Юнармия (Рисунки Н. Тырсы) - Мирошниченко Григорий Ильич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Вот бы красные подобрались да как ахнули бы из трехдюймовой, так аж чертям тошно стало бы, — сказал Васька.
— Ночью не полезут они.
— Если нужно, и ночью полезут. Мы вот лежим тут, а они, может быть, уже подкрадываются да как треснут!
— Тише ты, — оборвал я Ваську.
— А чего тише? Ты думаешь, не накладут им? Накладут! Еще как! Мое почтенье!
— Это кому накладут? — спросил тихо Илья Федорович, поднимаясь со своего места и прикуривая от коптилки.
Васька захлопал глазами и раскрыл рот.
— Известно кому — белым, — сказал он.
— Правильно. Только вы, стервецы, не болтайте кругом, а то я вам… — Он погрозил пальцем и пошел на свое место.
Мы лежали с Васькой впокат, почти на голой земле. Васька положил голову на мою подушку и хриплым шепотом сказал:
— Вот если б Андрей пришел, мы бы тогда убежали. С Андреем не страшно ходить.
Андрей — это сын станционного сторожа. Боевой парень! Помню, прошлым летом прибежим мы с Андрейкой на военный пункт и мнемся около красноармейских лошадей. Андрей просит у красноармейцев: «Дайте-ка мы сводим коней купать». Красноармейцы смеются: «Ладно, ведите, коли охота». Мы оба — на коней и рысью летим по каменной мостовой к Кубани. Выкупаем коней в теплой кубанской воде, попасем их у речки, а к вечеру галопом скачем наперегонки.
Другим ребятам не давали красноармейцы коней, а вот Андрей умел выпросить. Даже арабского, самого дикого, доверяли ему.
— Васька, а Васька! — окликнул я.
Васька протер руками слипавшиеся глаза и недовольно спросил:
— Чего тебе?
— А помнишь, как мы с Андреем арабского Черта купали?
— Помню. Чуть не утопил он вас, — сказал Васька и опять закрыл глаза.
Со всех сторон слышался храп. Сомов храпел с подсвистом.
— Васька, послушай, как сыч свистит, — сказал я и ткнул Ваську в бок.
— Да ну его, спать хочу.
В выбоине над головой телеграфиста мигала железнодорожная свеча. Капли ее, жирные и буграстые, доползали донизу и стыли.
Мне совсем не хотелось спать. Я думал чем-нибудь злым досадить телеграфисту Сомову. Досадить так, чтобы он на всю жизнь запомнил этот вонючий погреб.
«Что ж ему сделать? Нюхательного табаку в ноздрю насыпать? Начнет чихать, разбудит всех, поднимет скандал — попадет мне первому. Ведро воды на голову вылить? Заорет как бешеный, перепугается и других перепугает. Трус он. Ноги веревкой перевязать? Проснется и полетит… Это, пожалуй, дело», — решил я, но, обдумав хорошенько, понял, что этого для телеграфиста Сомова маловато. И тогда я решил испробовать все поочередно. Ведро, которое, кстати сказать, стояло на табурете у головы Сомова, было полно холодной воды, кем-то расчетливо принесенной.
Вначале я несколько раз обмотал веревкой кривые ноги Сомова, а оставшийся конец ее привязал за табурет, на котором стояло ведро.
В отцовской фуражке я нашел пол-осьмушки махорки и несколько зерен ее всыпал в широко раздувавшиеся ноздри Сомова. А сам тихо прилег на постель и слегка засопел, прислушиваясь. Сомов осторожно закашлялся Потом тоненько чихнул. Потом что-то сказал непонятное. Потом выругался, назвав кого-то хамом. Я лежал молча, боясь пошевельнуться.
Сомов еще чихнул, как кот, буркнул и опять чихнул. Я и сам не рад был своим проделкам, но дело было сделано. Сомов все чихал, хотя и не просыпался.
— Вот зверь, а не человек, — выругался Илья Федорович в тот момент, когда Сомов не чихнул, а прямо-таки крикнул. Тут Сомов дернул ногами, и табурет полетел куда-то в сторону.
Ведро затарахтело, а вода рекой полилась Сомову на голову и на живот.
— Это что такое, господа, делается со мною? — завизжал Сомов, вскочил на ноги и упал тут же на табурет.
Жирная капля свечи вдобавок капнула ему на голову. Сомов крикнул так, словно его иголкой проткнули:
— Караул!
От крика проснулись все, за исключением Васьки. Илья Федорович первый проснулся. Он подошел к коптилке, взял в руку свечу и сказал:
— Чего тебя здесь мордует?
Сомов только глянул.
— Сам не спит и другому не дает, — ворчал Илья Федорович: — Ишь комедии какие разыгрывает!
— Я вам покажу комедии… господа, я вам покажу, — прошипел Сомов, распутывая на ногах веревки.
Сомов хотел сказать еще что-то, но в этот момент опять чихнул. Илья Федорович махнул рукой, поставил свечу на место и ушел, так и не поняв, что в эту ночь произошло с Сомовым.
Сомов передвинул свою пышную постель с мокрого места на сухое.
Укладываясь, он нарочно громко сказал:
— Я давно знал, что вы все коммунисты и большевики!
Я повернулся к каменной стене лицом. От стенки несло сыростью, плесенью, противной кислотой. Скучно было не спать одному.
Я опять толкнул Ваську. Он не отозвался. Я толкнул еще раз, посильнее.
— Ну, чего тебе? — огрызнулся он и потянул к себе рядно.
— Поди, красные теперь уже далеко, в Курсавке, наверно?
— Отстань, спать мешаешь.
— А где теперь дядя Саббутин, как ты думаешь?
— А я почем знаю?
— Может, его убили давно? — сказал я.
Васька чуть было не подпрыгнул. Сон с него разом слетел.
— Ну, что ты! Такого не убьешь. Он здоровый. Он вот как подберется к бугру да как начнет садить из шестидюймовой, так чертям тошно станет…
Васька замахнулся кулаком, чуть было меня не саданул. Спать ему больше уже не хотелось.
Мы сидели, завернувшись в рядюшку, и шепотом разговаривали. Больше всего говорили о дяде Саббутине.
Саббутин был командир батареи.
Высокий такой, широкоплечий, белокурый. На гимнастерке слева у него была прицеплена большая, с кулак, остроконечная звезда. Через плечо на ремне висела артиллерийская сабля. С другого боку — наган в промасленной кобуре.
В казенном саду за станцией стояла его батарея — четыре пушки. Мы приходили к дяде Саббутину каждый день, и он подробно рассказывал нам, как устроена пушка, почему автоматически стреляет пулемет, как вставляется в бомбу капсюль.
Про многое рассказывал дядя Саббутин. Никто не говорил так понятно, как он. Никто нас так не любил. Любили и мы его.
— Васька, давал тебе дядя Саббутин за веревочку держаться?
— А ты думаешь — нет? — обиделся Васька. — Сперва он Андрею дал, а потом мне.
Веревочкой мы с Васькой называли ременный шнур от пушки. Близко к пушке дядя Саббутин нас не подпускал, но за «веревочку» держаться давал. И каждый раз, когда я брался обеими руками за ременный шнур, у меня руки чесались, — так и хотелось шаркнуть из пушки — на шрапнель.
— Смотрите, ребята, учитесь, приглядывайтесь… Когда-нибудь пригодится, — серьезно говорил нам дядя Саббутин.
В погребе давным-давно все спали. Моргала свеча.
Всю ночь просидели мы с Васькой, вспоминая товарищей.
А где-то на улице тянули унылую песню:
Глава III
КАПСЮЛЬ БЕЗ БОМБЫ
Рано утром позади погреба прогремели ружейные выстрелы.
Каждый день вместе с зарей на станции поднималась стрельба и будила жителей погреба.
Васькина мать раскладывала на ящике соленые огурцы к завтраку и после каждого залпа строго говорила мне с Васькой:
— Не выходите, черти! Схватят — только и видели вас.
А нам до тошноты надоел погреб.
Хоть бы одним глазком посмотреть, что делается на улице, за поселком, в поле.
Наша семья тоже собиралась завтракать. На сером мешке мать разложила ложки и поставила миску с недоваренным супом. Кто-то постучал в дверь. Все насторожились. Чиканов вскочил с мешка и побежал наверх. Щелкнула задвижка, скрипнула дверь.
В погреб боком просунулся белокурый парнишка.
— Андрей! Откуда? Где пропадал? — кинулись к нему мы с Васькой.
— Ребята, — шепотом сказал Андрейка, спускаясь по ступенькам, — айда на поле! Сколько убитых там! Ой-ой!…
