Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗
— Петр Романович! Разрешите и мне сказать пару слов. Я об этом же. Мне довелось тоже побывать на Большой земле.
Получив разрешение, Козин присаживается и своим рассказом приоткрывает нам еще одну сторону трудной жизни на Большой земле.
В госпитале, когда раны уже затянулись, ему дали двухнедельный отпуск. Пришелся он кстати. С фронта домой вернулся отец. Он — человек бывалый. И в ссылках, и на каторгах был. В гражданскую войну нюхал порох. Не усидел в кабинете начальника артиллерийского училища и пробился на фронт. А тут вдруг — дома. Причину мать не сообщает. Что-то неладно. И лейтенант Козин махнул в Оренбург, куда из Полтавы эвакуировалась его семья.
— Приехал и вижу, — говорит Козин, — не напрасно тревожился. Отец сидит в темных очках. Почти совсем слепой. Полуглухой. Весь израненный.
Осмотрелся я и оторопел. Живут в сырой и темной клетушке, спят на земляном полу. Мать — худенькая-худенькая. Брат Сашка — в больнице с дистрофией, другой брат, Максим, и сестренки — тоже одни кости да кожа. Лишь отец полный. Но присмотрелся к нему, а он опухший. Батя, говорю, что ты сдался, семья ведь гибнет! Ты в райком-то ходил? «Нет, — отвечает он, — не ходил. И не пойду». Почему? «Что? Подмоги просить? — отвечает. — Кричать, что семья гибнет? А что, райком с неба манну снимет? Страна борется. Враг на Волге. Всему народу вон как трудно. А ты, старый большевик Аскольд Козин, хочешь без трудностей? Так скажет райком. И прав будет. А станет помогать — поступит неправильно. Он может только у голодающего урезать, а мне дать. А я такой помощи не хочу. Я ведь из той школы коммунистов, которая носит высокое звание старой гвардии. Создавал и обучал ее Ленин. А Ильич никогда никаких привилегий не терпел». Вот что услышал я от отца.
Козин, козырнув, уходит. Расходятся и остальные партизаны. Исчезает с ними и недолгая радость, навеянная думой о Родине.
День прошел сравнительно спокойно. Появление противника на Караби-яйле кончилось ружейной и минометной перестрелкой, не причинившей нам потерь.
Вечером пришел с донесением Козин. Доложил о перестрелке. Получил новые приказания и попросил разрешения задержаться в бригаде, побыть с друзьями — Федором Мазурцом, Василием Печеренко и Василием Тоцким. Догадываюсь, что дело не только в дружках. Хочется еще послушать новости о Большой земле, привезенные вчера гостями.
Вскоре мы слышим, как по притихшему вечернему лесу стелится баритон Козина. Поет он полюбившуюся партизанам «Землянку».
А ко мне подходят словаки Александр Гира и Клемент Медо. Дела у них разные — боевые и бытовые. У Медо разбиты ботинки. Та же беда и у других ребят. Нельзя ли, чтоб в словацкую группу пришел тот старик — сапожник, Василий Иванович, который прилетел с Большой земли?
Попадаю в затруднительное положение. Прибыл Василий Иванович, чтобы возглавить симферопольское подполье. Ему лучше не вступать в контакты, не обнаруживать свои приметы: голос, черты лица, походку. Но что поделаешь? Назвался груздем — полезай в кузов. Раз сапожник — чини.
Обещаю. Довольный Медо уходит. И тут же раздаются голоса:
— Коля! Иди письма читать!
Колей партизаны называли словака Медо.
— Аки письма? На мене немае письма.
— Заходи, заходи! — настаивает несколько голосов. — Мои, твои — все наши. Вместе будем читать.
Саша Гира, сидя рядом с нами, слышит это приглашение.
— Аки добри ваши люди! — говорит он, переглядываясь со мною. — Сердечни. Розумиют, что мы ни приймаемо писем и что без письма солдатови тяжко.
— Чего ж не понять. Партизаны тоже месяцами и годами не получают писем. Оттого и дорожат ими, группами читают новое письмо, по нескольку раз перечитывают старые.
Гира обращается с просьбой:
— Дозвольте, щоб той старший лейтенант, у якого отец — старый большевик, побув ввечери на нашей словацкой группе та зробив разговор про Велику землю.
Это можно. С такой беседой, думаю, согласится побывать в вашей группе и секретарь обкома.
О, це буде дуже добре! Але той старший лейтенант теж щоб був, — не отступает Гира.
Берусь устроить эту встречу. Советую Александру предварительно рассказать словацким парням не только о том, что у старшего лейтенанта отец — старый большевик, но дать справку и о нем самом.
Пытаюсь рассказать словацкому другу о Козине в двух словах, но рассказ затянулся.
…Было Октябрю Козину восемнадцать, когда он досрочно покинул стены Одесского военного училища. Лейтенантом 31-го стрелкового полка 25-й Чапаевской дивизии, того самого полка, в котором в гражданскую войну служил отец, пришел в задымленные окопы под Одессой. Тут — первый подбитый им танк врага, первая рана, первый приказ о награждении орденом Красного Знамени, опубликованный вместе с портретом во фронтовой газете, и первая госпитальная койка.
Затем Перекоп. Бои. Отход. Партизанский лес. Группа разведчиков. Год походов и боев, новое ранение. Госпиталь на Большой земле. После поправки — снова фронт, рота разведчиков 164-й бригады морской пехоты, огневые схватки и вновь — контузия под хутором Ангелинским на Кубани. Как и раньше, в госпитале не залежался: подоспело письмо из Крымского обкома. В нем был запрос о состоянии здоровья, но как повеяло от него партизанским лесом! И вот неугомонный лейтенант опять с нами…
Приглашаю Козина к нашему костру.
— Октябрь, словацкие ребята хотят послушать твой рассказ о старом большевике Аскольде Козине. Зайди к ним вечерком. А?
— К словакам? С удовольствием, — тепло улыбается Козин. — Я и сам собирался к вам, да все времени не выберу. А зайти хочется. Я ж побратался со словаками еще раньше, чем вы.
— Как раньше?
— Очень просто: на Кубани, — отвечает Козин, — Когда немцы драпали из Ставрополья и Кубани, то прикрывались румынскими и словацкими частями. Я с ротой разведчиков шел впереди по следам словацкой «Рыхла дивизии». И часто попадал в необычное положение. Бывало, разведаем станицу и докладываем: такая-то станица очищена. А займем ее, видим: во дворах и на улицах желтеют мундиры словаков. Оказывается, словаки в суматохе боя скрывались в подвалы и сараи, а потом, когда мы вступали, они выходили.
Гира с гордостью говорит:
— То праця антифашистов «Рыхла дивизии». То ми оставлювали перебежчиков.
Как все фронтовики, Октябрь и Александр предаются воспоминаниям.
— Александр! — спрашивает Октябрь. — В районе Минеральных Вод не приходилось бывать?
— Був.
— Может, и ты участвовал в той заварухе, которую устроили словаки немецким факельщикам?
— Був и в заварухе. Але чим вона покончилась — не ведаю. Нас дуже спешно угнали.
— Чем кончилась? Кончилась тем, что почти все санатории остались целы.
— Правда?
— Да. Жители говорили, что словаки помогли спасти курорт.
— То почувать приемно [56]. Але коли говорить по правде, то спасла курорт Красная Армия.
— А в районе Армавира были?
— Да, отступали ми там. Шли через станицы Курганску, Белореченску на Краснодар.
— А мы там наступали. И почти в каждой станице встречали словаков- перебежчиков.
— И там ми их оставлювали.
Оказывается, шли они по одним военным дорогам, находились на разных сторонах баррикад, но делали общее дело: один подготавливал и оставлял перебежчиков, другой принимал. И только тут, в партизанском лесу, их дороги сошлись. Это открытие обрадовало всех, жмут друг другу руки, как родные братья, встретившиеся после долгой разлуки.
День заканчивается новыми делами и заботами. Подпольщик Химченко привел одиннадцать новичков из сел Карасубазарского района. Из Симферополя прибыл другой наш подпольщик, Артем Гюрегьян, который не мог больше оставаться в Симферополе.
Гриша и Женя предложили план новых диверсий, которые можно совершить силами подпольных групп, действующих в лагерях пленных.
В этот день мы еще раз испытали радость. Из отряда Федоренко, принимавшего прошлой ночью самолеты, с запозданием прибыли именные посылки, связки газет и писем. Есть посылка и нам с Миронычем. С удовольствием и волнением открываю ее и беру письмо, адресованное мне.
