Рассказы о Чапаеве - Кононов Александр Терентьевич (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Разговор на минуту умолк.
Фурманов присел к огню на корточки, достал уголек и раскурил им свою трубку.
Один красноармеец проговорил негромко:
— Расскажи, Еремеев, про часы.
Плечистый боец в черной папахе откликнулся:
— Да ведь рассказывал уже…
— А ты еще раз расскажи. Вон товарищ, — красноармеец кивнул на Фурманова, — небось, не слыхал.
Еремеев помолчал немного и потом начал:
— Было это, когда мы белоказаков выбивали из станицы Сломихинской. Не дошли еще до станицы — ранили меня в голову. Минут десять я, должно быть, без памяти пробыл. Ну, а потом сделали мне перевязку, взял я винтовку, опять пошел вперед. Иду, а сам шатаюсь. Погляжу на небо — солнце мне черным кажется.
— Ослабел, значит?
— Ослабел. И не то чтоб от боли, а скорей всего — много крови потерял. Да. Иду, шатаюсь. Подпираюсь винтовкой. Долго ли шел, и не помню. Гляжу — Чапаев передо мной. «Ты куда? — спрашивает. — Тебе в госпиталь надо, отдыхать, рану залечивать». Поглядел я на Василия Ивановича, и вроде веселей мне стало. Отвечаю я ему громким голосом: «Нет, — говорю, — товарищ Чапаев, отдыхать мне еще не пора». Глянул он на меня, помолчал. Потом снимает у себя с руки часы и подает мне: «Носи! Помни Чапаева». Я заробел было. Не беру часов. «Что ты, Василий Иванович! Часы тебе самому нужней…» А он как осерчает: «Бери, говорю, заслужил награду! А Чапаев своего слова никогда не менял!»
— А дальше? — спросил Фурманов.
— Что ж дальше… Взял я часы, пошел в бой.
Вода в ведре закипела. Еремеев вынул из костра жженую хлебную корочку и бросил ее в ведро — заварил чай.
— А давно ты знаешь Чапаева? — опять спросил Еремеева Фурманов.
— Давно. Да по всей земле пройди — небось, везде его знают. Про Чапая слава далеко идет.
Один из красноармейцев зашевелился у костра и сказал:
— Чудно мне другой раз покажется: такой же вот простой человек, как мы с тобой, а смотри, чего достиг. Простой-то он простой, а все ж таки особенный. Я по своему званию плотник. И Чапаев плотник. А выходит: таких, как мы с тобой, много, а Чапаев — один.
Еремеев замолчал.
Фурманов курил и думал о Чапаеве, о том, как любят и уважают его бойцы. Да и не только бойцы, а и крестьяне, все население. Поговорит крестьянин с Василием Ивановичем и сразу увидит, поверит: побьет Чапаев белогвардейцев! Выступит Чапаев с речью — все кругом затихнет. Как будто и обыкновенные, простые слова говорит, а слушают его так, что боятся дышать громко. А кончит он речь будто буря налетит сразу: шум, крики, приветствия…
Любит народ своего героя.
Молодой красноармеец перебил думы Фурманова:
— Вчера подивился я на Чапаева, как он вышел в круг плясать. Пояс на себе поправил, шашку подхватил, да как пойдет! Только шпоры звенят, да папаха назад валится…
— За то и люб он бойцам, — ответил Еремеев. Сегодня он из одного котелка с тобой похлебает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведет — гроза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идешь — не боишься. Знаешь, что у Чапаева все обдумано, все рассчитано да на карте размерено. Ошибки у него в бою не бывает.
Начинался рассвет.
Фурманов поднялся от костра, жалея, что не может дослушать до конца разговор красноармейцев. Он решил, что бойцы его так и не узнали.
Но как только он ушел, Еремеев проговорил:
— Новый комиссар. Фурман — фамилия. Василий Иванович ого признал, да не сразу. Тот приехал: «Вот мои бумаги». А Чапаев ему: «И командира и комиссара в бою признаю. Бумаги, мол, бумагами, а ты покажи себя под пулями». Ну, а теперь признал Василий Иванович комиссара. Теперь они друзья-товарищи.
Красноармейцы замолчали и стали прислушиваться.
— Поет… — сказал вполголоса парень. — Ух, и любит песню!
И в самом деле, в избе затянули песню.
Это была любимая чапаевская: «Сижу за решеткой в темнице сырой».
Запевал сам Василий Иванович.
Командиры и красноармейцы дружно подтягивали: эту песню знали в дивизии все.
Но пели недолго.
Чапаев на рассвете уезжал вместе с командирами на передовые позиции: ждали большого боя.
Чапаев подошел к своему коню и легко вскочил в седло.
Вольный ветер прилетел из степи, донес запах цветов и скошенной травы.
Солнце подымалось над росистой, остывшей за ночь землей.
БОЙ
Впереди видна была станица.
Она была занята уральскими белоказаками. Слева от станицы, на холмах, стояли высокие ветряные мельницы.
Чапаевцы наступали с трех сторон: два полка обходили станицу с боков, а посредине, в самом опасном месте, шел полк иваново-вознесенских рабочих.
Белые начали пулеметный обстрел раньше, чем можно было ожидать. Но пули неслись не из станицы. Пулеметы противника били с высоких ветряных мельниц, стоявших в стороне, на холмах.
Чапаев привстал на стременах и зорко глядел в бинокль. Рыжий конь горячился под ним, не хотел стоять на месте. Чапаев повернул его и поскакал в ту сторону, где стояли наши тяжелые орудия. На всем скаку он махнул рукой командиру батареи, и тот подбежал к нему выслушать приказ.
— Бить по ветрякам! — закричал Чапаев. Командир бегом бросился к своей батарее.
Теперь орудия гремели с обеих сторон. Казалось, само небо готово расколоться.
А Чапаев скакал уже в другом конце поля. Черная бурка его распласталась по ветру, как крылья.
Иваново-вознесенцы услышали позади себя его голос:
— Пулеметы в порядке? Патронов хватает?.. И бойцы, чувствуя, что Василий Иванович неподалеку, смотрели веселей, старались подтянуться, выглядеть молодцами, походить на него самого.
Бой разгорался.
Вдали пылала ветряная мельница. Ее зажгли снаряды нашей артиллерии. Сквозь шум боя с холмов доносился громкий треск: взрывались в огне пулеметные патроны.
То тут, то там с оглушительным грохотом вырастал черно-рыжий куст огня. Санитары подбирали первых раненых.
Вдруг бойцы замерли: неприятельский снаряд разорвался на, том самом месте, где находился Чапаев.
Все видели, как поднялся на дыбы его рыже-золотистый конь и пропал из глаз вместе с всадником.
Но рассеялся черный дым, и видят бойцы — скачет вдоль цепи Василий Иванович невредимый. Осколки снаряда пролетели вокруг него дождем, а его самого не задели.
Со стороны станицы слышались крики, гиканье, топот: то летела в атаку конница белых.
Красные пулеметчики припали к пулеметам и ждали. Раздалась команда:
— Огонь!
Грянул залп. И тут же застучали пулеметы.
Вот упал один белогвардеец, другой, взвилась на дыбы раненая лошадь и запрокинулась на спину. Другая лошадь носилась, как безумная, по полю под выстрелами и тащила за собой казака: видно, он, когда падал, не успел вынуть ногу из стремени.
— Огонь!!
Снова залп. И сухой треск пулемета.
— Огонь!!!
Над холмом поднялось огромное багровое пламя: сбита была нашим орудием и запылала вторая мельница.
Еще два залпа дали чапаевцы. И казаки не выдержали — один за другим стали поворачивать коней назад, к станице, послышался тяжкий гул: с левой стороны станицы показались два неприятельских броневика. Они были посланы, чтобы смять красноармейские цепи и расстрелять бегущих.
