Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
И все-таки не дошел. Никто не дошел.
…С двадцать второго сентября батальон перешел на подножный корм. Драган, самый старший по званию, приказал взять на учет каждый патрон, каждый сухарь и особенно беречь каждый литр воды. С водой было сущее бедствие. И Драган, подобрав несколько гвардейцев, приказал им во что бы то ни стало разыскать воду.
Бойцы в полуразваленном подвале каменного дома наткнулись на какие-то пузатые бочки. С трудом передвинули одну бочку ближе к свету. Малость тряхнули. Она была полна. Не долго думая, вышибли шпунтовую пробку. В нос ударило спиртным. Бойцы под верхнее донышко дали выстрел. Из дырки потекло вишневого цвета вино. Подставили один котелок, второй — дырку забили газетной пробкой. Бойцы приложились к котелкам. Раз глоток, второй, третий — не оторвешься.
— Хватит, — сказал один.
— Будя, — согласился другой. — У тебя сколько? — заглянул в свой котелок. — Не лишнего хватили?
— Пока не развезло, давай скорей доложим старшему лейтенанту.
— Котелки-то надо долить.
Драган дух спиртного почуял сразу.
— Вы пьяны? — строго сказал Драган.
— С голодухи, товарищ…
— Доложите толком. Откуда вино? Я вас за водой послал, а вы… — помолчал, подумал. «Вино тоже пригодится», — про себя решил он. — Сколько бочек?
— Две полные, товарищ старший лейтенант.
Бочки живой рукой перекатили в подвал своего рубежа и поставили к ним часового. Драган распорядился разнести бойцам по стакану пахучего вина. Не прошло и четверти часа, как батальон загомонил весельем. Более того, затянули песни про широкий Днепр и про Волгу матушку-реку. Драган встревожился. «Черт возьми, — заворчал он на себя. — Надо прекратить. А впрочем, пускай душу отведут».
Гитлеровцы, заслышав пение русских, немало удивились тому.
И было чему дивиться: люди в окружении — и вдруг песни. А песни все широкие да раздольные. Пели самозабвенно, со слезой на глазах. Пели и думали о своем, о самом близком и дорогом. Каждому виделось то, чего забыть невозможно, без чего жизнь лишена всякого смысла.
Смолкла песня. Стало тихо. Но вот кто-то громко крикнул:
— Давай «Катюшу».
И заиграла «Катюша», завела веселый хоровод, кинула солдат в перепляс под полуобожженную двухрядку, подобранную в подвале. Она шипела и хрипела худыми мехами, пищала расстроенными голосами, но дьявол с ней — все же гармонь. Свист и хохот вокруг, и пыль столбом.
— Давай-давай!
И давали, размочаливая разношенную обувочку. И давали, подсаливая всякие коленца ядреными частушками; и давали под смех и гогот расходившихся. Драгану наконец это стало невмочь и он крикнул:
— Товарищи, хватит!
И враз потух озорной пляс и смех.
Драган распорядился во что бы то ни стало найти воду. Ее нашли в садовом бассейне возле театра. Воду за ночь вычерпали касками, горелыми ведрами, тазами, кастрюлями и раздали бойцам. Потом Драган приказал поднять над рубежом красный флаг.
— Увидят наши, поймут, что мы живы и бьемся.
С рассветом по флагу немцы открыли огонь из пулемета. Стреляли усердно. Флаг, к досаде врага, трепетно развевался. Алое полотнище, пробитое свинцом, держалось на водопроводной трубе, заменявшей древко. Полощущийся флаг до ярости злил фашистов, и они, бесясь, густо строчили по нему. А бойцы, поглядывая на флаг, радовались:
— Живет наш флаг, живет!
В восемь утра все вокруг загремело и загрохотало. Противник повел огонь по огневым точкам и по всем укреплениям. Прямые удары дырявили прочные стены, а хилые — заваливались, образуя из обломков курганы мусора. Выбывали из строя бойцы и командиры. До вечера продержались.
Драган сказал своему верному Кожушко:
— Пойдешь в разведку. Будем пробиваться к своим.
В ночь на 26 сентября остатки батальона покинули здание кафетерия и двинулись в сторону Волги. На полпути к разведанному дому, который решено было занять под оборону, послышались шаги и строгий оклик, смысл которого не трудно было отгадать:
— Кто идет?
Драган, не долго думая, негромко начал подсчитывать ногу:
— Айн… цвай… драй… айн, цвай, драй… айн, цвай, драй…
Со стороны странным могло показаться то, что, несмотря на команду, четких шагов не выходило, слышался лишь шорох усталых ног. Но хитрость на короткое время ввела в заблуждение немецкого часового, и, пока он приходил в себя, гвардейцы успели пересечь улицу и занять на набережной многоэтажный каменный дом.
Рано утром Драган, собрав бойцов, сказал:
— Мы, товарищи, свою задачу выполнили. — В голосе Драгана звучала сама правда. В этой правде никто не сомневался. — Мы ровно на десять дней задержали немцев. Не дали им выйти к Волге. К переправе. Мы выиграли время. Время, товарищи. — Помолчал. — Нас осталось двадцать человек. Есть немного патронов. Исправен станковый пулемет, и одна лента к нему, — обвел бойцов изучающим взором. Гвардейцы молчали. — Мы можем продолжать борьбу на этом рубеже. Но есть и другой путь — оставить этот дом и пробиваться к своим.
Первым отозвался Григорьев, самый рослый и самый сильный солдат. Он снял каску с запотевшей головы и, малость помедлив, сказал:
— К своим не пробьемся. Все поляжем. Перещелкают нас, как куропаток.
— Я не согласен, — возразил самый молодой боец. — Надо к своим пробиваться. Кто-нибудь да прорвется. Не бывает так, чтобы никто… не бывает…
К Драгану подбежал запыхавшийся боец.
— Товарищ командир, немцы идут, — сказал он. — Целой колонной. С песнями. Прямо на нас.
— По местам! — скомандовал Драган и побежал к пулемету. Глянув в амбразуру, он своим глазам не поверил. В сотне метров шли густой колонной немцы. Это, видимо, было какое-то свежее подразделение. Драган, не теряя времени, застучал из верного «максима» по гитлеровцам. Поднялись крики, шум, вопли. Драган всего этого не слышал за стукотней пулемета. Он строчил до тех пор, пока из разогретого ствола не вылетела последняя пуля.
— Все, — сказал он, взмокший от волнения.
Не прошло и получаса, как невдалеке послышался шум танков. Танки вышли на набережную и оттуда, с близкого расстояния, начали крушить последний рубеж Драгана. Драган приказал всем бойцам спуститься в подвал.
Оставаться наверху было совершенно невозможно, и Драган тоже поспешил в подвал. И едва он сбежал по каменным ступенькам, как над головой что-то обвалилось и все вокруг задрожало и затряслось. На бетонное перекрытие громыхнуло что-то тяжелое, глыбистое. Казалось, что под этим грузом все подломится и рухнет. Под этой громадой хотелось сжаться, превратиться в песчинку.
Все мог допустить Драган, но только не это. Вот какое в жизни бывает. «Заживо похоронены, — думалось ему. — Какой безвестный конец». «И не узнают, где могилка моя» — припомнилась ему давняя песенка беспризорников.
А над головой все бухали и рвались вражеские снаряды, от которых, не переставая, глухо сотрясалась груда завала. Мгновениями казалось, что нависшая глыба становится все грузней и давит на перекрытие с нарастающей тяжестью и перекрытия вот-вот подломятся. И тогда — конец. «Сколько нас?» — подумал Драган. Он посчитал: оказалось двенадцать бойцов.
Обстрел рубежа, продолжавшийся довольно долго, внезапно оборвался. Послышался рев моторов. Ясно было, что к дому вплотную подошли танки. Драган предупредил: «Товарищи, молчать». Он был уверен, что немцы непременно обшарят рубеж самым тщательным образом и подорвут подвал, если обнаружат их. Тишину наверху вдруг разорвала автоматная трескотня. Без труда угадывалось: в дом вошли автоматчики. Послышался стук и топот по всему этажу, сопровождаемый короткими очередями. Вот кто-то подошел к завалу. Остановился. Потом раздался голос:
— Русский иесть?.. Не молчай! Русский иесть?.. Не молчай! Плен даем! Живой будишь! — Постоял, помолчал и удалился от завала.
Гвардейцев душил кашель, но они крепились; их тревожили раны, но они терпели. Наконец, убедившись, что в доме немцев не осталось, Драган, нарушив молчание, тихо спросил ординарца:
