Поджигатели (Книга 1) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
Оставшись один в просторной комнате, Гаусс с интересом осмотрел обстановку. Во всем сквозил дурной вкус мелкого бюргера, вплоть до нескольких клеток с птицами, проснувшимися при входе Гаусса.
Прошло несколько минут. Дверь порывисто отворилась. Вошёл Гитлер в сопровождении Гесса. Генерал и раньше встречался с Гитлером, но лишь в официальной обстановке, мало подходившей для разглядывания. Теперь ему бросилась в глаза странная покатость его лба. Прядь волос, изображаемая на портретах «по-наполеоновски» падающей на лоб фюрера, производила здесь впечатление простой неряшливости. Генерала поразило отсутствие уверенности в движениях Гитлера и странная, бросающаяся в глаза диспропорция его фигуры: длинное туловище, короткие ноги, непомерно широкий торс. Взгляд Гаусса остановился на ногах фюрера — на его плоских ступнях необычайной величины. Гаусс силился припомнить, где он видел такие же неуклюжие ноги. И вдруг вспомнил: в кино, у какого-то американского комика… кажется его звали Цаплин… Каплин… что-то в этом роде…
Глухой голос Гитлера неприятного, свистящего тембра прервал размышления генерала. Слова приветствия Гитлер произнёс громко, словно они находились в очень большой комнате и было много народу. Хотя Гаусс и Гитлер были одни — исчез даже молчаливый Гесс.
Несколько мгновений Гитлер исподлобья и, как показалось Гауссу, с неприязнью смотрел на него. Вдруг он быстро заговорил таким тоном, как будто посвящал генерала в какую-то тайну:
— Когда-нибудь вы сможете похвастаться тем, что с вами первым я поделился сделанным мною сегодня открытием. Ему суждено перевернуть все прежние представления об огневом бое. — Гитлер потёр лоб, силясь что-то вспомнить. — Все подробности нового огнемёта пришли мне в голову сегодня ночью, когда я думал об архитектурных деталях моей новой имперской канцелярии… Повидимому, тут все дело в мистическом совпадении — «деталь»!.. Да, на сегодня было так предначертано. Детали, детали… Диапазон не имеет для меня значения. Я могу одновременно представить себе и капитель портика, и замок огнемёта, и музыкальную фразу в тот период своего мышления, который в моем гороскопе определён, как размышление о деталях. — Гитлер ещё больше наморщил лоб. — Хотите, я скажу вам кое-что, чего вы не услышите ни от кого другого: «Кольцо Нибелунгов» является, на мой взгляд, истинно-немецким произведением. Вагнер угадал дух грядущего национал-социализма… Он угадал мой дух. Но он ошибся в существенном: никакой гибели богов не будет! Древние боги немцев должны жить! Сегодня ночью… — Он сделал небольшую паузу, придвинулся вплотную к совершенно ошеломлённому Гауссу и таинственно зашептал: — Сегодня ночью у меня в голове окончательно сложилась новая музыка. «Гибель богов» должна быть выкинута в печку, новая музыка, моя музыка, займёт её место… Ещё несколько мыслей — и я набросаю партитуру… Немецкие боги, как и сама Германия, могут умереть только вместе со мной… А ведь я не имею права на смерть. Мой удел — бессмертие.
Гаусс старался сохранить спокойствие, хотя ему начинало казаться, что перед ним помешанный: огнемёты и музыка, возбуждённое бормотание о каких-то «деталях»… Бессмертие?!. Может быть, встать и бежать, пока этот сумасброд не вздумал ещё ходить на голове, вообразив себя великим клоуном?! Фу, какая чертовщина!..
И тем не менее нужно заставить себя выдержать все это. Гаусс приехал сюда не ради удовольствия. Поскольку именно этого урода нынешние хозяева Германии назвали «фюрером» и посадили в рейхсканцлерское кресло, нужно попробовать с ним договориться. Терпение! Возьмём себя в руки!
Гаусс натянул на лицо маску непроницаемой холодности. Под нею собеседнику представлялось угадывать всё, что ему хотелось.
На лице Гитлера появилась улыбка. Она мало шла ко всему его облику и неприятно раздвинула неестественно маленький рот с карикатурными усиками. Выражение его глаз оставалось сердито-сосредоточенным, не согласуясь с улыбающимися губами.
Гитлер сказал несколько любезных фраз. Гаусс продолжал хмуро молчать, исподтишка рассматривая собеседника. Но напрасно он старался поймать взгляд канцлера, — Гитлер старательно отводил глаза.
Гаусс был рад, что беседа происходила без свидетелей. То, что должно быть сказано здесь, касается только их: его, Гаусса, представляющего генералитет рейхсвера, и вот этого… «канцлера»…
Вошёл Гесс. Склонившись к Гитлеру, он шепнул ему что-то на ухо.
— Ты можешь говорить громко, — сказал Гитлер.
— Да, мой фюрер, я могу говорить громко, — повторил Гесс. — Доктор Геббельс телефонирует: для успокоения американского общественного мнения необходимо напечатать сообщение о взысканиях, которые наложены на администрацию Дахау в связи с тем, что там плохо обращаются с заключёнными.
Гаусс видел, как расширяются глаза Гитлера. Тугая жила наливалась у него на лбу.
— Наказывать тех, кто исполняет мои приказы? Какой болван выдумал эту глупость? Если концентрационный лагерь американцы принимают за семейный пансион, то это их дело. Я не собираюсь кормить марксистов цыплятами.
— Что же мы напечатаем в ответ на выпады американских газет?
— Мне наплевать на эти газеты… и на самих американцев!
С этими словами он движением руки отпустил Гесса и, вскинув голову, сказал Гауссу:
— Жестокость — моё оружие! Я не намерен лишаться его из-за того, что оно кого-то шокирует. — Он остановился перед генералом, заложив руки за спину. — Если я в будущем намерен применять самые жестокие средства против моих внешних врагов, то почему я должен теперь воздерживаться от их применения в отношении внутренних пособников моих врагов?
Генерал молча склонил голову: мысль казалась ему верной.
— Вы заметили, что зеваки всегда собираются, когда два хулигана дерутся на улице? — спросил Гитлер. — Их влечёт жестокость. Жестокость и грубость! Люди улицы, женщины и дети уважают только силу и дикость. Люди испытывают необходимость бояться. Если публичное собрание кончается свалкой с хорошей дракой, то именно те, кто подвергся наиболее жестоким побоям, первыми стремятся записаться в нашу партию. Именно так я получил лучшие пополнения!
