Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗
Взяв с собою политрука Клемпарского и бойца Бровко, он повел пленников.
Вернувшись, провожатые рассказали о заключительном эпизоде этой встречи. Румын вывели к опушке. Указали дорогу. Зашагали они как-то вяло, будто на ногах тяжелые гири. Потом и вовсе остановились. Постояли, боязливо озираясь, потом вдруг повернулись все разом и — бегом к партизанам. Подбежали и давай обнимать да целовать их.
— До последнего момента, — говорит Кузьмич, — они не верили в то, что мы их не расстреляем. Видно, здорово начинены их солдатские головы геббельсовской брехней о «лесных бандитах».
— Но теперь в них наверняка посветлело, — вставляет слово Клемпарский. — Особенно у моего глазастого.
— А почему ты считаешь его своим? — интересуется Егоров. — У тебя что, в Румынии кумовья есть?
— Кумовья не кумовья, а знакомый теперь есть, — улыбается он. — В бою познакомились.
Заметив, что его слова вызвали интерес, Клемпарский рассказывает подробности.
С момента встречи в бою и до расставания у него с глазастым были персональные взаимоотношения. Клемпарский выстрелил в него, но промазал. Тот успел спрыгнуть с повозки, залег и стал стрелять. Но не попал и он в политрука. Потом, когда румыны побежали, а наши бросились наперерез, подшефный Клемпарского опять подвернулся ему под руку. Партизан догнал его, схватил за шиворот, а тот наотмашь кулаком да за пистолет. Подоспел Николай Сорока. В партизанском лагере румын узнал того, с кем бился, и все время подозрительно поглядывал на политрука. Это он отказался от спирта. А вино для него нашлось как раз у Клемпарского. Пришлось политруку угощать вином того, с кем полчаса назад дрался. Румын выпил, но поверить в искренность угощения не мог. Боязнь не покидала его и при расставании на опушке. И, лишь прошагав вместе с солдатами с сотню метров, убедился: стрелять не будут, и первый бросился в объятия.
— Потом выхватил вот эту авторучку, — завершает политрук рассказ, — и протянул мне в подарок. А сам плачет от радости, смеется и что-то говорит благодарно так, но непонятно.
Мирное обхождение с пленными вызвало разноречивую оценку среди бойцов. Одни одобряли, другие беззлобно ворчали. Особенно после того, как поздним вечером произошла еще одна встреча с румынами.
Лес и горы потонули в плотной тьме, когда бригада построилась, чтобы перейти в тиркенский лес, к продовольственным базам. Ждем связных, ушедших снять заставы. Нет с нами и отряда Федоренко, который послан уничтожить повозки разбитого днем обоза.
В лесу тихо-тихо. Лишь где-то ухает филин, позвякивают котелки да ведра и ворчат нетерпеливые партизаны.
Вдруг: та-та-та! — в стороне, куда ушел Федоренко, резко стучит пулемет. Вслед за ним вспыхивает перестрелка.
Выбегаем на опушку. Место боя берем в «подкову», но бой угасает так же мгновенно, как и вспыхнул. Выясняется: у повозок встретились партизаны и румыны. В темноте сошлись вплотную, по разговорам опознали, что не свои, вступили в перестрелку и тут же разбежались в разные стороны, не причинив урона ни одной из сторон…
Утром мы расположились на вершине горы Седло.
Завтракаем. Говорим о самолетах — не придется ли к вечеру вновь шагать на аэродром. Потом разговор возвращается к румынам.
— Петр Романович, — говорю секретарю обкома. — Ты слышал вчера, что говорили в колонне?
— Слышал, — спокойно отвечает он. — Накидали нам ребята черных шаров. Но спешить с выводами не будем. Думаю, что румыны не умолчат, расскажут о спасении. И станут скрытыми побратимами.
— Вообще-то румыны-побратимы у нас уже есть, — вспоминаю я о том офицере, который предупреждал нас о сентябрьском походе немцев в лес. Петр Романович живо интересуется: кто он, где служит, что может сделать для нас? Исчерпывающие ответы он получает не на все вопросы. Румынский офицер связался с нами недавно. Личной встречи с ним не было. Петр Смирнов и Георгий Калашников, ходившие на связь с ним, сейчас в рейде. Придут — пригласим румына в лес.
— А дублеры-ходоки к нему есть?
— Есть.
— Давайте ускорим эту встречу, — настаивает Петр Романович.
Зову разведчика Войтеха Якобчика. Он моментально является. Как всегда выбрит, опрятно одет, в хорошем боевом настроении. Бойко рапортует и приветствует.
— Белла, как живешь? — обращаюсь к словацкому другу, усаживая его рядом.
— Добре. Ако повсегда, на все сто.
— Скажи, ты сам встречался с тем румынским офицером, который предупредил нас о походе немецкой дивизии в лес?
— Встречався, — отвечает Белла. — Вин приходив на Феодосийску, тридцать, и передав ти висти.
— А вы условились о пароле и местах последующих встреч?
— Ни, не умовились. Я ему понукав, ако по-вашему, предложував, але вин сказав, що сам буде приходювать.
— Напрасно, — сожалеем мы.
— Ато вин надо, то я знайду его.
— Как же ты его найдешь? — спрашивает Петр Романович.
— Ако вин найшов менэ, тако я найду его.
Слушаем план действий Беллы.
Хозяйка его квартиры пойдет на Феодосийскую, тридцать, к Александру Скрипниченко. Тот найдет подпольщика Владимира Филатова, который укажет адрес румынского офицера.
Предупредив Беллу о необходимости быть осторожным, чтобы не навредить румынскому офицеру, поручаем организовать встречу.
Через три дня мы получили сообщение Беллы о времени и месте встречи, и вот мы с Петром Романовичем на явке.
…Ночь. Лес тихо шумит. Мы с группой Григория Костюка на лесной опушке близ урочища Ой-Яул. Костра не разжигаем. Холодно. Прохаживаемся, все чаще поглядываем на стрелки часов. Как медленно движется время! Наконец наступают назначенные двадцать три часа. На лесной дороге приглушенно урчит автомобильный мотор. Костюк идет на место встречи и возвращается оттуда с Беллой.
— Прицестовали [58],— вполголоса говорит словак. Идем к криничке и там на поляне, залитой мягким лунным светом, встречаем румына. Он высок и широкоплеч, в офицерской шинели, туго обтянувшей полную фигуру.
Здрастуйтэ! — с сильным акцентом говорит он, протягивая руку. — Я Михайлеску Михаил Васильевич.
Жмем поочередно большую сильную руку, представляемся.
— С коммунистическим приветом, — восторженно басит Михайлеску. — Я член коммунистической партии Румынии…
Мы не спеша шагаем по лесной поляне, оцепленной партизанами, и слушаем рассказ румынского побратима.
Сын квалифицированного рабочего керамического производства города Бузеу, Михаил Михайлеску обучался одновременно в двух школах. Общее и техническое образование получил в гимназии и политехническом институте, а политическую закалку дала нелегальная литература и подпольная работа. Вместе со своим товарищем бессарабским комсомольцем Иваном Сухолиткой почти каждое воскресенье ходил к старому коммунисту-подпольщику Бене. В 1936 году вступил в партийную организацию социалистов железнодорожного узла Бузеу. Началась революционная работа — первомайские демонстрации, пропагандистские кружки, агитационные выступления. Вскоре был арестован друг — коммунист Миша. Потом — еще трое. Но работа продолжалась. На первомайской демонстрации в 1939 году был арестован и сам. На последнем курсе института попал в тюрьму. Из тюрьмы через год отправили в армию.
Новая арена антифашистской борьбы — казармы и конспиративные собрания в городах Аюд и Ботошани. И снова один за другим — три ареста. Последний совпал с нападением Гитлера на Советский Союз. Выпущенного из тюремного карцера Михайлеску отправили в свою часть, в Черновцы. «Искал» Черновцы два месяца. Примерно так, как Швейк искал Будейовицы. С помощью конвойных догнал свой штаб в районе Вознесенска.
В частях румынской армии было брожение. Солдаты чувствовали себя обманутыми. Им говорили: завоюете земли до Днестра и все. Завоевали. Хватит. Дальше в глубь Советского Союза лезть незачем.
Но прилетел Антонеску. Поднял шум. Составили списки лучших солдат. Им нарезаются земельные участки в Молдавии и Северной Буковине. По шесть гектаров каждому. Из Румынии машинами доставили подарки: ром, фонарики, мыло, зубную пасту. Зашумели газеты и радио о встречах в штабах. Передавались речи. А в казармах шли аресты, порки, зачитывались строгие приказы. Погнали дальше.
