Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗

Вдруг Сейдали воскликнул:

— Кричит! Я говорил!

Он увлек группу за собой. Но водоема нигде не было. И лягушки, казалось, кричат в другой стороне.

Яков шел замыкающим; он следил, чтоб никто не отстал. И он видел, как шатаются от усталости парни, как заплетаются у них ноги.

— Привал! — подал он команду вполголоса. Но группа шла дальше.

— Сеня, привал! — повторил он громче. Но группа по-прежнему шагала.

Яков подбежал к ведущему. Оказалось, что тот не слышал команду.

«А ведь я тоже глохну, — пронзила мысль. — Даже шагов не слышу. Неужели от жажды?»

Если вся группа потеряет слух — гибель. Глухих враги передушат голыми руками.

— Хлопцы! — схватился Яков: — Воду надо достать! Пошли в село! Боем взять, но достать!

Вяло поднявшись, партизаны взвалили мешки на плечи и, томимые жаждой и усталостью, поплелись дальше.

Над притихшей степью низко нависли плотные тучи. Воздух был теплый и застойный. Ни малейшего дуновения ветра. Душно. Дышать трудно, шагать еще тяжелее.

Показалась деревушка. Кажется, — в ней ни души. Но нет, вот кто-то шагает. Это — патрули. Очевидно, и тут гарнизон. В дом не постучишь, воды не попросишь — там немцы.

Скотный двор. Тут должна быть вода. Но где она? Ни корыт, ни бочек.

Вот свет в окне. Туда!

Из зарослей смородины видно: в просторной комнате — немцы. Играют в карты. На столе — бутылки. Пьют.

У дома — часовой. Он шагает к воротам, затем обратно к дверям. Снова к воротам. Тихая возня, хрип — и нет часового…

Четверо входят в сенцы. Темным-темно. Руки нащупывают дверь. За нею шумят. Туда надо войти. Двое становятся по бокам. Яков берется за ручку двери.

Он медлит, и секунда все круто меняет. Кто-то дергает за локоть. Это Парфенов. Он тянет в угол. Берет руку Якова и сует вниз. Кадка! Вода!

Двое стоят у двери. Теперь она не откроется. Другая пара пьет — жадно, долго, прямо из кадки. Потом, сменясь, пьют остальные. И тоже — жадно, долго. Враги за дверью. В любую минуту они могут выйти. А тут еще и рассвет скоро. Надо успеть удалиться. Но все забыто. Пить! Пить! Пить!

Наконец жажда утолена, и разум берет верх. Яков находит руку Парфенова, тянет под дно кадки. Кадка, качаясь, выплывает во двор, за село, в кусты. Отсюда Яков возвращается в сенцы, где пили воду. Снимает своих часовых, подпирает дверь противотанковой гранатой и выдергивает чеку. Толчок вызовет взрыв. А за дверью в комнате немцы пьют.

Пьют и в кустах. Затем партизаны наполняют фляги. И опять пьют. Пить уже некуда. Да и не хочется. Но пока вода есть в кадке, оставлять ее никто не собирается. И тут приходит новое решение: кадку ставят на плечи и переносят на место дневки.

…Через сутки, утром четвертого августа, группа Якова Саковича добралась до «ресторана». Кто так назвал овражек с источником близ Иваненковского аэродрома и почему — не знаем. Думается, название пришло на мысль тому, кто вот так же, как четверка Якова Саковича, возвратясь из трудного степного рейда в партизанский лес, отдыхал у этого источника.

Выспались. Потом раздевшись, парни плещутся у источника, смывая пот, соль и пыль, собранную с доброй половины дорог и полей Крыма. Одевшись, опять пьют.

— Хорош вода! — восторгается Сейдали. — Лучше нет! Да? На всем белом свете нет! Скажешь, есть? А?

Все довольны. Смеются.

— А та, в кадке? — весело спрашивает Яков. — Разве та не вкуснее? А вообще, — вдруг становится он серьезным, — была ли та кадка? Было ли все?

…Прошло двадцать лет. И вот — та же лесная поляна, где собирались перед степными рейдами партизаны. Рядом Яков Сакович и Николай Парфенов.

— Помните, Николай Дмитриевич… Как человек мог вынести такое? Теперь не верится…

А ведь было же! [30]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Верность

Когда выйдешь на край северного отрога горы Яман-Таш, видишь далеко. Глубоко-глубоко внизу вьется между скалами неугомонная Бурульча. Дальше, если смотреть на запад, раскинулось зеленое море лесов; это — урочище Бурма. А к северу пошли холмы предгорья. Чем дальше от леса, тем спокойнее рельеф, и там, за чертой феодосийской магистрали, виднеется утопающая в дымке степь.

Отрог — наш НП, наблюдательный пункт. Отсюда партизаны следят за движением противника на Феодосийском шоссе. В эти дни мы с Миронычем так изболелись сердцами, ожидая минеров, что каждую свободную от дел минуту идем на НП и подолгу глядим в степь, будто и впрямь можем увидеть там возвращающихся в лес партизан. Сверх срока уже прошло четыре дня и четыре ночи, а их все нет. Нет Бартоши и Старцева из-под Биюка. Нет Саковича и Сырьева из-под Сейтлера. Нет Гриши Гузия из района Ички. Таких задержек лес еще не видел.

Тревога за тех, кто в рейде, нарастает. Люди рвутся на поиски. Из отрядов поступают предложения за предложениями.

— Николай Дмитриевич, — предлагает Женя Островская. — Пошлите меня в Ички. Я встречусь с Гришиными родственниками и налажу те самые связи, которые должен был наладить Гриша. А потом уже займемся Симферополем.

Стараюсь успокоить ее, но боюсь, как бы чуткая женская душа не уловила нарочитости. Ведь оснований для уверенности в благополучном возвращении диверсантов у нас очень мало. Напоминаю, что уметь ждать, обладая железной выдержкой, — это тоже нужно партизану, и каждый, вновь ставший в наш строй, должен выработать в себе и это достоинство.

Тревоги тех дней отразились и на страничках моего дневника.

«1 августа 1943 года.

…Сегодня ждем диверсантов с железной дороги Биюк-Онларского [31] района»…

«2 августа 1943 года.

На перевалочную (базу) мне донесли, что с успешным выполнением задачи возвратился Сырьев. Когда я дождусь Гузия и Саковича!»

«3 августа 1943 года.

…День проходит, а Гузия и Саковича нет и сегодня. Неужели на мою голову свалятся еще две такие потери!»

Шалаши испанцев и словаков стоят рядом с нашими. Обычно там весело. То брызжет россыпью смех, чаще всего по поводу очередной выходки кого-нибудь из словаков, выступающего в роли бравого солдата Швейка, то слышатся певучие голоса парней, хлопочущих на кухне, то звенят мелодичные песни. А в эти дни у побратимов тихо. У словаков три пустующих лежака: нет Штефана Малика и Клемента Медо; вышли все сроки рейда и у Виктора Хренко. Майор Баландин вместе с Кустодио Соллером ломают головы над тем, где недоработала лесная школа диверсантов, из-за чего, по их мнению, и свалилась беда на бартошинцев.

Бригадный комиссар Егоров в эти дни частый гость в шалашах наших побратимов. Вот и сейчас, только закончилось заседание подпольного центра, а он уже в «иностранном квартале». Там — радостная весть: вернулись, наконец, Григорий Гузий, Штефан Малик, Виктор Завьялов и Владимир Морковин. Пришел и Виктор Хренко.

Подхожу к ребятам. И вот уже звучат привычные, но всегда волнующие рапорты вернувшихся.

— Товарищ командир бригады, — с места правофлангового своей группы с нескрываемой гордостью рапортует Гузий. — Группа задание выполнила. Под откос пущен вражеский эшелон. Свернули его там, где нужно, — на мосту. Результат тоже неплохой: более восьмисот гансов убито и ранено. Сведения получены точные, — подчеркивает Григорий. — Их передал мастер по ремонту путей, а перепроверил Штефан Малик. Он среди белого дня прошел в Ички и, размахивая пакетом, стал искать немецкого полковника. Имя полковника, конечно, выдумано. Никто такого не знает. Все бегают, как угорелые. Штефану это и нужно. В суматохе он смешался с солдатами спасательных команд и проник на место катастрофы. Там все и увидел своими глазами.

Успех действительно большой, и мы воспринимаем вести, как награду за пережитое в дни ожидания.