Штормовое предупреждение (Рассказы) - Устьянцев Виктор Александрович (книги онлайн полностью .txt) 📗
— Вы старшина Дёмкин? Поздравляю. Я только что от флагарта — стрельба вашего корабля признана отличной. Считайте, что приз ваш. И рассказывайте, как все это было, мне материал нужен прямо в номер…
— Нечего мне рассказывать, — угрюмо произнес Дёмкин.
— То есть как это? — не понял корреспондент.
— А вот так. Вы к лейтенанту Фролову зайдите. Он в курсе.
— Но ведь вы же стреляли?
— Мало ли что. Вы извините, но я рассказывать ничего не буду. Так надо.
Корреспондент недоуменно пожал плечами, сунул блокнот в карман и побежал к Фролову.
— Да, завтра о нас бы в газете написали! — с сожалением произнес матрос Грищук, когда корреспондент ушел.
— Мое мнение такое, — подхватил Гаврилин, — что вы, товарищ старшина, зря рассказали обо всем лейтенанту…
— А ты погоди со своим мнением, — оборвал Гаврилина матрос Петров. — Мнение твое недействительно, на нем печати нет.
— Да что мы такого сделали?
— А то, что на обман пошли. По твоей, между прочим, инициативе.
— Я ведь ничего плохого не хотел.
— А вышло, видишь, как.
— Да кого же мы обманули? — не унимался Гаврилин.
— Себя! — старшина подошел к матросу. — Себя, Гаврилин, обмануть хотели. Понимаешь?
— Примерно.
— И примерять нечего. А если уж примерять, так к бою надо примерять, а не к призу и не к славе, которой тебе так хочется. Вот тогда оно и выйдет, что самих себя обмануть хотели. Теперь понял?
— Понял.
— Ну то-то, — старшина вышел из кубрика.
Он долго стоял у борта, глядя на темную, в синеватых подтеках мазута воду. Его одолевали мрачные мысли. Он понимал, что в случившемся больше всего виноват сам. Разве не он, готовясь к призовым стрельбам, прекратил тренировки по взаимозаменяемости? Ведь если бы он как следует тренировал того же Петрова, все обошлось бы хорошо. Вот это-то Гаврилин понял и решил, что старшина будет с ним заодно, не выдаст. И другие небось так же думали. Какой же после этого может быть у него авторитет, как у командира?
…Лейтенант Фролов сидел за столом и составлял отчет по стрельбе. Когда Дёмкин вошел, он обернулся, но долго еще смотрел на старшину рассеянно, должно быть, продолжал высчитывать что-то в уме. Потом встряхнулся.
— Что у вас, старшина? — мягко спросил он.
Дёмкин замялся. Потом решительно выпалил:
— Отстраните меня от должности, товарищ лейтенант!
Фролов внимательно посмотрел на старшину:
— У вас все?
— Все.
— Так!
— Выходит, не оправдал я, товарищ лейтенант. Ну, значит, и того… убирать меня надо.
— Так! — уже строго повторил лейтенант. — Испугались?
— Нет, я по совести.
— Так вот, дорогой мой, — снова мягко сказал лейтенант. — По совести будет так: вы запустили тренировки, вам их и налаживать.
— Да ведь уважение я у людей потерял. Это как?
— Они поймут вас. Поверьте, дорогой мой старшина, люди у нас замечательные. Они вам помогут.
«Помогут ли?» — думал старшина, ворочаясь в постели. Было уже за полночь, а он никак не мог уснуть. Он перебирал в памяти все, что было в его жизни значительного и оставило след. Он вспомнил, как первый раз пошел в школу, как подстрелил первую белку, как его однажды чуть не задрал в тайге медведь. Вспомнил, как впервые увидел морю и ему было непривычно и немного страшно. Потом обвык, а сейчас оно тянет. В отпуске был, скучал без него, Видно, есть в нем что-то такое…
Кто-то на цыпочках подошел к трапу и начал подниматься. Старшина повернул голову, но увидел только голые волосатые ноги. «Кто же это босиком пошел? Ботинки надернуть лень, вот народ!»
Вскоре по трапу опять мягко застучали пятки. В тусклом свете дежурной лампочки старшина едва узнал Гаврилина. Он был в одних трусах, под мышкой нес какой-то сверток. На цыпочках подойдя к рундуку, матрос осторожно открыл его и сунул в его темную пасть сверток.
— Ты что, Гаврилин? — шепотом спросил старшина.
Матрос вздрогнул и захлопнул дверку рундука. Она громко стукнула, кто-то спросонья заворочался в углу. Гаврилин подошел к койке старшины и прошептал:
— Это я, товарищ старшина. К Вострышеву за формой ходил.
— Мог бы и днем взять. Теперь-то уж все равно.
— Виноват, не сообразил!
Гаврилин улегся. Потом спросил:
— А вы-то что не спите, товарищ старшина?
— На душе как-то муторно.
— А вы постарайтесь ни о чем не думать. По ночам всегда плохие мысли лезут. Вы к волне прислушайтесь, она хорошо убаюкивает, — посоветовал Гаврилин.
Странно, но этот короткий разговор успокоил старшину. Засыпая, он слышал, как у борта ласково воркует волна.
Утром он особенно придирчиво проверял заправку коек, уборку в кубрике, во время осмотра и проворачивания механизмов подолгу стоял у каждого заведования. И, к своему удивлению, заметил, что матросы сегодня все делают с особым старанием. «Жалеют, что ли, меня?» Эта мысль почему-то разозлила его, и он все утро ни с кем не разговаривал. Но он не умел злиться, это противоречило его общительному, добродушному складу характера, было несвойственно ему. И уже в первый же перерыв он подсел к дымившим на юте матросам и спросил:
— А скажите честно, ребята, не жалко вам приза-то?
Несколько мгновений все сосредоточенно молчали. Потом Гаврилин задумчиво сказал:
— Жаль, конечно. Да ведь не в нем дело. Урок нам всем хороший вышел — вот что главное. А приз мы на будущий год обязательно возьмем. Так я говорю, моряки?
— Верно! — подхватили несколько голосов.
— То-то! — Старшина шутливо погрозил пальцем и заговорщически подмигнул комендорам.
КАРТИНА
Весь день моросил холодный и нудный осенний дождь. К наступлению темноты, когда матросы учебного отряда добрались до грузового причала, дождь пошел еще сильнее. За ночь матросы должны были разгрузить баржу.
Глинистый берег раскис, стал скользким. Матросы легко съезжали вниз, балансируя руками, чтобы удержать равновесие. Но обратно, на крутой берег, подниматься было трудно: то и дело кто-нибудь, поскользнувшись, скатывался вниз и, шепотом проклиная дождь, глину и ночь, снова карабкался вверх. Скоро набухшие от воды шинели совсем отяжелели, покрывшись толстым панцирем глины.
Матрос Иван Рябов, как всегда, работал в паре с Ильей Лязиным. Положив на плечи четырехметровый брус, они неторопливо и осторожно поднимались на берег, слегка покачиваясь и широко расставляя ноги. Илья ворчал:
— Вечно ты самые тяжелые брусья выбираешь. Или тебе больше всех надо?
Иван ничего не ответил. Он привык к тому, что Илья все время на что-то жалуется.
— Медаль тебе за это небось не дадут, а из благодарностей шубу не сошьешь, — продолжал Илья, тоже привыкший к тому, что молчаливый и старательный Иван никогда не возражает ему. Поэтому он очень удивился, когда Рябов резко сказал:
— Знаешь, Илья, гляжу я на тебя и удивляюсь: откуда в тебе это самое… — Он долго подбирал подходящее слово и наконец нашел — Куркуль ты — вот кто! Все ты на шубы да на деньги примеряешь. На совесть бы лучше примерил!
— Ну, ты полегче швыряйся словами-то, парень! — сердито предупредил Лязин. — Ишь ведь какой совестливый нашелся!
До самого перекура Лязин больше не произнес ни слова. Но работал он с таким ожесточением, что Рябов едва поспевал за ним. «И откуда у него такое? — думал Иван. — Ведь не кулак какой-нибудь, а из колхозников. Вот и сейчас работает хорошо. Значит, может. Пожалуй, зря я куркулем его назвал. Обидное слово-то».
Когда объявили перекур, Рябов первым предложил Лязину сигарету и примирительно сказал:
— Ты не сердись. Сгоряча чего не скажешь.
— Ладно, чего там. Я не обидчивый.
Они свернули с дороги и, выбирая место посуше, углубились в лес. Долго шли молча. Под ногами глухо хрустели ветки, шелестели мокрые листья. После ветреной сырости моря прелый запах леса был даже приятен.
