Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
– Даем стране угля! – скалил белые зубы заряжающий. – У меня руки отваливаются. Может, пора…
Снаряд попал в башню. Броня выдержала, но меня сбросило с сиденья. Кое-как поднявшись, я обнаружил, что ничего не слышу, а из уха течет кровь. Кажется, мы сделали еще несколько выстрелов. Меня мутило, перед глазами все расплывалось. Заряжающий двигался, как в замедленном фильме. Две болванки, с лязгом, ударили в борт и основание башни.
– Уходим, младшой! – кричал механик-водитель.
– Вылезайте оба со стрелком. Я – следом.
Я не мог покинуть танк, пока действовала пушка и машина не загорелась. Башня едва ворочалась, по существу мы представляли живую мишень.
– Давай вылезать, – скомандовал я заряжающему, который все еще медлил.
Не дожидаясь повторной команды, он выскочил. В этот момент снаряд врезался в шаровую установку курсового пулемета. Меня отбросило и ударило головой о броню. В дыму я ничего не видел и не слышал. Ткнулся в одну, другую сторону, наконец, сообразил, что надо лезть вверх. У танков Т-34 выпуска сорок второго года был всего один верхний люк, зато достаточно широкий. Повезло, что я оставил люк открытым. В моем нынешнем состоянии я вряд ли бы сумел его откинуть. Я перевалился через край, бестолково елозя ногами. Не мог сообразить, за что ухватиться. Меня сдернул заряжающий, и мы свалились оба на прибрежный песок. В метре от нас пропахала песок бронебойная болванка.
Я невольно поджал ноги. Словно кто-то с большой силой дернул толстый канат, засыпанный песком, и этот песок летел во все стороны смертельной полосой. Болванка, ударившись о камень, высекла сноп искр и подскочила вверх. С правого берега стрелял пулемет. Заряжающий свалился лицом вниз, попытался подняться. Комбинезон на спине набухал кровью от нескольких пробоин. Я заполз за танк. Встать не мог и выбирался не помню как. Кажется, на четвереньках. Дополз до зарослей ивняка, минуты три приходил в себя.
Когда встал, увидел, что танк слабо дымит, но не загорелся. Где-то внизу, среди напольных чемоданов для снарядов, лежала сумка с «лимонками». Я про нее забыл, а ведь должен был взорвать танк. Бросить в люк пару «лимонок»… Может, я хотел вернуться, но, шатаясь, брел прочь. Немцы все равно подожгут его. Да и не хватило бы у меня сил снова лезть в люк. Вместе с механиком мы оказались в глубине ивовых зарослей. Я спросил, горит ли танк.
– Дымит. Скоро загорится. А вот за что ты башнера и радиста угробил? В герои рвался? Раньше надо было сматываться.
– Заткнись, – посоветовал я, нащупывая в кармане пистолет.
Механик заткнулся, и мы пошли прочь от речки. Там уже вовсю урчали немецкие моторы. К вечеру пришли в деревню, где располагался штаб нашего полка. Нас накормили, сказали, что немецкое наступление отбили, и отправили вместе с попутными грузовиками в батальон. Комбат был в настроении, хорошо выпивши. Немцев отогнали, сколько-то танков уничтожили. Вначале разговор шел спокойный, а потом комбат стал расспрашивать, где я был. Когда он узнал, что я потерял все танки и побывал в штабе полка, чуть не заехал мне в физиономию.
– По тылам шлялся, пока мы немцев били!
Опросили механика, а утром комбат, особист и ремонтники поехали вместе со мной и механиком на место боя. Оказывается, батальон находился неподалеку, километрах в трех. Увидели два сожженных немецких танка и наши машины. И хуже всего, как стоял мой танк, так и остался. Избитый, с порванной гусеницей, но с исправной пушкой. А башню ремонтники выправили быстро. Выбили ломом немецкую бронебойную болванку-пятидесятку, и башня, хоть со скрежетом, с трудом, начала проворачиваться. Вытащили труп стрелка-радиста, завели двигатель. Особист потрогал гусеницу, которую споро натягивали ремонтники, и коротко приказал:
– Младший лейтенант Волков, сдайте оружие.
Я сдал. Механик подтвердил, что приказ оставить танк отдал я. Двигатель поврежден не был, пушка исправна. В общем, вырисовывалась для меня картина грустная. Младший лейтенант Волков, которого раненый командир роты назначил взводным, как более опытного командира, угробил два танка. Третий отпустил, якобы для эвакуации раненых, а свою личную «тридцатьчетверку» бросил практически исправную и сбежал в тыл. Комбат, багровый от жары и выпитой водки, тянулся к кобуре:
– Пристрелить тебя, сволочь! Пока мы сражались…
– А я что делал? Гляньте на гильзы и на танк, – не выдержал я. – В нем три пробоины и башня не проворачивалась.
В руке комбат уже держал трофейный «парабеллум», который не терпелось испробовать на мне. Особист, старший лейтенант, был трезвый. Отпихнул, не слишком церемонясь, комбата и вместе со мной и механиком тщательно осмотрел мой танк, задал несколько вопросов:
– Что, двигаться совсем не мог?
– На одном месте только крутился. Гусеница ведь порвана.
– А починить? – обратился он к механику.
– Не было возможности. Младшой досиделся здесь до последнего, пока всех не перебили.
– Так он сидел или стрелял? – уточнил особист.
– Стрелял, – неохотно выдавил механик, обозленный на меня за то, что я едва не угробил и его.
Особист неторопливо считал гильзы от пушки. Потом спросил:
– Волков, кто немецкие танки подбил?
– Один – ротный с командиром взвода. Второй – я.
– Ты был командиром взвода, – повысил голос особист. – Тебя раненый Зайковский назначил. А башня, значит, не вращалась?
– Сами видели…
– Но ремонтники починили ее быстро.
– И гусеницу быстро натянут, когда не под огнем, – огрызнулся я.
– Почему танк не поджег, если такое дело? – задал особист самый опасный для меня вопрос.
В ушах стоял гул. Попадания снарядов в танк не прошли даром. Я потрогал ухо, забитое коркой спекшейся крови. Нечем мне было оправдываться.
– Не знаю, – ответил я и выкрикнул: – Кончайте быстрее. Хватит жилы тянуть!
– Контуженный, что ли? – усмехнулся особист.
– Конечно, контуженный, – сплюнул в мою сторону механик. – Палил куда попало, ждал, пока нас немец поджарит.
– Если младший лейтенант Волков был контужен, почему ты, сержант, второе лицо в экипаже, танк не поджег? Удрать спешил?
Думаю, меня спасли два обстоятельства. Первое – то, что рассудительный (и, к счастью, трезвый) особист убедился, что я вел бой на полуразбитом танке и выпустил около тридцати снарядов. Второе обстоятельство – показания механика, что я был контужен. Мой механик-водитель, сам того не осознавая, своей злостью спас меня, да и себя тоже.
– Мы все были контужены, товарищ старший лейтенант, – заюлил он. – Гляньте на танк! Прямые попадания. Один снаряд в метре от меня броню прошиб. Едва выбрались. Друг друга вытаскивали. А двое погибли.
– Без тебя вижу, – перебил его особист. – Они – герои, а кто вы… еще разобраться надо.
Суток пять я просидел в землянке вместе с другими задержанными и арестованными. Пару раз слышал короткие очереди и одиночные выстрелы. Неподалеку, в овражке, расстреливали дезертиров и самострелов. Меня вызывали на допросы, где я подробно описывал происшедшее.
Лейтенантские кубики с меня сорвали, отобрали ремень. Небритый, грязный, я напоминал дезертира и предателя с плакатов Агитпропа. Приложились раз несколько кулаками, оставив синяки и распухшую челюсть. Из поврежденного уха потекла кровь, и бить меня больше не стали. Зато восстановился слух.
– Нет худа без добра, – усмехнулся капитан-пехотинец, чья рота покинула без приказа позиции. – Ты, Леха, не переживай. У тебя вина непонятная. В худшем случае разжалуют и в штрафники. А меня, наверное, шлепнут. К этому дело ведут.
Капитана действительно расстреляли. Он встретил смерть спокойно. Когда ему приказали выходить без вещей, он пожал мне руку, попрощался и оставил свою шинель.
– Выше голову, танкист! Шинель тебе пригодится. В могиле холодно не бывает. Никто еще не жаловался.
Топтавшийся в дверях рослый молодой сержант с автоматом торопил его:
– Побыстрее, гражданин капитан, нас там ждут.
– Ладно, – обнял меня капитан. – Доживи до победы.
