Признание в ненависти и любви (Рассказы и воспоминания) - Карпов Владимир Васильевич (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Вы слышали, как это ему удалось? В центре города, на улице, холодным оружием!.. Прибежал запорошенный снегом, с побелевшими ушами. «Ух, холодюга! — смеется. — Пусть знают, что борьба продолжается. Так, так, только так!»
Я ночевала как раз у соседки. Чтобы было теплей, легли мы с ней на одну кровать. А его и это обрадовало: «Вот благодать!.. Пистолет зондерфюреру, оказывается, сам Гитлер подарил… Пустите погреться!» И, не обращая внимания на протесты, визг соседки, улегся между нами. А когда улегся, через минуту уснул сном праведника. Только на лице страшноватое упорство… Ну, а наутро опять за свое — шуточки, зарядка, обливание ледяной водой. Вечно так!
Мечтал подполье восстановить. Но какое-то время выводил людей из города. Организовал побег раненому при аресте Бате. Слышали о таком? Следователь СД положил его подлечиться в больницу… Каким-то образом без типографии, которая тоже была разгромлена, выпустил листовку: жив, дескать! Ни усталости, ни передышки, ни преград… И вот вышел, одетый на скорую руку, из квартиры и исчез…
Ожидание беды делает людей суеверными. Вы, наверно, тоже встречали такие случаи. Соседке приснился сон — видела Жана на белой лошади, в красной папахе. Ужаснулась. «Белая лошадь! Это же опасность, Шурочка! — зашептала, рассматривая свое испуганное лицо в зеркале. — А красная папаха… ай-яй… смерть! Неужто нельзя помочь?..» В отчаянии, не зная, что делать, сбегала я к Жану на квартиру. Потом решила проследить за теми, кого из гетто водят работать в СД — в смоленскую, в минскую. При их содействии, если только Жан там, тоже можно установить, как и что… И не поверите! Напала на сестер, которые убирали в подвалах одного из этих кровавых учреждений.
Через третьего человека передала приметы.
А когда получила ответ, что Жан действительно там, не знаю, чего было больше — радости, что живой еще, или отчаяния.
Она говорила, а перед моим умственным взором вставал корпус мединститута, где помещалась минская СД, его подвалы, разгороженные досками на конуры, служившие камерами для заключенных и гауптвахтой для собственных штрафников. Сыро, холодно. Голые нары, набитая соломой подушка — и больше ничего. Лампочки и те горят лишь в коридоре. За столом с телефоном и бумагами надзиратель. Толстый, флегматичный. С такой тупой привычкой — без конца копошиться в бумагах, листать гроссбух… Беда!..
— Правда, — рассказывала тем временем чуть живее попутчица, — первые дни на допросах Жана не били, а склоняли на предательство. Следователь Фройлик перечислял его преступления, псевдонимы, фамилии сообщников: показывал — знает все — и, презрительно гримасничая, говорил, что грозит Жану… Из этого следовало: пока остались силы, во что бы то ни стало надо что-то придумать. Выход должен быть найден как можно скорее.
И вот тут он получил мою писульку. Ее сунула в руку симпатичная, кроткая уборщица, как сразу подумалось — из тех, кто всегда и во всем за слабых и обиженных.
Неловко в такую минуту говорить о второстепенном. Но вы поймите меня. Жан часто загорался, как порох. Действовал с убеждением, что нет невозможного. Все у него было достижимо… Батя, которого он уважал, начал было как-то выговаривать ему, что слишком рискует. И как, по-вашему, он отреагировал на это? Не стал ни оправдываться, ни обещать что-нибудь, а только покровительственно проворковал: «Ну, Батя, хватит, ну хватит!» — да хитренько прищурился, себе на уме. Вы вот послушайте внимательно!..
Что записка — провокация, безусловно, мелькнуло у него в голове. Но чем он рисковал? Важно было правильно вести себя. И он осторожно, чтобы не испугать девушку, положил ей руку на плечо. Та сжалась, покосилась на стену, за которой переговаривались штрафники-литовцы, взяла ведро и вышла. Но в глазах, когда взглянула на Жана, были слезы.
Щелкнул замок, и Жан, как писал позже, ринулся к двери. В щель между досками пробивался свет. Он узнал мой почерк…
Соседкина мать когда-то работала в зубопротезной, и в их семье водилось золотишко. Я знала, что соседка понатыкала его за шпалеры, прятала в тайниках. Переговорив с ней, мы написали Жану, что есть возможность нанять адвоката и подкупить следователя. Однако… Он ответил сразу и решительно — нет, ни в каком случае! Даже словно прикрикнул на нас. Никакой дипломатии! В отношении его такое не поможет, и мы лишь накличем на себя беду.
Я снова представил, как кипели-бурлили у Жана мысли!.. Но пошли они, как мне казалось, в необычном направлении. И это, видимо, потому, что просвет, который забрезжил перед ним, был тоже необычным. Убежденный — распыляться нельзя, — он ухватился за то, что подвернулось. Да и практика подпольной борьбы подсказывала: идя нехожеными стежками, иногда скорей добьешься успеха, чем трезво все взвешивая или оставаясь прямым, как палка.
Допрос — это поединок, и на нем можно победить, держась не только принципа «да», «нет». Тем более если ты остаешься лицом к лицу с таким типом, как Фройлик. Перед кем ты будешь демонстрировать себя? Перед садистом? Иезуитом? Разве нельзя, если надобно выиграть время, сбить такого с толку? Пусть даже думает, что нащупал у тебя слабинку, что несмотря на свою неприступность, ты можешь поддаться.
— Я не трусиха, — уже не в силах сдержаться, говорила моя попутчица. — Однажды, когда несла в сумочке пистолет, ко мне на мосту через Свислочь полицай привязался. Обыскивать полез. Так я ему эту сумочку: «На, смотри, пожалуйста!» — и раскрыла перед самыми зенками… С документами сестры, на которую ни капельки не похожа, семь патрулей прошла… А тут мне стало страшно. Нет, я верила в Жана, в его удачу. Не впервой ему было идти на риск и невредимым выходить из огня. Совсем недавно, прослышав, что отступник, из-за которого ширился провал, будет выступать на мясокомбинате, Жан знаете что надумал? Стал готовиться к публичной его казни! И хоть дорого это нам стоило, пришлось запереть дверь и выбросить ключ в окно. Со второго этажа.
Ей сделалось жарко, и она сняла платок. Уложенные «корзиночкой» темные волосы ее растрепались и упали на плечи. Почему-то стесняясь этого, она торопливо подхватила их и закрутила в узел.
— Передавать ему почту взялась старшая сестра — Неся, которая мыла в камерах пол, — преодолев смущение, опять начала она. — Когда назавтра Неся зашла в его конуру как признанный друг, Жана вывели за порог и разрешили стоять у двери.
Я представил: прислонившись плечом к косяку, Жан рассматривает ее, русоволосую, чернобровую, с большими ласково-виноватыми глазами. За стеной шумят, ругаются штрафники. Через перекрытия и потолок проникают приглушенные крики — там камера пыток и Фройликов кабинет. А Неся, сжав плечи, торопливо кладет под подушку принесенное.
— Жана, как он писал, тронуло, что девушка растерялась, когда пришлось прятать его письмо под кофточку на груди. Да и вообще… Приязнь у Жана часто вырастала из жалости… Короче, с этого времени он начал писать письма и Несе…
А о нас, оставшихся на свободе, Жан стал заботиться еще сильнее, чем прежде. Даже казалось, что пишет он не из страшного застенка, а из конспиративной квартиры, откуда все видней. Он предостерегал нас от ошибок. Подсказывал, как и что делать, кому доверять, кого слушаться. Наказывал, чтобы писали ему, как там, на фронте. И, что совсем в его натуре, правда, намеками, просил черкнуть, цел ли трофейный пистолет — тот, который отнял у зондерфюрера. Ибо пистолет этот, видите ли, был именной, подаренный!..
Ну, а следствие, над которым, понятно, крутил мозгами не один Фройлик, шло своим порядком. Некто более высокий, чем Фройлик, который, наверно, смотрел на Жана как на подопытного, начинал терять терпение и предоставил следователю больше свободы. Да и всякая веревочка вьется до поры…
Мне до боли жаль было Жана, хоть и не верилось в плохой конец. Не верилось — и все! Представилось, как берут его на очередной допрос, как, выходя из камеры, заспанный, ослепленный светом, он цепляется ногой за порог и спотыкается. А когда поднимает глаза, видит сразу двоих — часового-эсэсмана, который вскинул автомат, чтобы стрелять, и за его плечами белое лицо Неси. Чтобы девушка овладела собой, Жан хмурится, закладывает, как и положено заключенному, руки за спину и спокойно идет уже знакомой дорогой… И, пока идет, поднимается по лестнице, проходит мимо часовых, думает о Несе.
