Девчонка идет на войну - Родионова Маргарита Геннадьевна (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
— Товарищ капитан, — радуюсь я, — доброе утро!
— Здравствуй, Нина, куда это ты направилась?
— К вам в гости.
— Чего это вдруг? — удивленно спрашивает Сагидуллин, повертывая ко мне изрезанное морщинами монгольского склада лицо.
— Да так, отпросилась у нашего капитана, хочу посмотреть, как вы там живете.
Услышав, что я отпросилась у своего начальства, Сагидуллин становится гостеприимнее.
— Что же, — говорит он, — коли так, пойдем, познакомлю тебя со своим хозяйством.
Мы идем довольно долго вдоль моря, потом капитан сворачивает на узенькую тропинку. Пройдя немного по ней, входим в траншею.
— А теперь, — говорит капитан, понижая голос, — не разгибайся.
— Почему?
— А потому, что немцы рядом. Их линия обороны метрах в ста двадцати от нас.
По лабиринту траншей выходим к землянке.
— Вот мы и дома, — говорит капитан. — Чем угощать дорогую гостью?
Но мне не до угощений. За последнее время мне впервые по-настоящему страшно. Просто удивительно, как это можно спокойно сидеть и разговаривать, когда весь воздух протыкан пулями. Они противно щелкают, и странно, что до сих пор ни одна еще не попала в меня.
Капитан, видимо, понимает мое состояние и приглашает зайти в землянку.
— Там не так страшно, — улыбаясь, говорит он.
Ну вот, дождалась, что меня считают трусихой.
— Да я не боюсь, — говорю я решительно, и чтобы доказать это, выпрямляюсь и смотрю в сторону вражеских окопов, облокотясь на бруствер.
Капитан, опешив, смотрит на меня, как на сумасшедшую, и вдруг рывком пригибает к земле. В тот же миг по брустверу начинают стучать пули, и в окоп осыпаются куски мерзлой земли.
— Ненормальная, — со злостью шипит на меня Сагидуллин. — Скажи спасибо, что фрицы растерялись, а то бы вернулась ты сегодня на берег.
Я настолько испугана, что капитанская ругань не доходит до меня. С облегчением ныряю в землянку. Чуть придя в себя, спрашиваю:
— Товарищ капитан, ну почему ваши ребята так трусят у нас на берегу? Здесь же в тысячу раз страшнее!
— Трусость — понятие растяжимое, — говорит капитан. — То, что ты называешь трусостью, — это не больше как отсутствие привычки. Между прочим, мои орлы сколько раз говорили о тебе: вот, мол, герой-дивчина, снаряды летят, а ей хоть бы что! Хорошо, что они сейчас тебя не видели.
— Но у вас же на самом деле очень страшно.
— Как измерить, что страшнее? Просто вы там на берегу привыкли к снарядам, минам, бомбам, а мои ребята привыкли к пулям. Здесь же только автоматы да пулеметы действуют. Кто нас решится бомбить или обстреливать из дальнобойных, когда рядом их линия обороны. Так что мои ребята не трусы. Кстати, я знаю одного разведчика. Парень потрясающей храбрости и находчивости, но до дурноты боится пауков и не может слышать тяжелых рассказов. Так что же, он трус?
Я знаю, о ком говорит Сагидуллин. Я уже много слышала о знаменитом разведчике Вячеславе Гуменнике. Недавно он, будучи на задании, угнал у немцев какую-то спецмашину, кажется, радиостанцию. В центре города она забарахлила. Он залез под машину, чтобы устранить неполадки, как вдруг на улице показались немецкие патрули. Они обошли машину кругом. Фонарики зажечь не решились. Заглянули в кабину. Потом двое залезли в кузов, закрыв за собой дверь, чтобы зажечь фонарик и осмотреться. Гуменник выскочил из-под машины, прыгнул в кабину. На его счастье, мотор завелся сразу, и он погнал по городу.
Когда машина подъезжала к линии фронта, фашисты даже не пытались ее обстрелять, решив, что это она к ним идет. И только когда увидели ее на нейтральной полосе, начали бить из пулеметов. Но было уже поздно.
Приехав к нашим, Гуменник сказал:
— В кузове немцы, посмотрите, не подстрелили их мне там?
И вот, оказывается, этот бесстрашный Гуменник боится пауков. Фу!
Вечером, так, впрочем, и не привыкнув к пулям, я возвращаюсь домой. По мере того как приближаюсь к нашему погребку, на душе становится все хуже и хуже. Дело в том, что я никому не сказала, куда иду. Да и не отпустил бы меня никто.
Первый, кого встречаю, — это Иван Ключников. Он сидит на камне у входа в погребок и строгает прутик. Увидев меня, кричит:
— Идет наша пропажа! — широкое лицо Ивана расплывается в радостной улыбке. — Где ты была? Мы кругом тебя обыскались!
Из погребка поднимаются по лесенке ребята и капитан. У него такой грозный вид, что я готова спрятаться за спину Ивана.
— Пойдем со мной, побеседовать надо, — говорит Лапшанский голосом, не предвещающим ничего доброго.
Я жалобно оглядываюсь на ребят. Они улыбаются. Им-то что, это ведь не им сейчас влетит.
Капитан молча идет впереди. Уж быстрее бы высказал все, что он думает обо мне.
— Товарищ капитан, давайте остановимся. Знаете, как я устала. Ведь я была на переднем крае.
Лапшанский круто поворачивается ко мне и некоторое время молчит. Потом его прорывает, и он начинает «излагать свой взгляд на мое поведение». Припоминает все мои грехи, начиная с нехорошего выражения в адрес начальника связи и кончая сегодняшним уходом на передовую. Оказывается, даже кашу я испортила нарочно. Получается так, что хуже меня нет на свете человека.
— Правильно! — вскипаю я, когда он на минутку замолкает, чтобы перевести дух. — Правильно! Просто вредитель, враг народа, и меня надо расстрелять. Так вот и расстреливайте, только не говорите мне таких слов.
— Ого, тебе еще и слова не скажи! Может быть, прикажешь благодарность вынести за то, что сегодня ребята с ног сбились — искали тебя? Хоть бы этого постыдилась!
Разыгрался шторм. Корабли сегодня не придут.
— Петька, давай я подежурю за тебя, — предлагаю телефонисту.
Он с удовольствием уступает место. Сажусь к коммутатору и думаю: «Неужели капитан не видит, как я их всех уважаю?»
Сижу грустная, ни с кем не разговариваю.
Часа в два ночи я все еще дежурю. Просыпается Иван:
— Нина, ложись, я заступлю.
Но я отказываюсь. Не надо. Пусть я буду не спать всю ночь, раз уж я самая плохая. И хорошо, если бы, допустим, в погреб залетел осколок и меня бы убило. Вот уж тогда все бы поняли, как они несправедливы ко мне.
Я готова пустить слезу от жалости к себе, но в это вре-мя загорается лампочка на коммутаторе. Я знаю, что это звонят с передовой.
— «Чайка» слушает.
— Быстренько старморнача!
Я подключаю старшего морского начальника.
— Докладывает «Карета». У соседа слева шум. Вроде, в атаку пошли. Поддержать огоньком?
— Немедленно уточните обстановку и действуйте! «Чайка», вызовите «Якорь»!
«Якорь» — это и есть левый сосед «Кареты», рота морских пехотинцев.
— «Якорь», что у вас? — спрашивает старморнач.
— Перестрелка небольшая, — неуверенным тоном отвечает телефонист с «Якоря».
— Где ваш командир?
— В госпитале на перевязке, его вечером разнило.
— Где Румянцев?
— Там, с ребятами.
— Ваши соседи говорят, что у вас бой?
— Какой там бой, — вяло возражает телефонист, — обычное дело.
Но утром выясняется, что дело было не совсем обычное. После доклада старшему морскому начальнику к нам зашел перекурить командир пехотинцев.
— Что у тебя там произошло? — спросил Лапшанский.
— Да у меня в роте есть пулеметчик, дагестанец. Солдат прекрасный, но по-русски кроме основных команд ни слова не знает. Когда надо что-то поручить ему, приходится или жестами, или через переводчика. Хорошо, что у меня их трое, дагестанцев. Ну вот, вчера ушел я в госпиталь. Полевая кухня без меня прибыла. И черт дернул взводного послать за ужином именно этого Али. Правда, не одного. Но пока ему переводили приказ, напарник его уже ушел.
— А идти далеко? — спросил Васька.
— Да нет, метров двести, а то и меньше. Ну, Али надел маскхалат и пошел. А вечером пуржило-то как! Ладно. Приходит Андреев, который первым ушел, приносит бидон с едой. Спрашивают, где Али, говорит, не знаю, не видел. Разошлись где-то хлопцы. Ничего удивительного — темень стояла. Ребята уже начали к ужину собираться, вдруг немцы стрельбу открыли. И со стороны их кто-то прямо к нам мчится. Мои хлопцы уже на прицел его взяли, да, к счастью, политрук увидел и приказал взять живым. Взяли. А это — наш Али! B руках термос с макаронами. Он, оказывается, заблудился и ушел к немцам, как его не подстрелили — понять не могу! А к ним как раз тоже кухня прибыла. Али встал в очередь, получил ужин и пошел обратно. Тут как раз ракет накидали, ну, немцы увидели его и открыли огонь.
