Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Иногда эсеровские запевалы, которых Алексей знает наперечет, разорутся, тогда кричит на них большевик Бутылкин. Понукать его не нужно. Он как жаровня с углями, каждое слово его жаркое. Вскричит с места Бутылкин, и ползала хлопает в ладоши.
Рыхлый, со смуглым лицом, Сотула привалился к плечу Алексея. Так и есть — дремлет, подлец. Алексею не понять Сотулу. Разбуженный, он заявляет:
— Вси тэперь брэшуть складно. Ось я пойду в Ольвиопольский уезд та побачу…
Как прошагал он от Февраля до Октября, как остался в Третьем советском полку? До Ольвиопольского уезда ближе, чем Федорченке до Сибири, но Сотула, не верящий ни во что, кроме Ольвиопольского уезда, никуда не едет. Он не торгует на толкучках казенным добром, не пьет спекулянтскую водку, исправно стоит на часах и в прошлом участвовал во всех революционных выступлениях полка.
А надо бы, чтобы Сотула понял все и без Ольвиопольского уезда. Нет, мало. Пусть в Ольвиопольский уезд принесет петроградское. Вот если бы Алексей попал сейчас в Докукино, он бы не сидел там сложа руки.
— На бессознательности строилась армия царей, — горячо убеждает Чернявский. — Слепое орудие в негожих руках. Боец Красной Армии будет сознательным, знающим, за что он борется…
— А не понравилось — штык назад, — кричит Прохоров.
— Вооруженные великой идеей рабочего класса, сознающие пути этого класса, а следовательно, и свои до конца… — не сдается оратор, — патриоты своей рабоче-крестьянской родины, они будут лучшими солдатами в мире. Они будут непобедимы. Десятки тысяч петроградских пролетариев уже откликнулись на призыв. Рядовые бойцы Огнеметно-химического полка решили работать не по специальности, а куда пошлют. Великолепен порыв рабочих. На «Вулкане» в первый день записались пятьсот человек. На Сестрорецком — шестьсот, на Балтийском — все до пятидесяти лет. Ворошилов сообщает из Луганска, что рабочие отдают четверть фунта хлеба из пайка в пользу Красной Армии. Первые эшелоны уже двинуты на фронт. Они уже одержали победу над войсками Германии под Псковом…
В вихре голосов и аплодисментов тонут последние слова оратора.
Алексея волновали и речь Чернявского с сильными, уверенными словами и недобрые вопросы Прохорова, и он тянулся вперед, к столу докладчика. Не в очередь он наваливался на него со своими вопросами…
Чернявский сквозь очки смотрел на кудрявого кряжистого парня с оживленными глазами, выкладывавшего перед ним свои сомнения, к которым прислушивались десятки других ребят.
Он про себя определил эти сомнения как добрые и законные. Они как заросли, за которыми откроется дорога.
Спустившись с трибуны, он взял Алексея за плечо и, не отпуская от себя, говорил, пробиваясь сквозь толпу к автомобилю, что о Красной Армии еще придется толковать немало, что это сложное и трудное дело; но главное ясно и сейчас. Он усадил Альфреда рядом с шофером и показал Алексею место рядом с собой. Сотни сбившихся вокруг автомобиля людей слушали, как, впиваясь сухими пальцами в плечо Черных, Чернявский рассказывал, что царь персидский Ксеркс велел бесчисленным своим воинам принести по горсти земли и бросить в одно место на берегу Геллеспонта и как вырос здесь величественный холм, с которого царь взирал на два материка. Если бы ненависть, какую несет в себе каждый рабочий, каждый колониальный раб к своим безжалостным эксплуататорам, собрать воедино, в ней утонула бы бесследно горсть господ и никакой буржуазный Арарат не поднялся бы над поверхностью этого потопа.
Шофер сидел неподвижно, не трогая машину. Он понимал, что трибуне еще рано превращаться в экипаж.
Альфред смотрел вполоборота назад. Он был доволен. По совести говоря, он боялся, что, когда настанет время не слов, но большого и длительного испытания, этот прекрасный старик, великолепный подпольщик, спокойный организатор масс и пылкий учитель вынужден будет уступить место другим людям, попроще, таким, как он, Альфред.
Глава XXI
ГУДКИ
Большой город погружен в ночную тьму без единого огонька. Едва различимы темные глыбы домов, черны, как входы в пещеры, глазницы окон, внизу серое полотно реки, и над всем этим — покров беззвездной, мглистой ночи.
Сама по себе такая картина может потрясти душу, наполнить ее смутным страхом, недоверием, предчувствием чего-то неожиданного.
Но если этот ночной город-гигант при этом кричит всеми своими голосами — самое мужественное сердце забьется сильней и тревожней.
Черные балконы набережных нависли над тронутой оттепелью Невой. Тяжелые дуги мостов уходят вверх во тьму.
Дома молчат, как будто это их не касается, но улицы наполняются народом. У темных домов — темные силуэты людей. Говорят больше шепотом. Спрашивают, не получая ответа. И только сам город кричит. Кричат гудки фабрик, заводов, электростанций, застывших во льду на Неве и в порту судов, паровозов. Кричат разными голосами, но об одном и том же.
В движении людей во тьме зимней ночи было что-то деловое, напряженное. Шли большими группами. У некоторых за плечами дулами книзу висели винтовки и карабины, но большинство было безоружно.
Двое стремительно вышли из подворотни дома и сейчас же слились с людским потоком, направлявшимся к набережной Невы.
Долго шли молча.
Ночные патрули безмолвно пропускали идущих. Из поперечных улиц и переулков в основной поток вливались новые группы.
Город кричал. Молчание людей было значительнее слов.
— Смотри, как качнулся Питер, — промолвил наконец плотный большой мужчина в легком пальто и в барашковой шапке.
— Неужели все записываться? — спросил невысокий крепыш.
— К Смольному — а зачем же еще?
Это были Федор и Алексей.
Сторож в тулупе до пят, выйдя из подворотни, долго наблюдал движение во тьме, не выдержал и спросил Федора:
— А куда это идут? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — И идут и идут. И откуда берутся?
— В Смольный, товарищ, к Ленину, — остановился Федор.
— В Смольный? А там что? Дают что?
— Оружие дают. Немцы пошли на Питер.
Сторож собрал бороду в кулак.
— Значит, солдат из окопов, а рабочий в окопы?
— Думаешь, не будет дела? — спросил Федор. — Будет, старик. Рабочий пойдет свое защищать.
— Ну, ну. Идите, идите. Там вас ждут.
— А ты, старик, не из генералов ли безработных?
— Из их самых. Как есть угадал, — сердито буркнул старик и повернул обратно в ворота.
— Н-да! — сказал Федор.
— Что — «н-да»? — спросил остановившийся вместе с ним и слышавший весь разговор рабочий. — У нас на Балтийском пятьсот человек пошли. С верфи — триста, а на Путиловском, я слышал, и того больше, это же сила. А за нами и солдат пойдет. Бабы и те идут. Слышишь, кричит город, как живой.
— Он живой и есть, — твердо сказал Алексей. На минуту все стали слушать гудки. То замирая, то вновь наполняясь трепещущими звуками, вздрагивала ночь над городом. Вразрез глубоким и глухим заводским гудкам врывались в этот хор гигантов резкие дальние гудки вокзалов. Словно потеряв от напряжения голос, замирал где-то рядом могучий фабричный гудок, и на смену ему тоном выше возникал другой. Эта странная музыка, как военный марш, возбуждала, бодрила, подстегивала идущих.
На Марсовом поле шли уже шумно, с факелами, с песней, словно молчание больше было невозможно.
Автомобиль, поблескивая слабыми фарами, сползал с Троицкого моста. Люди неохотно расступались перед ним.
Федор задержался и на самом углу, у Английского посольства, оказался рядом с автомобилем.
Седок положил руку на плечо шофера, и машина остановилась.
— Вот хорошо, — высунулся из машины Чернявский. — Вы-то мне и нужны. Каждая минута сейчас дорога. Слышите гудки? Все заводы как один двинулись к Смольному. Рабочие требуют, чтобы их немедленно везли на фронт. Требуют винтовок, патронов. Телефонистки сбились с ног. Путиловский, Обуховка, Розенкранц. Да что говорить, Сестрорецкий — все две тысячи прибыли с последними поездами, а то и пешком в Петроград. К Смольному не пробиться.
