Тайна одной башни (сборник) - Зуб Валентин (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Бывает, правда, так, что, вернувшись с задания, партизаны на кухню и не заходят. Не до еды им, с ног валятся. Тут добрести бы до своей землянки, упасть на нары, уснуть. Но Матруна все равно на ногах. Кому положено, пускай идет с докладом к командиру в штабную землянку, кто — спать, а ее обязанность быть готовой накормить хлопцев с дороги. Если дело под утро Матруна принимается растапливать печь-плиту. Сухие дровишки на растопку у нее всегда под рукой: разложены на комельке.
Печь-плита с несколькими вмазанными котлами — под широким навесом на столбах. Здесь же, под навесом, стоит несколько длинных столов из неструганых досок на ножках-крестовинах. С первых теплых дней до глубокой осени кухня служит и летней столовой.
Главная распорядительница здесь — Матруна. Помогают ей партизаны из наряда. Помогает и дочь Топя…
Женщины подоили коров. Ведра обвязали поверху белыми платками из парашютного шелка, чтоб молоко не расплескивалось. Ушли в лагерь.
Тоня осталась.
Их, мать с дочерью, партизаны нашли однажды вблизи сожженной деревни. На деревню рано утром налетели каратели. Согнали всех жителей в здание начальной школы и подожгли его. Люди ринулись в окна. Застрочили пулеметы. Но люди все равно вываливались из окон, пускались бежать в поисках спасения от огня и пуль.
Спаслись только Матруна с Тоней. Они в числе первых выскочили в окно. Сперва мать вырвала из тесноты девчушку, подсадила ее, потом перевалилась через подоконник сама. За ними бросились остальные.
Им повезло. С той стороны, где было окно, огромными клубами слался по земле дым. Побежали вместе с дымом. И каратели, не целясь, палили в дым. Падали убитые и раненые. О них спотыкались и тоже падали живые.
Многим удалось отбежать далеко. Один мальчонка лет пяти, в штанишках со шлейкой через плечо, добежал до самой конопли. Да не успел скрыться в ней: на меже скосила его фашистская пуля. Матруна его видела. Когда все стихло, под вечер она вышла из конопли посмотреть, что натворили фашисты. В конопле партизаны и нашли ее с Тоней. Матруна заикалась, не могла вымолвить слова, а девочка жалась к матери и беззвучно плакала.
Как бы ни крутила война людей, как бы ни ломала, что ни делала с ними они выстоят. Конечно, это касается не всякого человека. Немало согнутых, скрюченных, сломанных телом и душой… В жизни, как в снопе жита. Разные там соломины. Но больше всего — прямых.
Война — явление временное, преходящее. Естественное состояние человека — в мирном труде и заботах. Даже на войне человек по-мирному устраивает свой быт. Разве что ежедневно, а то и ежечасно строит ему помехи все та же война…
Антон не знает о существовании такого взгляда на войну, такой философии. Но душою он чует, что это так. Глазами видит, что так, и радуется этому.
Вот и Тоня, дочь их отряда, горевшая, но не сгоревшая в огне, видно, забыла уже все пережитые ужасы, мурлычет что-то под нос и плетет веночек. Второй. Первый уже на голове.
Размышляет об этом Антон, а самого догадки сверлят: и что от него нужно "министру странных дел", их начальнику разведки? Что он затеял? Как только заступит дежурным по отряду — готовь, Антон, пугу. Коров пасти. Это сейчас коров. А пока не заболел и не лег в госпитальную землянку пастух, все время посылал его в караул на заставы. И не глупый же вроде хлопец, чтоб придираться без дай причины за кличку, прилипшую к нему, как смола, с легкой Антоновой руки. Да и не нарочно ведь было сказано. Недослышал Антон, о чем говорили хлопцы, переспросил. А получилось так, будто с умыслом переврал фразу. И пошло-поехало — дай только что-нибудь свеженькое на язык! — по всему отряду: "министр странных дел" да "министр странных дел".
А чтоб знать, откуда это взялось, надо рассказать по порядку да и немного назад заглянуть.
Весной сорок первого года немцы решили открыть в некоторых деревнях школы. Открывалась такая школа и в Яминске, где формировался полицейский гарнизон. Направили туда из Лугани привезенного откуда-то учителя. Его по дороге перехватили партизаны — тогда еще небольшая группа из партийных и советских активистов, ушедших в лес, и окруженцев.
Назавтра с документами этого учителя, никому ни о чем не сказав, никого не поставив в известность, Петро Стежка исчез. В группе забеспокоились. Стежка казался всем человеком надежным, проверенным, а тут — на тебе! На всякий случай сменили стоянку.
А в это время Стежка с солидным видом учителя сидел напротив коменданта Лугани и, как позже рассказывал сам, вел "переговоры".
Пан учитель жаловался, что в школе выбиты окна, полицаями поломаны парты. Нет тетрадей и учебников.
"Как учить, герр комендант?" — вопрошал Стежка.
Комендант кое-как ворочал языком по-нашему и потому отослал переводчицу. Вел переговоры сам. Пообещал, что начальник полиции повынимает стекло из окон в домах "большевиков", мужики отремонтируют парты. Потрясая в воздухе пальцем, сказал:
"Глафное учить дети великий любоф к великий Германия. Яволь?"
"Яволь, герр комендант. Понял, — ответил Стежка. — А читать-писать как же?"
"Читать — мало. Немношко учить читать. А шрайбен, писать — никс, не нушно. Яволь?"
"Чуть-чуть научить читать, а писать — так чтоб и расписаться не умели. Хорошо, я понял. А арифметику по какому учебнику преподавать?"
"Учебник по арифметик тут, — постучал себя комендант пальцем по лбу. Таплица умношения".
"Ага! — Стежка обрадовался, что понял коменданта. — Арифметику, значит, не выше таблицы умножения?"
"Я, я! — закивал довольный понятливостью учителя комендант. — Не выше таплицы умношения".
Петро Стежка рассказывал партизанам после того, как отбыл в шалаше арест за свое самовольство, что ему тогда захотелось умаслить коменданта до конца и он попросил, чтоб ему дали побольше портретов Гитлера.
Комендант прогугнил — "гут, гут!" — хорошо, хорошо! Из соседней комнаты вынес и торжественно вручил Стежке большой сверток портретов фюрера. Отметил пропуск и вскинул руку:
"Хайль Гитлер!"
"Хай!" — бодро махнул рукой Стежка и направился к двери.
Комендант смотрел ему вслед. А Стежка мысленно крестился: "Спаси и помилуй!" — он думал, что комендант смотрит не в спину ему, а на вешалку-стояк у двери. На ней висел плащ коменданта. Когда Стежка вошел в кабинет и огляделся, то заметил в кармане плаща рукоять пистолета. И вот, когда комендант выходил в соседнюю комнату, он кошкой метнулся к плащу, выхватил из кармана пистолет, сунул себе под пиджак за ремень.
Будь ты неладно! Это оказался не пистолет, а ракетница! Но не скажешь же: "Извините, герр комендант, не знал, что это ракетница. Возьмите ее назад, она мне нужна, как в мосту дырка".
Вышел за дверь, подался по коридору. Хотелось пуститься наутек, пятки так и жгло. Однако с важным видом, с высоко поднятой головой, как и надлежало человеку, побывавшему на приеме у коменданта, дошел до вестибюля.
О, проклятье! — с крыльца в вестибюль вошел часовой. А если ощупает? Ощупывал же, когда Стежка шел сюда.
Стежка протянул часовому пропуск и хотел было бочком-бочком проскользнуть мимо него. Так проходишь мимо злой собаки: сперва ластишься тютька, тютька, славная, хорошая, а прошмыгнув, обернешься и плюнешь: "Чтоб тебе подохнуть, псина!"
Часовой взял пропуск, поинтересовался, показав на сверток:
— Вас ист дас?
Петро развернул сверток и ткнул часовому под нос портреты Гитлера.
Тот махнул рукой: проходи!
Не подавая вида, что торопится, Стежка свернул портреты и вышел на крыльцо. Жадно глотнул воздуха. Как из омута вынырнул. Осмотрелся. У стены возле крыльца стояли велосипеды.
Еще не зная, с какой целью он это делает, Стежка спустился с крыльца, подошел к велосипедам. Облюбовал один. С закрученным, как рога у барана, рулем, с блестящими ободьями. Слева на руле было круглое зеркальце, а к нему прикреплен красный флажок с белым кругом посередине и черной свастикой в этом круге.
