На дорогах войны - Федоров Анатолий Федорович (книги бесплатно TXT) 📗
Радость встречи с боевым товарищем пришла к Голубятникову с другой большой радостью. В этот день госпиталь посетил генерал Батов. Он вручил гвардейцу орден Красного Знамени.
— За мужество в бою, гвардеец, за стойкость и крепость духа…
А потом начались госпитальные дни, более тяжелые, чем два часа июньской ночи. Хотели ампутировать ноги — не дал.
— Чуркой не хочу быть!
Дошла ссора солдата с врачами до хирурга Бурденко. Прилетел он из Москвы в Елец, в госпиталь, где лежал Голубятников.
— Ну как? Что с ногами? — засыпал вопросами Бурденко раненого, а потом приказал снять гипс.
— Отрезать такие ноги? — возмутился Бурденко. — Будешь ходить еще! Держись, герой! — и распорядился приготовить больного к операции.
В январе 1944 года Николая Голубятникова демобилизовали. Жену его Клавдию Григорьевну осторожно предупредили, что муж тяжело ранен и нуждается в постоянной помощи и заботе.
— Хоть какой! — твердо сказала женщина. — Пусть приезжает домой, выходим…
Раны еще долго не заживали, и лечение не прекращалось. Прошло два года. Начала томить тоска по работе. Пошел на комиссию. Определили вторую группу инвалидности.
— Может, еще отдохнешь, Николай Дмитриевич?
— Истомился по делу, — решительно заявил Голубятников.
Устроили его в лесничество. Казалось, лучше и работы не найти. Лес, воздух, приволье! Много свободного времени для раздумий о жизни, о людях. Все хорошо! Еще с детства Николай познал и крепко полюбил природу, вырос в крестьянстве. Ему нравилось дышать парной землей; любоваться березкой, пить ее сладковатый сок ранней весной, когда только набухают коричневые почки; вслушиваться с замиранием сердца в песню первого шмеля, золотисто поблескивающего в солнечном сиянии; всматриваться, как на глазах распускаются первые цветы, щетинится первая трава на болотных кочках и на пригорках. Эту диковинную красоту он впитал в свое сердце смолоду.
Но сейчас трудно было ему ходить по лесам и полям. Летом и зимой в мягкой обуви, а все равно ноги болели, особенно, в непогоду. Мучился-мучился и попросился на другую работу. Перевели его вахтером в мебельную мастерскую. До войны плотничал, привык к запаху щепы и стружки, мог с закрытыми глазами определить, какое дерево в работе. У любимого дела и время незаметно побежало.
Шли годы, а физическая боль не утихала. Как заглушить ее, забыть о ней думать? Только в работе находил он утешение. Возле домика разбил сад, посадил малину, крыжовник, смородину. Бывали дни, когда грызла тоска по боевым друзьям. Глядя на молодые побеги яблоньки, вспоминал Андрея Бестужева. После госпиталя в 1943 году пути их разошлись. Андрей снова ушел на передовую, без вести затерялся на фронтовых дорогах.
Жил Голубятников спокойно, тихо, незаметно. А тут вдруг в 1963 году разыскали его чебаркульские пионеры. Переписывались они с генералом Батовым. Он прислал им свою книгу. Стали читать ее пионеры, а как дошли до страницы, где описывается фронтовой подвиг рядового солдата Голубятникова, запнулись: «Не наш ли это Голубятников?» И оравой нахлынули к Николаю Дмитриевичу.
— Обо мне, — признался он, и слезы радости навернулись на глаза бывшего солдата, как в тот день, когда встретился в госпитале с Андреем Бестужевым. — Помнит, значит, Батов. Спасибо ему за память!
Завязалась с тех пор у Николая Дмитриевича особая дружба с пионерской дружиной, а те не замедлили сообщить генералу, что отыскали Голубятникова. Батов писал солдату:
«Когда я работал над книгой «В походах и боях» и кратко описывал Ваш подвиг, очень хотелось узнать Вашу дальнейшую судьбу, где вы сейчас, чем занимаетесь. И вот почти случайно я узнаю от моих друзей-пионеров дружины имени Советской Армии, что Вы живете и работаете в городе Чебаркуле и тесно связаны с пионерской дружиной. Это очень хорошо. Приятно сознавать, что однополчане продолжают служить своей Родине мирным созидательным трудом и участвуют в воспитании молодого поколения».
А потом разыскались и другие фронтовые друзья.
«Последний раз я с Вами встречался в армейском госпитале, когда генерал Батов вручил Вам орден, — писал майор запаса И. Костин, бывший редактор дивизионной газеты. — Вы рассказали мне обо всем, что случилось с Вами и Бестужевым в ту трагическую ночь. А после я писал о Вас в газете. Очень рад за Вас, что Вы живы и здоровы».
Два часа фронтовой жизни. А как они скрепили, спаяли навечно людей неизменной солдатской дружбой! Какая это большая сила мужества и братства, источник радости и человеческого счастья!
Мы сидим в маленьком домике Голубятникова, двумя окнами поглядывающем на заснеженную улицу рабочего поселка. Герой войны живет на улице, носящей имя легендарного Чапаева. И в этом случайном совпадении утверждение того, что в жизни всегда есть место подвигам.
В окна льется яркий свет солнечного зимнего дня. Он озаряет спокойное лицо Николая Дмитриевича. Голубятников вспоминает фронтовые дни, своих однополчан, показывает письма, газетные вырезки, но особенно дорога ему присланная генералом Батовым фотография.
— И сейчас он боевой дух поддерживает в своих солдатах, опекает их, — задумчиво говорит Голубятников, — может, и выжил-то я потому, что генерал во мне этот дух обнаружил и поддержал, заставил поверить в свои силы, прожить жизнь человеком… Постарел сильно, видно, забот и хлопот ему хватает…
Клавдия Григорьевна, пока мы беседовали, скипятила самовар.
— Чашечку чая не желаете?
Мы поблагодарили хозяйку за гостеприимство. Нам предстояла дальняя дорога. Хотелось обдумать все, что рассказал рядовой солдат, человек несгибаемой воли и большого щедрого сердца.
А. Федоров
СПАСИБО, СЕСТРЕНКА
Не часто, но все же иногда Татьяну Кузьминичну спрашивают, почему у нее на правой руке выколоты тушью чьи-то инициалы. Татьяне Кузьминичне становится неловко, и она жалеет, что зря не надела платье с длинными рукавами. Иногда она отшучивается: молодость, с кем не бывает. А иногда, посуровев до слез, Татьяна Кузьминична вспоминает: это в память о детстве. Оно пришлось на военное время, научившее ее многому, и потому запомнились из него каждый день и каждая встреча.
…Троицкий вокзал, переполненный до отказу. Сутолока и ругань, забитые составы. Гудки паровозов. Тревожный 1921-й военный год. Больной тифом, отец не в силах даже обнять семилетнюю дочь, куда-то пропала мать с братишкой, так и не встреченные больше в жизни. Лазарет и голос медицинской сестры:
— Девочка, твой отец умер. — И слезы, не просыхающие долго.
— Я хочу к маме, — и снова слезы, совсем не детские.
— Пойдем, я отведу тебя в детдом.
Казачье село Варламово — в нетронутом временем бору. Детский дом, приютивший собранных отовсюду ребят. Кто-то еще не расстается с надеждой, что его найдут свои. И вслед каждому прохожему смотрят десятки детских глаз: может, остановится, вернется, может, он просто по ошибке прошел мимо.
Первые привязанности друг к другу и обещания помнить всю жизнь, наколки на детских руках, как скрепление дружбы, чтобы ни на шаг не отпускать от себя эту память. Один мальчишка был для нее братом. Ее имя он взял на память, а она его.
Она играла в детских спектаклях мальчишек, таких же озорных, что были рядом каждый день.
Она никогда не была тихоней, хотя ростом была меньше многих. В озорной беготне по округе не уступала другим, сходила за мальчишку.
Ее тянуло отсюда — куда, она не знала. Лишь бы уйти, не спросясь никого, не зная дорог, не имея родных и знакомых. Она ушла из детского дома зимой, не хотела дожидаться весны. Шла от деревни к деревне, заходила в избы, просила поесть. Кто выгонял, а кому и жалко было девчонку. Не крестясь, садилась за стол.
