Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Наконец полк вышел на подмосковные земли южнее Волоколамска. Поля здесь просторнее, с более твердой почвой, деревень больше, а в смешанных лесах и рощах уютно и светло. Идти здесь стало легче, но во много раз опаснее. Разведчики всюду натыкались на врага. Почти во всех деревнях стояли на постое, не передвигаясь, немецкие части. Во многих местах немцы устраивали различные склады, временные гаражи, заправочные базы. У обочин дорог виднелись погрязшие в болотинах и разбитые немецкие танки, опрокинутые повозки и машины. И всюду, куда хватал глаз, медленно поднимались и таяли в ненастном небе большие и малые дымы.
Озеровцам стало ясно, что немецкое наступление задержано, что недалеко фронт. Однажды утром все услышали: с востока внятно доносило гул орудийной пальбы. У некоторых озеровцев показались на глазах слезы.
Вечером, пересекая большак, озеровцы встретились с немцами. Произошла первая схватка. Озеровцы сожгли несколько немецких машин, перебили множество немцев и сами удивились тому, как они дрались и что сделали. И все поняли, что их полк, несмотря на потери, на тяжелый поход, стал и сильнее, и храбрее, и дружнее в бою, чем был раньше.
III
Земля, скованная стужей, была тверда, точно камень. И все на ней, мертво окоченев, хрустело и шуршало под ногами: и побитые травы, и мох, и опавшая листва. Чуткое ухо издалека могло определить, что лесным бездорожьем бредут сотни людей.
Они шли вблизи от опушки. Выходя на участки, где было редколесье, они видели в правой стороне куски поля с потемневшими от дождей стожками, с голыми деревьями на пригорках. Подальше, за косогорами, курились дымки. Вечерело. В глубине леса уже стояли густые сумерки, а на полянках, при хорошем свете, горели в багрянце одинокие ели. Иногда на проредях сквозило такой стужей, что пронизывало до костей. Озеровцы отворачивали от нее лица, натягивали на уши пилотки, горбились в своих грязных, обтрепанных шинелях, жались друг к другу и еще сильнее стучали сапогами по мерзлой земле. Большинство солдат шли молча, занятые только тем, чтобы спастись от холода. Многие кашляли — глухо, задыхаясь, надрывая простуженную грудь.
На двести метров впереди полка, во главе с комиссаром Яхно, двигался дозор, зорко осматривая незнакомые места. Стрелковые батальоны двигались плотными колоннами; за ними — одной группой — штаб и бойцы всех мелких подразделений. В середине этой группы три пары бойцов несли трое носилок: на передних лежал адъютант погибшего командира полка Целуйко, на остальных — двое тяжело раненных в схватке на большаке. Здесь же тащились легко раненные и больные. Они частенько со стоном хватались то за деревья, то за идущих рядом товарищей.
Больного Целуйко несли Андрей и Умрихин. Впереди шел Андрей. Теперь он был похож на охотника-промысловика. Он был в ватнике и в сапогах. На его широком затылке лежала старенькая шапчонка, случайно подобранная в покинутой придорожной избе, а у пояса висели охотничий нож и две гранаты. Андрей шел, хрипло вздыхая, сутулясь, мертво сжимая в опущенных руках концы березовых жердей. Он часто запинался за кочки и корни деревьев, приводя этим Умрихина в недоумение. Не утерпев, тот спросил:
— Или сдаешь уже?
— Тащи! — прохрипел Андрей.
Но тут же он так покачнулся, что едва не выронил концы носилок. Подстраиваясь под его новый шаг, Умрихин озабоченно спросил:
— Да ты что, Андрюха? Ладно ли с тобой?
— Вижу плохо, — сознался Андрей.
— Не курья ли слепота?
— Нет, не она…
— А то сейчас для нее самое время — вечер. И захворать ею недолго! Жратвы-то почти никакой.
— Не она! — с раздражением повторил Андрей. — Заладил одно да одно! Неси!
— Ты гляди-ка, — еще более подивился Умрихин. — Неужто и ты себе нерву попортил? Но-но, дела!
Целуйко около часа лежал в забытьи, а тут опять начал бредить. Не в силах поднять горячей головы, он хватался правой рукой за жердь, слабо восклицал:
— Да, весна, весна!
— Путаешь малость, дорогой, — добродушно возразил Умрихин. — От такой весны загнуться можно. Кишки пустые смерзаются воедино. Да не хватайся ты, о, беда-то! Вот потеряешь варежку — закоченеет рука. Чего ты мечешься? Захворал — и лежи тихо. Вон погляди, как Степан Дятлов лежит. Вон, сзади. Ну и ты лежи знай!
— И как чудесно все! — не унимался Целуйко.
— Где там, даже расчудесно! — съязвил Умрихин и, сморщив обветренное лицо, покачал большой головой, кое-как прикрытой пилоткой. — По своей земле бредем, как зверюги. Отощали да оборвались до последнего. Погляди, какая шинель на мне! Только и держится тем, что грязью ее склеило, а потом заморозило. Да не махай ты рукой! Что тебе — митинг тут?
— Иван, замолчи! — попросил Андрей.
— А чего он мелет!
— Пусть! А ты молчи!
— Нет, я не знал… Я не знал такого счастья… — пробормотал Целуйко невнятно, но с чувством.
— Вот видишь! — поспешил продолжить разговор Умрихин. — Он все свое. Нашел счастье!
Андрей едва не вырвал из рук Умрихина концы носилок. Сбив шаг, Умрихин раза два быстро переступил и взглянул на Андрея, — не выпуская из рук носилок, тот прижимался плечом к толстой шершавой березе.
— Ты же уронишь его! — крикнул Умрихин.
— Дай отдохну, — попросил Андрей. — Палит всего.
— Палит? Ну-ка, опусти.
Они опустили Целуйко на землю. Он продолжал бредить — все толковал о весне и о какой-то девушке.
— Ну, говорун! — не утерпел Умрихин.
Андрей прислонился спиной к стволу березы, расстегнул ворот ватника. Умрихин заглянул в его лицо. Как и все, за эти дни похода Андрей сильно похудел, потемнел и начал обрастать бородкой. Сейчас по его вискам стекал пот.
— Неужто и ты? — прошептал Умрихин.
Их обступили солдаты.
— Что встали? Сменить?
— Андрей вон…
— Что такое?
— Я — нет… — прохрипел Андрей. — Я так…
— Захворал, — пояснил Умрихин. — Палит всего.
— Сменить его надо.
— Нет, я сам, — сказал Андрей, нагибаясь к носилкам. — Не надо. Я сам понесу. Меня обдуло, и теперь легко.
— Уронишь ты его!
— Иван, замолчи! — Андрей круто обернулся. — Тебе сказано?
— Видите? Слово не скажи — кипит, — пояснил Умрихин солдатам.
Пошли дальше. Андрей чувствовал, что с каждым шагом ему становится труднее нести носилки, но шел и шел, со всей силой, какая еще была в нем, борясь с хворью. Иногда в глазах так темнело, что он терял из виду идущих впереди и натыкался на деревья. Но он шел, — его не покидала мысль, что он должен идти на восток…
Андрей был человек прямого, ясного ума, простых и твердых решений. Поняв однажды, что он, как и все, должен уйти на восток, к своим, он сразу и накрепко подчинил себя этой мысли и неотступно следовал ей. За дни похода он сильно изменился. Проходя по местам, где хозяйничали гитлеровцы, он всем сердцем понял, какое неизмеримое горе нависло над родной страной. Он ужаснулся, увидев, как могут быть злы и беспощадны люди. Теперь он чувствовал, что из его души точно выветрилась та тишина, которая держалась в ней с раннего детства. Теперь он чувствовал, что в его душе так же шумно и тревожно, как и в родном краю. Эти перемены начали сказываться во всем: он стал менее сговорчив и добр, среди товарищей держался смелее, разговаривал настойчиво, а иногда даже дерзко, делал все быстро, напористо и беспокойно, — так и поднимала его та буря, что медленно копилась в его душе.
Сумерки быстро сгущались. Вправо от извилистой дорожки, по которой двигался полк, за молодым непролазным ельником совсем не стало видно полей. А в левой стороне открылось большое болото, заросшее камышом и кугой; кое-где на нем, примостившись на кочках, поднимались корявые березки да хлипкие ольхи. С болота тянуло лютой зимней стужей. Березки да ольхи метались, ища защиты от смертного лесного сквозняка, — издали казалось, что они бегут долой с болота. Не стихая, шумел стылый камыш да пересыпалась между кочками сухая куга.
Постукивая сапогами, озеровцы шли, горбясь, дуя на руки, хватаясь за уши. Многие старались бежать вприпрыжку, приплясывали на одном месте, с хрустом ломая в лужицах ледок, обдираясь в темноте о кусты подлеска. Изредка взлетали над бредущей колонной обрывки фраз и отдельные слова:
