Прощайте, любимые - Горулев Николай (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
— Историю надо было учить...
— А у него отличная оценка, — вступилась Вера, — Милявский нахвалиться не мог его успехами.
Сергей поежился, а Эдик заметил с иронией:
— Он увлекался всеобщей историей, а историю СССР сдавал по чужому конспекту.
— Ты прав, — согласился Сергей, словно желая замять разговор, в котором неожиданно всплыл Милявский, — давай перекурим это дело.
Эдик почувствовал настроение Сергея и замолчал. А Вера не догадалась.
— Милявский, наверное, и не подумает уходить из города, — сказала она.
— Да ну его к черту, — махнул рукой Сергей. — Гнида этот твой Милявский.
— Почему — мой? — порозовела Вера.
— А потому что ты его вспомнила. — Сергей затянулся и выпустил облако дыма.
— Его забывать нельзя, — сказал Эдик. — Если он останется в городе да подружится с немцами — нам придется туго. Он знает и про комсомол и про ополчение...
— Я у него на чердаке диверсанта прикончил, — глухо сообщил Сергей.
— Вот видишь... — продолжал Эдик. — Если он с нами, то лишний раз убедился, что на тебя можно положиться, если против нас, то надо подумать.
— Уберем его, — предложил Сергей. — И не надо будет голову ломать.
— Ты анархист, и лучше тебе из города уйти. А то действительно наломаешь дров...
— Я пошутил... — зло усмехнулся Сергей. На крыльцо госпиталя вышла Маша.
— Как долго вас не было! — с упреком произнесла Она. — Я уже испугалась.
— Что с Иваном? — спросил Эдик.
Маша подошла, прислонилась устало к Эдику плечом;
— Я же говорила, что у Владимира Петровича золотые руки... Иван спит в послеоперационной.
— Пройдем к нему, — предложил Сергей.
— Нельзя, — мягко сказала Маша. — Он ведь под наркозом. Проснется под утро.
Эдик взял Машу за руку, усадил рядом на скамейку,
— Вы не уходите? — спросила Маша.
— Нет, — ответил за всех Эдик.
— Тогда помогите. За ночь мы должны переписать сотни историй болезни командиров, политработников и красноармейцев-коммунистов. Они должны стать рядовыми и беспартийными. Завтра уже будет поздно. Я поручусь за вас перед Кузнецовым потому, что сами знаете — это жизнь или смерть,
Эдик с гордостью посмотрел на Машу и бросил Сергею:
— А ты говорил, как будешь жить..., Маша деловито распорядилась:
— Прежде всего надо разоружиться. У нас во дворе несколько тайников. Идите за мной.
Тропинка привела их в дровяной сарай, затерявшийся в углу больничного двора. Дверь его уже не закрывалась, а, покосившаяся, висела на ржавых завесах. Маша зашла за штабель непиленых дров, разгребла старые опилки и щепки и подняла крышку подпола. На большом куске замасленного брезента лежали винтовки, карабины, ручные пулеметы, пистолеты и револьверы, подсумки и ленты с патронами.
— Настоящий арсенал... — прошептал Эдик.
— Верочка, постой, пожалуйста, за дверью на всякий случай, — попросила Маша и распорядилась: — Давайте сюда ваше оружие и забудьте, что вы были ополченцами.
Вера бросила в подпол пистолет и вышла за дверь.
— Это временно, правда? — спросила она Машу, будто она знала наверняка, как будут дальше разворачиваться события.
— Не знаю, Верочка, — простодушно призналась Маша. — Наверно, временно... — Она закрыла подпол, замаскировала его старыми опилками и щепой.
— Таких тайников много? — спросил Эдик.
— Хватит на целый батальон. Раненых доставляли с оружием, а куда его девать? Не будешь оставлять в палатах... Ну, а теперь давайте комсомольские билеты...
— Мы даже во время боев за город не сдавали их, — недовольно заметил Сергей.
— Не ворчи, не ворчи, Сережа, — улыбнулась Маша. — Я здесь хозяйка и прошу мне подчиняться. Билет Ивана я уже взяла.
— Куда ж ты их? — поинтересовался Эдик. — Надо, чтобы все мы знали. Случись с кем-нибудь несчастье, другой достанет.
— Пошли... — Маша была такой деловитой, что Эдик не переставал удивляться, откуда только все это бралось. Он вспоминал ее наивной и робкой школьницей, свой первый выход с Машей в кино. Все это сегодня казалось таким далеким и милым.
Маша требовала безоговорочного повиновения. Эдики Вера не сводили с нее влюбленных глаз. Строптивый Сергей ворчал, но все-таки делал так, как требовала Маша.
Она раздобыла три халата, давно потерявших свою белизну, научила их надевать, проводила ребят в небольшую сырую комнатку подвального помещения в углу двора, оставила одних и вскоре возвратилась с мужчиной средних лет, тоже в белом халате. Он нес под мышками два толстых пакета с бумажными папками. Положив их на стол, мужчина пристально посмотрел на ребят.
Маша успокоила:
— Вы не волнуйтесь, Федор Ионович, ребята надежные. Ручаюсь как за себя.
Мужчина улыбнулся, и сразу лицо его стало приветливым, располагающим.
— Ну, что ж, — сказал он. — Рад. Весьма рад нашему знакомству. — Он подал руку Вере: — Доктор Пашанин.
— Вера...
— Хорошо, — опять улыбнулся Федор Ионович. — Вера, Надежда, Любовь... А вас как зовут, мушкетеры?
— Откуда вы знаете? — вырвалось у Эдика.
— Что именно?
— Что мы мушкетеры... то есть что мы были однажды мушкетерами, а потом нас так и называли.
— Конечно, я этого не знал, — засмеялся Пашанин. — Но как только глянул на вас, понял — вылитые мушкетеры.
Ребята засмеялись. Федор Ионович как-то сразу снял тревожное напряжение обстановки, принес веселую улыбку, по которой так соскучились ребята.
— Спасибо вам, Федор Ионович, а то мы совсем приуныли, — сказала Вера.
— Веселого во всем этом мало, — нахмурился Пашанин, — но насколько я понимаю в медицине — война затягивается и на пути Гитлера будет еще не один такой Могилев. А у нас страна — десять Германий уместится и силы хватит. Так что, пожалуйста, носы не вешайте, мушкетеры...
После ухода Пашанина в комнатке, освещенной керосиновой лампой, воцарилось спокойствие. Четыре ручки, одна чернильница, тощие бумажные папки историй. Никто из ребят не мог предположить, что за скупыми словами документа можно увидеть жизнь человека с ее радостями и болями. Люди мелькали перед ними, как при замедленной съемке, — пожилые и молодые, кадровые военные и призванные из запаса, участники войны с белофиннами и молодежь из военных училищ, впервые обстрелянная под Могилевом. Были коммунисты, принятые в партию в далеком 1924 году по ленинскому призыву, были принятые в партию во время могилевской обороны.
Около полуночи Эдик взмолился:
— Маша, объяви перекур, сил нет.,
— Только не здесь. Выйдите за дверь.
Эдик взял папиросу, чиркнул спичкой, открыл соседнюю дверь и отшатнулся:
— Там люди... лежат.
— Ну и что? — спокойно сказала Маша, — Это морг. Их еще не успели похоронить.
— Глупые шутки... — проворчал Эдик.
— Не можете там, выйдите на улицу...
Эдик и Сергей вышли во двор, встали у стены, закурили. В городе было по-прежнему тихо. Только изредка вспыхивала ожесточенная перестрелка в стороне железнодорожного вокзала.
— Что они, не собираются уходить? — сказал Эдик.
— Говорят, у завода «Возрождение» гитлеровцы перерезали город по минскому шоссе. Там сводный полк Катюшина бьется самостоятельно...
— А в центре пока тихо... — Эдик прислушался. Где-то на валу и в районе Виленской раздавались редкие винтовочные выстрелы.
Вдруг со стороны Луполова ударила пушка. Раз, второй. На театральной площади, у областного военкомата, послышались взрывы.
— Сволочи, там ведь сборный пункт всех выходящих из окружения. Неужели узнали?
— Нет, это дело ракетчиков, — возразил Эдик. — Заметили скопление и дали сигнал. — Он бросил окурок и собрался уходить. В это время на Быховской загремели пушки, разорвались гранаты, небо прочертили трассирующие пули.
— Ну, вот, пошли. Счастливо вам... — Голос Эдика дрогнул.
Сергей молча смотрел на эту зловещую иллюминацию, вслушивался в грохот этого необычного боя и жалел в душе, что он не там, что он не рядом с друзьями-ополченцами, рвущими сейчас возле шелковой фабрики железное кольцо окружения,
