Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
— Сейчас, Гришенька, чайку согрею. Попьем, а потом к отцу свожу.
Григорий, осмотрев землянку, сказал:
— Здесь вам жить опасно.
— Что же делать, Гриша? Одна бомба упала — ой как страшно было. Вторая упала — было уже не в диковинку. А когда посыпались одна за другой, привыкать стала. А когда очень-то затрясет землянку, я выйду, погляжу, увижу, что это наши бьют, и спать ложусь. А однажды весь день не могла чаю напиться. Уж очень лютовал Гитлер, да и наши пушки бесперечь гудели. Стану я прикладываться к стакану, а он по зубам колотит. Так я весь день и пробыла на холодной воде. Очень силен был бой.
По-матерински ласково посмотрела на сына, сказала:
— Отец очень страдает по тебе. Ты, Гриша, Аннушку нашел? Накануне бомбежки она наведывалась. Чайку попили, тебя вспомнили, а в самую-то страсть Лена бегала в город, искала и не нашла ее. Где-нибудь она здесь, в городе. Алеша, возможно, и приходил к нам, да где нас найдешь? Я удивляюсь, как это ты так скоро напал на наш след. Аннушку, Гриша, веди к нам.
— Хорошо, мама.
— А сейчас пойдем к отцу. Обрадуется. Изболелся он по тебе душой. — Возле землянушки Марфа Петровна задержалась осмотрелась вокруг и, послушав стрельбу, сказала: — Где же нам, сынок, путь проложить, чтобы поменьше было хлопот?
Марфа Петровна задумалась. Она еще раз взглянула на вечернее небо, изредка подсвечиваемое артиллерийскими вспышками.
— Я думаю, сынок, той же тропкой, какой ходила.
— Не знаю, мама, веди известным тебе путем.
И опять Григорию было дивно. Мать боялась курицы обидеть, сторонилась малейшего скандала, а тут под несмолкаемый грохот разрывов идет почти на переднюю линию огня.
— Голову, Гриша, как можно ниже к земле, — сказала Марфа Петровна. — Здесь самое опасное место.
В эту минуту Лебедеву ни о чем другом не думалось. Он видел перед собой только мать, слышал только ее порывистое дыхание и готов был в любое мгновение прикрыть ее своим телом.
— Вправо, за цех! — крикнула Марфа Петровна и побежала под защиту кирпичной стены. — Ну, вот и все, — со вздохом облегчения сказала она.
Ивана Егорыча они нашли спящим прямо на земляном полу танкового цеха.
— Двое суток не ложился, — сказал про него Митрич, пожилой сухощавый слесарь.
Лицо у Ивана Егорыча было утомленное и осунувшееся. Под головой лежала неопределенного цвета подпаленная фуфайка. Спал он крепко. Марфа Петровна наклонилась к Ивану Егорычу и осторожно подняла повыше ему голову. Его густые с проседью брови чуть дрогнули. Он тяжело вздохнул. Правая рука безжизненно сползла с груди на землю.
— Будить? — спросила Марфа Петровна.
Иван Егорыч, как и все рабочие, спал мало, спал тревожным и чутким фронтовым сном. Проснулся он внезапно от разрыва бомбы, упавшей на соседний цех. Бомба, ослепительно сверкнув, грохнула с дьявольским треском. Сверху свалилась гора железа и бетона.
— Вот как у нас! — испуганно проговорил Митрич.
Иван Егорыч, раскрыв глаза, в первую минуту ничего не понял, где и что именно стряслось. Он только почувствовал, как под ним заходила земля. Он поднял голову.
— Гриша? — только и мог сказать обрадованный Иван Егорыч. Он быстренько поднялся, отряхнулся и, радостно суетясь, сказал: — Пойдемте отсюда.
Они направились к выходу на заводской двор. Артиллерийская канонада все еще не смолкала, ночной бой не затихал, разговаривать при таком гуле не было никакой возможности. Иван Егорыч повел дорогих гостей в ближайшее заводское бомбоубежище. Там было тише, глуше и говорить можно было, не надрывая голоса. Узнав, откуда и надолго ли появился сын, Иван Егорыч, не давая Григорию ни минуты передышки, с горячностью расспрашивал его о фронтовых буднях. Он хотел знать о солдатских думах, расспрашивал о том, как снабжается армия оружием и продовольствием.
— Чья артиллерия лучше — наша или фашистская? Чьи танки лучше — наши или гитлеровские? — допрашивал он.
Всякий уклончивый ответ сына сердил Ивана Егорыча.
— Мы, Гриша, не дипломаты и сидим не за круглым столом, а в бомбоубежище, — требовал он прямого ответа на прямые вопросы.
— Гитлеровцы отступать умеют? — в упор спрашивал Иван Егорыч.
— А разве сражение под Москвой ты забыл? — напомнил Григорий отцу зимнее наступление советских войск.
— Москва — дело прошлое. После Москвы мы имели Харьков и Керчь. Скажи, когда погоним неприятеля? Когда враг покажет, наконец, спину?
— Этого тебе никто не скажет, но я лично уверен в том, что Сталинграда мы не сдадим. От Сталинграда не отступим.
Иван Егорыч одобрительно кашлянул.
— Спасибо тебе, Гриша. И я так же думаю. Без Сталинграда задохнемся.
Говорили много и страстно, и все о фронтовых делах. Марфа Петровна долго слушала и, утомившись, задремала, а очнувшись, испуганно заговорила:
— Что такое? Что такое? Темнотища-то какая. И не найдешь. Ах ты, грех какой, — застыдилась Марфа Петровна. — Что же это я… не светает, Ваня?
— Солнце взошло, а ты — светает.
— А и вправду времени, похоже, много. Не пора ли мне домой? Право слово, пора.
Иван Егорыч поднялся со скрипучих нар.
— Ну, что же, пойдемте. Провожу.
И это «провожу» так было сказано, что у Ивана Егорыча внутри будто что-то хрустнуло. Век бы не знать ему этого паскудного слова. «Эх!» — вздохнул он и зло сплюнул. Иван Егорыч вывел гостей своей тропой.
— Что же, Гриша, простимся, милый, — взгрустнула Марфа Петровна. — Теперь долго не увидимся.
— Прощай, мама.
— А ты, сынок, не лезь под каждую пулю. Поберегись.
Вот и расстались, разошлись. Мать стоит и слушает гулкие шаги родных и любимых: «Увижу ли? Услышу ли их голос?» Тени удалялись и сливались с темнотой ночи. Марфа Петровна все стояла и слушала едва различимые шорохи шагов. С отцом Григорий простился проще; он крепко обнял его и, помолчав, сказал:
— Трудно, папа, и вам, рабочим, и нам, солдатам. Всем трудно. Но самое трудное, как мне кажется, скоро останется позади.
На рассвете Григорий добрался до Балкан. За мостом, перекинутым через овраг, он увидел толпу женщин. Здесь час тому назад враг с воздуха поджег и разметал жилой квартал частных домиков. В дымящихся головешках лежали убитые девушки. Одной было лет семнадцать, другой года на два меньше. Неподалеку от девушек лежало два обуглившихся трупа. Григорий резко отвернулся и так же резко зашагал к своему дому. «А быть может, и моих так же?» И как мучительно больно вот теперь от того, что нет их рядом с ним. Да, теперь-то он нашел бы новые слова любви и ласки, о каких и сам не знал до сих пор. «А что, если на самом деле?.. Нет, нет…»
В свою квартиру Григорий поднимался в холодном поту. Он подошел к двери. В глубине квартиры свистел ветер. Теперь он знал, что семья его где-то в городе и кто-то — Аннушка или Алеша — ночью могут сюда заглянуть. Сел на диван, на минуту осветил комнату электрическим фонариком, и тотчас на него изо всех углов глянуло чужое, неприветливое. Погасил фонарик, закрыл глаза. Может, час или два сидел и все ждал, прислушиваясь к ночным шорохам. И порой ему слышались то кашель на лестнице, то отдаленные шаги, то неясный говор. И он не раз выбегал на лестничную площадку и подолгу вслушивался в ночную тишину, потом возвращался в квартиру и садился все на тот же диван. На нем и заснул, измученный ожиданием.
Разбудили его шаги за стеной в соседней комнате. Он раскрыл глаза и увидел яркую полосу света. «Кто это — Аннушка или Алеша?» Вскочил и вышел на свет. Среди большой комнаты сидел незнакомый человек. Перед ним на полу, на разостланной простыне, лежали костюмы, пальто, платья, белье. Человек натягивал хромовый сапог. Увидев Григория, нисколько не смутившись, сказал:
— Вот хочу кое-что спасти. Вся жизнь тут. Вся жизнь прахом пошла. Вы кого-нибудь ищете, товарищ командир?
Это был, видимо, очень опытный мародер. Неторопливо надевая хозяйский сапог, он обшаривал воровскими глазами комнату, перескакивая своим взглядом с предмета на предмет. Григорий с холодным спокойствием вынул из кобуры пистолет.
