потолок еще успеем. Вот уже вышло время работы на горючем из подвесных бачков. Инструкция использования горючего из подвесных емкостей рекомендует: как только вышло время, переключать питание на основные баки, а подвесные сбрасывать, не дожидаясь полной выработки во избежание остановки моторов. Но мало ли в чем в военное время мы вынуждены нарушать инструкцию. Ведь и сегодня мы нарушили ее, произведя посадку с подвешенными емкостями горючего и бомбами, да еще на мягкое поле аэродрома. Но того требовали обстоятельства. Нарушим инструкцию и здесь. Ведь горючее еще есть, стрелка манометра спокойна. Проходит пять минут, десять — стрелка спокойна, и только на двадцатой минуте она чуть дрогнула, и я сразу повернул переключатель на основные баки. Двадцать минут мы выиграли — от для нас большой капитал!
Штурман Рогозин сбросил подвесные баки, уменьшилось лобовое сопротивление, и самолет легко продолжал набор высоты.
Маршрут полета задан по прямой с выходом в Балтийское море и далее — на Свинемюнде, через Штеттинскую бухту — на Берлин. Такой маршрут задан для облегчения нахождения цели. Я попросил генерала разрешить полет по знакомому мне маршруту по прямой: Мариенбург — Берлин. Этот маршрут и безопасней, и на 80 километров короче. Генерал разрешил. Этим маршрутом воспользовалось еще несколько экипажей полка, все остальные пошли по основному варианту.
Высота — семь тысяч метров, давно летим в кислородных масках. Приближаемся к государственной границе. Это будет почти половина пути, можно поразмышлять.
И только я подумал о прошедшем напряжении, как глаза уловили ненормальность поведения приборов. Стрелка масляного манометра показала падение давления масла. Как быть, что предпринять? А ведь всего минуту назад передали на землю: «Прошли рубеж номер два, все в порядке», это означало: «Перелетели государственную границу». Связь с землей нечастая. Теперь свяжемся только после выполнения задания. Кроме, конечно, аварийного случая. А аварийное ли у нас положение? Это покажет время. Что это? — сверлит мысль: течь масла в системе — тогда авария. Или испортился сам манометр? Или травит трубопровод? Проверить можно только тогда, когда стрелка манометра упадет до нуля. Значит, или масла нет — вытекло, или вышел из строя прибор. Узнать можно изменением шага винта. Эта операция производится давлением масла. Вот перед какой дилеммой я оказался.
Основная цель — Берлин. Запасные — любой крупный железнодорожный узел на маршруте. Мы уже над Восточной Пруссией. Конечно, можно развернуться, сбросить бомбы на Кенигсберг и — на обратный курс. А вдруг виноват манометр? Можно продолжать полет до цели. А вдруг утечка масла? Тогда обратный курс придется лететь на одном моторе. На малой высоте. На заниженной скорости. Возможен перегрев мотора. Рассвет застанет над территорией, занятой противником, далеко от линии фронта. А стрелка, как назло, еле-еле перемещается в сторону нуля. Настроение испорчено. И страх теперь не столько от предстоящего пребывания над целью, сколько от того — дотянем ли до нее и доберемся ли обратно домой. Решать здесь должен только командир.
— Степан, что думаешь предпринять? — спросил Рогозин.
Моторы работают хорошо, самолет стал легче за счет выработанного горючего, высота уже восемь тысяч метров, это наш потолок, больше не берет. Все в норме, немного тяжеловато дышать, но это компенсируется большим рабочим напряжением. Что тут можно предпринять? Ведь скоро цель. И я ответил:
— Будем продолжать полет. Для паники пока нет оснований.
Больше к этой теме не возвращались. Каждый был занят своим делом. Скоро цель. А стрелка упрямо приближалась к нулю.
Берлин. Логово фашизма. Ощущаю боль во всех мышцах. Город затемнен. С восьмикилометровой высоты он выдает себя огромным темным пятном, затянутым, будто вуалью, густой дымкой, распластался, словно притаившийся гигантский паук. Земля из-за дымки просматривается плохо: чуть заметна извилистая ниточка реки Шпрее, пересекающей город, она дает возможность сориентироваться. Вдоль лее и расположена цель, которую нам предстоит поразить.
Мы уже подходим к окраине Берлина. Все спокойно. Закрадывается мысль: может, удастся подойти незамеченными? И в это время справа, вдали, начали шарить в небе лучи прожекторов, затем образовался конус лучей, на вершине которого видны светлячки от разрывов снарядов. Это наши самолеты появились в районе Свинемюнде — Штеттин. И вдруг лавиной обрушился огонь и на нас. Шарят прожектора, выхватывая нас из темноты, но долго не задерживаются. Эффективности на такой высоте от них мало, только психологическое воздействие. Зато разрывы снарядов окружают нас со всех сторон. Мы продолжаем полет в каком-то гигантском огненном букете. А справа конус прожекторных лучей над Штеттином постепенно растягивается в огненную пирамиду, приближающуюся к Берлину. Это на протяжении всей трассы зенитчики ведут огонь по нашим самолетам.
— Боевой курс, — подал наконец голос штурман.
— Я уже давно на боевом курсе, — отвечаю.
Боевой курс! Да еще над Берлином. Состояние такое…
Тела словно нет, ты уже его не чувствуешь, и страха нет, есть только один мыслящий дух, который за всем следит, оценивает, приказывает, и эти приказания кто-то выполняет, только не ты — тебя нет. А в промежутках такого состояния кажется: вот вдохнешь, а выдохнуть уже не успеешь. Тебя уже не будет.
Но вот послышались щелчки пиропатронов. Бомбы пошли. Резко разворачиваюсь влево со снижением на 90°. На развороте замечаю: под нами большое поле аэродрома Темпельхоф. Знакомое поле. На него в мирное время я производил посадку на пассажирском самолете. Оттуда крепко бьют зенитки. Мы разворачиваемся вместе с сопровождающим нас огненным букетом. Время так тянется, будто мы никогда не выйдем из сферы огня. Но вот окружавшие блестки разрывов становятся все реже и, наконец, совсем оставляют нас.
— Вокруг нас разрывов нет, — доложил Максимов.
Я снова почувствовал в теле ноющую боль, хотел что-то сказать, а голоса нет. Спазмы сдавили горло, во рту полынная горечь, я задыхаюсь. «Только бы не потерять сознание», — мелькнула мысль. Отчего бы это? Кладу самолет на крыло и быстрым скольжением теряю высоту до полутора тысяч метров, снимаю кислородную маску, достаю термос, отпиваю глоток кофе и только теперь обретаю возможность дышать и говорить.
— Максимов, доложи на КП.
— Есть, доложить на КП: «Экипаж майора Швеца задание выполнил!»
Когда начался обстрел при подходе к цели, я заметил, что стрелка масляного манометра стояла уже на нуле, но не до нее было. А потом и совсем забыл про нее. Правда, если бы масло утекло, мотор бы сам напомнил о себе. Вот и сейчас: стрелка на нуле, а мотор работает нормально. Но на всякий случай все же проверил. Шаг винта переводится, значит, все в порядке. Хорошо, что не поддались панике.
Живы! Я снова начал обретать самого себя. Попили кофе. Захотелось курить.
— Жора, набей трубку!
— Пожалуйста!
Рогозин набил трубку табаком «Золотое руно», прикурил и подал мне в щель приборной доски. С каким удовольствием я затянулся табачным дымком.
— Ну, друзья, попили, покурили, пошли снова на набор высоты, там будет безопасней.
И только начали набирать высоту, как вдруг напоролись на какой-то населенный пункт и по нам открыли огонь. Да такой интенсивный и точный — еле выбрались. И до чего же обидно стало. Из самого пекла, из фашистского логова выбрались, а тут ни за что ни про что чуть не погорели. Какое-то нелепое состояние. Страшно стало. Расслабились. Потеряли бдительность. А кто ее теряет, всегда оказывается в беде.
