Аджим-Ушкай подземный - Камбулов Николай Иванович (лучшие книги .txt) 📗
Так повторяется через каждых три-четыре дня вот уже полтора месяца. Радист говорит: „Как же, Михаил Григорьевич, Совинформбюро сообщило: двадцатого мая наши войска оставили Керченский полуостров, а мы тут кукиш кажем немцу, неужели Совинформбюро поправочку не объявит?“
Был бы передатчик, мы и сами бы это сделали: граждане, извиняемся, полуостров не оставлен.
Вернулись разведчики. Посылаем их перед каждой новой вылазкой. Молчат.
— Что случилось?
Леня Карацуба отвечает:
— Полундра, товарищ старший лейтенант. Нас огородили проволокой, обнесли дотами, через каждые десять метров гнездо установили, пулеметы и овчарки— не пройти…
Послали в разведку Шкоду с группой командиров. Тот же доклад. Потом комиссар с группой. Манукалов не вернулся. Как же я без комиссара? Лично пошел. У самого входа кто-то лежит с простреленной головой. Комиссар? Он еще был жив. Принесли в госпиталь. Два дня жил. Карацуба не отходил от него ни на минуту, ухаживал, не спас, скончался Манукалов…
…Жена старшего лейтенанта Нестеренко Аня шепчет мне на ухо:
— Михаил Григорьевич, крысы появились в катакомбах… Мы их ловим. Только боюсь я, пухнут люди, не от них ли?..
Шкода слышит наш разговор, роняет:
— Плохо прожаривают…
Я закрываю уши. Вскакиваю и бегу в освещенный плошками отсек. Замечаю приколотую к щиту стенную газету. Смотрю, свежая дата — 29 июля. Читаю: „Партийное собрание прошло хорошо. Наш командир М. Г. Поважный переведен из кандидатов в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков.
Товарищи, победа будет за нами!
Смерть немецким оккупантам!“
…Что-то сильно давит на грудь. Дышать нечем.
— Газы!
— Всем отойти в дальнюю глубину! — нахожу в себе силы крикнуть. — Приказываю… в глубину…
Раненые не могли отойти.
Похоронили многих.
— Конец, что ли? — кричит Леня. — Полундра! Я эту машину расшибу.
Какое мужество! Трудно было, но Карацуба сдержал свое слово: ночью с группой бойцов Леня подорвал машину, которой фашисты нагнетали в подземелье газ.
…Николай Шкода настороженно смотрит в потолок:
— Слышишь, Михаил Григорьевич? Бурят.
Грохнули взрывы… Один, второй, третий…
Уже произведено шестьсот взрывов. Варвары! Подлые убийцы. Утром захрипел репродуктор, установленный немцами наверху, у пролома. Потом звонко, отчетливо:
— Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение.
Наш ответ: взорвать репродуктор.
Калабуков говорит:
— Тоже дураков нашли, — он доволен удачной операцией, советует мне попробовать связаться с Центральными катакомбами: мы убеждены, что там сражаются наши бойцы. У нас нет ничего — ни продуктов, ни воды. Камни высохли, оружие заржавело, смазывать нечем, может быть, товарищи из Центральных каменоломен помогут нам.
Калабуков берет с собой сержанта, Я даже фамилии не знаю этого младшего командира: он из той роты, которая была сформирована из прибившихся к нам бойцов. Рота эта уже никогда не выйдет из катакомб. Она полностью погребена взрывом в слепом отсеке. Узнают ли когда-нибудь имена этих мужественных людей? Я запомнил лишь фамилию политрука — Таранин, кавалерист, в папахе…
Ушел Калабуков. Ждем два дня. Леня качает головой.
— Ты что, Карацуба…
— Калабуков убит, там, неподалеку от входа, а сержанта нет. Я им сейчас брызну в лицо огнем, — он берет автомат. — Меня… взрывами не возьмешь. — Опухший, продымленный, он, качаясь, шагает к выходу. Слышится взрыв гранаты. Я вздрагиваю.
— Леня, осторожно!..
Не вернулся Карацуба. Не вернулась и Зина. Придется ли встретиться? Дочь моя, ты слышишь?..
Темнота, густая, непроглядная. У меня борода до колен. Сегодня 31 октября, шесть месяцев не брился: ни минуты свободного времени, бои, бои, шесть месяцев подряд — разведка, бой, взрывы. Сколько осталось?.. Писаря уже нет, строевую некому составить.
— Это кто тут поблизости? Это ты, Николай? А еще кто?
— Да это, командир, Борька-одессит, твой ординарец, — отвечает старший лейтенант Шкода.
— Пошли в разведку.
Ноги тяжелы, будто на них гири. И руки опухшие. Мы останавливаемся у колодца. Так светло, что нельзя смотреть. Я закрываю глаза.
— Немцы, — шепчет Шкода и толкает меня в спину. Руки тяжелые-тяжелые, не слушаются руки.
Последний приказ: не сдаваться!
Прыгаем в колодец. Мысль одна: не заметили бы».
3. ВСТРЕЧА С ПАРАХИНЫМ
8 ноября 1942 года из Керчи вышла грузовая машина. Ее вел шофер-гестаповец, рядом с ним сидел мордастый офицер. Он то и дело высовывал из кабины голову и бросал находящимся в кузове автоматчикам:
— Смотреть!
Поважный приоткрыл один глаз. Лицо его было в синяках и ссадинах. Он вспомнил, как еще до наступления немцев в Крыму вел батальон в атаку. Тогда он был ранен в лицо осколком мины. Ему приказывали отправиться в медсанбат морской бригады, он не покинул поле боя: вынул из сумки пуховую подушечку и прикладывал ее к ране. Подушечка сделалась тяжелой и мокрой от крови, а боли никакой не чувствовал. Потом уже, когда батальон оседлал высоту, пошатнулся и упал, но не потерял сознание… А вот в колодце потерял, от ушиба что ли, или от истощения. Пришел в себя в немецком штабе. Его сильно били: фашистам хотелось знать, сколько осталось в катакомбах бойцов. Он отвечал: тысячи!
Потом повели на расстрел. Впереди стоят десять автоматчиков и один офицер. Позади обрыв. Ветер колышет бороду, играет, ласковый, мягкий. Не расстреляли, вновь привели в штаб, бросили в машину…
Человек, лежащий рядом с ним, застонал. Поважный присмотрелся: лицо соседа, хотя и было изуродовано побоями, показалось знакомым. Поважный напряг память и вспомнил: батальонный комиссар Парахин, раньше он видел его в штабе армии и потом несколько раз, когда тот приходил к морским пехотинцам.
В Симферополе их поместили в одну камеру, узкую комнатушку с сырым бетонным полом и единственным, сколоченным из грубых досок, топчаном. Парахин лежал на холодном полу. Поважному разрешили присесть на топчан. В дверях неотлучно дежурили два гестаповских автоматчика.
Через каждых два часа батальонного комиссара уводили на допрос. Через каждых два часа его приносили и полуживого бросали на пол. Как только возвращалась к нему память, он напрягался и шептал:
— Коммунисты, вперед… Мы победим.
Потом его не принесли. Гестаповец подошел к Поважному, приказал подняться.
— Комиссар ваш расстрелян, Аджим-Ушкай капут. Поняль?!
4. ПОДЗЕМНЫЙ АДЖИМ-УШКАЙ СРАЖАЛСЯ!
По городу ходили слухи: немцы ворвались в Центральные катакомбы и взяли в плен штаб подземного гарнизона. Через некоторое время эта версия опровергалась утверждением очевидцев: не так это было, наши сами вышли из каменоломен и с песней пошли в атаку на врага. Впереди шли комиссар Парахин, подполковник Бурмин и несколько пограничников. Силы были неравными, и многие советские командиры ранеными остались на поле боя. Их взяли в плен…
Так ли это было, Константин Иванович Моисеев, бежавший из лагеря военнопленных и теперь скрывавшийся на окраине Керчи, в поселке Третий Самострой, не знал. Он напряженно работал по созданию партизанского отряда «Красный Сталинград». Когда дошли до него слухи о пленении штаба подземного гарнизона, он поспешил увидеться со своим заместителем Димой Блохиным: этот парень боевой, вездесущий. Но Дима и мысли не допускал, чтобы командиры Красной Армии могли попасть в плен. «Враки, Константин Иванович», — авторитетно заявил восемнадцатилетний помощник командира партизанского отряда.
— Проверь, пошли братишку.
Миша Блохин только и ждал боевого поручения. Он отправился в Аджим-Ушкай. Проволочное заграждение преградило ему путь. На обочине дороги табличка:
«Опасность действия партизан!
Хождение по этой дороге строго воспрещается.
