Набат - Шевцов Иван Михайлович (список книг .TXT) 📗
…Шло время. Голубую мартовскую капель сменили апрельские сиреневые зори, оглушаемые трелями дроздов и зябликов, на смену веселому праздничному маю пришел ливневый июнь, а за ним тугой и душный от буйной зелени июль. В тревоге, часто переходящей в страх, жил Куницкий, ожидая и надеясь на благополучный конец. В засушливом августе желанное и, можно сказать, выстраданное в душевных муках свершилось: Адама Иосифовича Куницкого пригласили в Австрию на симпозиум онкологов. Были трогательные проводы на вокзале, во время которых Муза Григорьевна в присутствии Михаила Петровича более чем по-родственному расцеловала Адама Иосифовича, так что его блеклые глаза затянула влажная поволока, а несколько смущенная Муза Григорьевна прослезилась. "Словно догадывается, что больше не увидимся", - подумал Куницкий, ловя молящий взгляд возлюбленной и чувствуя неловкость перед ее мужем.
Через несколько дней, как раз перед обеденным перерывом, секретарь директора института разыскала Ядзю и сказала, что ее срочно вызывает Михаил Петрович. Ядзя решила, что опять будет торопить, требовать результатов, упрекать, поучать. Надоело. Она приготовилась к активной обороне.
Валярчук, поджидая ее, расхаживал по кабинету. Он был бледен, вид какой-то потерянный, взгляд ошалелый, блуждающий, движения порывистые, неуверенные. Это бросилось Ядзе в глаза с того момента, как она переступила порог директорского кабинета, и все это не предвещало ничего хорошего. Ядзя знала вспыльчивый и неуравновешенный характер Валярчука, его самонадеянный и в то же время непоследовательный нрав, он мог "взорваться" из-за пустяка, превратить муху в слона, пугая себя и других. Но таким она еще не видела директора института. Вспоминая свой разговор с Куницким о Кудрявцеве и почти такой же растерянный и смущенный вид Куницкого, что-то смутное и тревожное промелькнуло сейчас не столько в ее сознании, сколько в чувствах. Именно предчувствие недоброго насторожило ее сейчас, тем более что Валярчук сразу же, как только она вошла, защелкнул дверь кабинета на замок, предупредив секретаря:
- Ко мне никого не пускать. Меня нет.
Такое необычное поведение Валярчука породило в Ядзе беспричинную робость и тревогу. Ядзя молча ждала.
- Скажите, Ядвига Стефановна, ваш супруг работает на Дзержинке? - дрожащим, каким-то приглушенным, не своим голосом спросил Валярчук.
- Да, - тихо кивнула Ядзя.
- Мне нужно срочно с ним повидаться. Необходимо посоветоваться…
Ядзя обратила внимание, как дрожат его руки. Спросила так же негромко:
- Что-нибудь случилось? С Адамом Иосифовичем?
- С Адамом? Что с ним? - как-то странно и непонятливо встрепенулся Валярчук. - Нет-нет, тут совсем другое. И понимаете, нужно, чтоб эта встреча произошла не на Дзержинке, а, скажем, дома или лучше всего здесь, у меня в кабинете. Да, да, именно здесь.
В голосе его звучала учтивая любезность и даже угодливость. Он сделал резкий жест в сторону столика, на котором стояли телефонные аппараты, и попросил вкрадчиво, с неприятным оттенком раболепства:
- Пожалуйста, позвоните ему сейчас.
Ядзя набрала номер служебного телефона мужа и попросила его приехать в институт.
- Сейчас не могу: только к концу дня, ну часов в пять, - ответил Слугарев. - Кстати, звонил Тихон Морозов. Он заедет к нам сегодня вечером.
- Хорошо, я тебя поняла, - сказала Ядзя и, положив трубку, сообщила Валярчуку: - В пять часов он заедет в институт… Вы чем-то очень встревожены, Михаил Петрович?
Вместо ответа Валярчук закивал головой и спросил:
- Ваш супруг в каком звании?
- Подполковник, - ответила Ядзя.
- Благодарю вас. Я буду его ждать. А вас, Ядвига Стефановна, я попрошу никому из сотрудников… не говорить… вот о нашем разговоре.
Ядзя молча кивнула и поняла, что ей здесь делать нечего, и вышла, сопровождаемая многозначительным взглядом секретарши. Уйдя к себе, она пыталась догадаться, что же все-таки произошло.
А произошло вот что. Часа два тому назад в кабинет директора института зашел московский корреспондент газеты одного из государств так называемого западного мира и попросил беседы с глазу на глаз. Он хорошо говорил по-русски, был самоуверен, импозантен, изысканно настойчив и любезно нагл. И поскольку его первыми словами были: "Я привез Вам привет от Адама Иосифовича Куницкого", - Валярчук согласился выслушать его без свидетелей.
- Вам известно, что Адам Куницкий решил не возвращаться в Советский Союз и попросил политического убежища?.. - ошарашил гость Валярчука и, не дожидаясь ответа, развернул перед Михаилом Петровичем свежий номер газеты на немецком языке с портретом Куницкого и его именем в заголовке, напечатанном крупным шрифтом. - Вот сообщение. Западные радиостанции сообщили об этом еще вчера вечером.
Воспользовавшись тем, что Валярчук смотрит на него остолбенело, как кролик на кобру, и не находит слов, гость продолжал:
- Адам Куницкий захватил с собой копию секретного доклада. Он говорит, что сделал это с вашего ведома и согласия.
Теперь из полуоткрытого рта Валярчука с трудом вытолкнулось одно тяжелое, шершавое, как булыжник, слово:
- Врет…
- Возможно. Я охотно вам верю, что Куницкий врет, - перебил гость и продолжал с беспощадным цинизмом: - Но я прошу вас, Михаил Петрович, выслушать меня. О копии документа знают на Западе всего два-три человека, и, естественно, никто об этом не знает в Москве и, возможно, никогда не узнает. Кроме того, те же два-три человека знают о вашем прошлом, относящемся к осени сорок первого: измена, бегство с боевых позиций - словом, вы понимаете, о чем речь. В Москве об этом знает один человек - Тихон Морозов. Он тоже будет молчать. Но его молчание потребует небольшой, совсем невинной услуги с вашей стороны.
- Это как понимать? - хрипло промолвил Валярчук. В горле его пересохло. - Шантаж?!
- Зачем же так грубо? - язвительно сказал гость и усмехнулся с деланной обидой: - Дружеское предложение, не принять которое с вашей стороны было бы неразумно и опрометчиво. На Западе вас знают как крупного ученого, одного из кандидатов на Нобелевскую премию. Разумеется, если вы окажете некоторые услуги ученым Запада. Вы поймите меня - речь идет об обмене научной информацией, которая, к несчастью для человечества, почему-то - и я не могу понять почему - считается секретной.
- А если я, любезный господин, вызову сейчас милицию? Как вы на это посмотрите? - отчаянно и с усилием сказал Валярчук.
- Совершенно спокойно: я встретился с вами, чтоб получить от вас интервью о докторе Адаме Куницком. И только. Другого разговора между нами не было, - с небрежной насмешкой ответил гость, и в словах его прозвучало дерзкое сознание уверенности. И затем добавил: - Самое большое, чем я рискую, публичным выдворением из вашей страны. И буду очень рад: надоело мне у вас, пора поменять климат. А вот что будет с вами, хотел бы я знать?
Чувствуя озноб во всем теле и какую-то свинцовую тяжесть в голове, Валярчук смотрел на гостя злобно и в то же время умоляюще, словно просил пощады. Ему казалось, что наступил конец света, что все, что создавал он с таким трудом, - семья, благополучие, карьера, мечты - все сразу рухнуло, превратилось в позорный прах, а его ожидают впереди холод, лишения и медленная смерть. В памяти зацепились слова гостя об обмене научной информацией и Нобелевской премии. Он недружелюбно уставился на гостя в упор и язвительно процедил:
- А что, Нобелевские премии дают за шпионаж?
Михаил Петрович порадовался тому, что вот он все-таки сумел оправиться и неожиданно уязвить заморского журналиста.
- Вы меня неверно поняли, господин Валярчук, - холодно и сухо отпарировал гость. - Я говорил об обмене научной информацией. Впрочем, как хотите. У вас есть время подумать над нашим предложением. Хорошо подумать. И не спешите. Время у нас есть. Если мой к вам визит, надо полагать, не прошел мимо внимания ваших чекистов, то будет логично, если вы сами поторопитесь поставить их в известность. Но, повторяю, я приходил за интервью, которое вы отказались мне дать. Газету я вам могу оставить. Предъявите ее чекистам. Подумайте. Через какое-то время вас разыщут. Приготовьтесь заранее дать определенный ответ. И не вздумайте - как это по-русски сказать? - дурить!..
