Избранное - Фраерман Рувим Исаевич (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗

— Нанялся к нам дождичек грызть галеты.

Небываев тоже думал о припасах. Задержка была некстати. Мясные консервы подходили к концу. Муки и галет оставалось дня на три.

— Олешек, скоро ли мы будем в Аяне? — спрашивал снова Небываев.

— Как же, как же! — отвечал с улыбкой Олешек.

Тайга просыхала медленно. Душно пахло корой. В траве стояли лужи. Целый день шлепали по ним олени. Идти было тяжело. Партизаны не видели больше тропы. Олешек стал осторожней и улыбался реже. Он теперь последним уходил с привала, осматривал вьюки и насухо вытирал мокрые спины оленей. Он подбирал с земли брошенные жестянки из-под консервов и вешал их на ветки.

— Трава, как вода, все скрывает, — говорил он с укоризной русским. — А дерево все открывает. Думать надо о тех, кто идет позади нас. Может быть, охотник напьется из этой жестянки и сварит себе мясо…

На следующий день подошли к реке Немуй. Она гремела, переполненная вчерашним дождем. Вода в ней была белеса. По перекату тащились черные стволы.

— Я никогда ее такой не видел, — сказал с тревогой Олешек. — Спустимся к морю: там песок и мелко — и всего лишь день пути.

— Нет, — ответили партизаны. — Дорог день.

Каждый взял оленя за повод и вошел в воду. Ледяная струя ударила под колени, точно плеснула свинцом. А впереди гудел перекат. Маленький Ким вскрикнул и выскочил обратно на берег. Устинкин качался, не трогаясь с места. Ему подали палку, чтобы помочь.

Тогда Олешек срубил длинный шест, сел верхом на оленя и погнал его в реку. Он задирал оленю голову, чтобы тот не смотрел в быстрину. Шест, упертый в дно, придавал устойчивость.

Партизаны последовали за Олешеком. Небываев ехал последним на олене, навьюченном мукой и галетами. Он боялся за вьюки и слишком часто натягивал повод. Голенастые ноги оленя расходились врозь, дрожали. Тяжел седок, скользки камни, сильна вода.

Было уже близко от берега. И вдруг олень начал падать на бок. Засинели белки в расширенных глазах. Вода коснулась языка, прикушенного от боли. Олень тонул. У него был сломан хребет.

С замершим сердцем Небываев встал на ноги, шатаясь под ударами струи и крепко схватившись за вьюк. Он взял поводья в зубы. Он уперся шестом в камень. Реку словно тащило вперед вместе с дном. Небываев закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Только бы не снесло вьюки, только бы тело оленя не сшибло его с ног!

Близко звенели камни. Вода колотила по бедрам. Небываев открыл глаза и увидел шест, протянутый ему Десюковым. Партизаны цепью стояли в воде, держась за руки. Олешек накинул аркан на рога оленя и потащил его к берегу.

Олень был мертв. Олешек тут же отрезал ему голову и начал свежевать.

В этот вечер ночевали у подножья гор Джуг-Джура и ели много мяса.

Устинкин из подмоченной муки сделал пирожки с олениной. Он любил поесть и за стряпней мог проводить ночи. Несколько раз Небываев просыпался от гнуса и все видел Устинкина у костра. Тот пек пирожки на раскаленной земле, засыпая их горячей золой, потом жарил мясо, коптил язык, вываривал из костей мозг.

Он как бы предчувствовал голод.

Утром партизаны были сыты в последний раз. От муки и оленя ничего не осталось. Целый день потом скрипела на зубах зола.

А впереди был Джуг-Джур, лысые гольцы под небом, — пустота, наполненная громом воды.

Безлесная долина лежала у самого подножья, И здесь, внизу, было хорошо. Трава поднялась после ливня. В траве качались лиловые ирисы и огромные, без запаха, ландыши. Было солнечно. Гудела пчела над багульником. И партизаны немного помечтали о пасеках, о дворах и скоте.

Три ущелья выходили на эту долину, давая начало ручьям, стекающим в Немуй. Ни тропы, ни следа. Только трава и ирисы. В какое же ущелье войти? Разделенные узкими кряжами, они одинаково шумели мелколесьем.

Олешек смотрел вдаль, на гольцы и сопки. Он ездил в Аян только по зимней тропе, летом же был здесь впервые. Сомнение на минуту овладело им. Сомнение и стыд, — ибо какой же тунгус ищет тропу, когда охотится за зверем? Он, как птица, находит дорогу домой.

И Олешек вошел в среднее ущелье. Здесь он увидел след и обрадовался. На берегу ручья валялись обугленные сучья, а на камне рядом лежал заржавленный топор. Олешек присел на корточки, задумался. Топорище глядело на запад, — значит охотник ушел на восток, в это ущелье. Тропа должна быть там. Тунгус садится лицом туда, куда идут его ноги, и никогда не кладет топора топорищем вперед. Олешек не сомневался в том, что это был тунгус. Ни якут, ни русский не прилаживают такой длинной ручки к своему топору. Одно только смущало Олешека — почему так торопился охотник?

Подошли партизаны. Небываев спросил:

— Что ты увидел?

Олешек показал ему топор.

— А топорик-то хорош! — сказал Устинкин.

Он взял его, помахал им и сунул за пояс. Олешек с изумлением взглянул на него.

— Нельзя, — сказал он, протягивая руку к топору.

— Вот чудак, — в свою очередь удивился Устинкин. — Ведь не украл же ты его — нашел.

— Нельзя, — повторил настойчиво Олешек. — Мы, овены, думаем о тех, кто идет впереди нас. Может быть, охотник вернется. Он будет рад. Никто не возьмет его топора.

И Олешек воткнул топор в толстую осину и пошел прочь, больше не глядя под ноги.

Ему нечего было искать, когда путь найден. Но если бы он смотрел, если бы не был так молод и беспечен, то увидел бы новый след человека и положенный через след сучок [47].

9. Без тропы

Три дня шли партизаны в горах.

Небо с синим блеском, камни цвета голубиного помета, кедровый сланец на склонах. Последний след человека исчез.

И чем выше поднимались, тем угрюмей становилось на сердце Небываева.

За один переход стоптали тунгусские олочи. Многие снова обулись в сапоги.

Галеты были съедены.

На ночлег останавливались рано, чтобы найти для оленей хоть немного белого мха.

На третью ночь легли спать голодными, но опали крепко. Только Небываев, вдруг проснувшись, сел на шкуру, схватился за винтовку и подумал:

«Плохо!»

Стояла тишина. Он выглянул из палатки. Над ущельем висел месяц. Блестела железная ложка, забытая Устинкиным у костра. Огонь погас. Олешека не было.

Небываев пощупал золу — она была холодная.

«Давно, значит, сбежал».

Небываев лег на камни у потухшего костра. Страшно было подумать, что отряд остался без проводника.

— Вот тебе и враг, — сказал он еле слышно.

И другой голос ответил ему так же тихо:

— Неладно что-то, товарищ комиссар.

Небываев поднял голову, Десюков стоял рядом на коленях. Лицо у него было землистое, глаза блестели при луне.

— Я за этим чертом доглядаю. И вчера он куда-то уходил. В голову не пришло. Думал — по своей нужде человек отлучился.

Больше они ничего не сказали. Долго сидели молча не разжигая костра. И все блестела ложка на камне у холодных углей. Ущелье наполнялось синим предрассветным дымом.

Вдруг такая же синяя тень легла у ног Небываева. Он поднял винтовку.

К костру подошел Олешек. Он был мокрый до пояса и тяжело дышал. Небываев и Десюков переглянулись, но ни о чем не спросили. Олешек присел рядом с ними, выбил огонь из огнива, долго закуривал. Трубочка его не горела. Сердце его не выносило тяжести лжи.

— Убей Олешека, — сказал он Небываеву.

— Мы думали — ты совсем ушел и нас оставил.

Странными показались Олешеку слова комиссара. Он вздохнул, поднял блестевшую ложку, положил на вьюк.

— Луна светла, — оказал он, — а следа нет. Я искал его две ночи и буду искать, пока не найду. Десять раз я пересек ущелье. След должен быть внизу, у воды. И вернуться нам тоже нельзя: нет мха для оленей. Они съели его. Надо идти вперед.

Небываев прислушался к молчанию рассвета. Не было слышно ни ветра, ни птиц. Впереди, как горы, стояла тишина.

— Пойдем вперед, — сказал он. — Но почему ты ищешь след ночью?

— Пусть люди спят и не думают о потерянном следе. Тогда днем их ноги крепче.