Это сильнее всего (Рассказы) - Кожевников Вадим Михайлович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
В упорных боях с 21 по 25 октября белые были разбиты и отброшены к эстонской границе.
Красногвардейский отряд им. Карла Маркса, покинув ненужные теперь окопы, расположился на временный отдых.
Отряд сильно поредел, а все оставшиеся в живых носили на себе страшные следы тяжелых битв.
Двор обсерватории был устлан сеном, на нем вповалку спали измученные бойцы. У Григорьева на правом глазу чернела повязка, забинтованная рука висела на ремне. Мучимый лихорадкой, он баюкал ее, как младенца, сидя на крыльце в накинутой на плечо трофейной шинели.
В высоком чистом небе вздрагивали звезды. Григорьев глядел на небо и искал сиротливым глазом среди трепетно пылающих планет звезду, которая еще не имеет названия.
На крыше обсерватории возились люди; они осторожно освобождали прозрачный купол от тяжелых мешков земли.
Из флигеля вышел профессор Стрижевский; зябко кутаясь и шаркая ногами, он осторожно шел по двору, заваленному спящими людьми.
— Товарищ профессор! — окликнул его слабо Григорьев. С трудом поднявшись навстречу, он спросил, протягивая руку: — Ну как, нашли звезду-то?
— Ах, это вы, голубчик? — наклонился к нему профессор и вдруг воскликнул — Боже мой, что у вас с глазом?
— Уполовинили, — объяснил Григорьев и добавил: — Ну ничего, зато вы за меня теперь в оба посмотрите.
Потом, вытянув руки по швам и подняв подбородок, он попросил застенчиво:
— Товарищ профессор, разрешите поглядеть?
— Ах, прошу вас, пожалуйста, — засуетился обрадованный астроном.
— А ребятам тоже можно? — взволнованно спросил Григорьев.
— Но они же спят.
— Для такого дела… — И Григорьев зычно крикнул: — Кто желает звезды смотреть, вставай!
Сев на высокий металлический табурет, Григорьев припал единственным глазом к рефрактору. В таинственной тишине обсерватории он слушал рассказ профессора о величавой жизни вселенной. Небесный океан раскрывал перед ним свои глубины.
А на улице, в холодной ночи, выстроились кашлявшие, продрогшие бойцы, чтобы увидеть далекое небо вблизи.
Вспыхивали и гасли огоньки папирос, люди шутили хриплыми голосами, толкались, пробуя согреться.
Но, входя в помещение обсерватории, движимые каким- то инстинктом, они почтительно снимали фуражки.
Выходившего из обсерватории человека охватывало великое волнение от виденного, хотелось молчать и думать, и уже никто снова не помышлял о сне.
1938
Дивный
Поезд мчался по бесконечному саду. Лужи блистали в зеленой траве. Деревья махали вслед ветвями в цветочном одеянии.
Поезд остановился у крошечного полустанка, нагретого солнцем. В купе вошел опрятный старичок в брезентовом пальто, в военной фуражке.
Он занял нижнюю полку, распаковал фанерный чемодан, вынул оттуда яйца, хлеб, соль в коробочке из-под вазелина. Стал есть. Он открывал рот и отдувался. Заметив, что на него смотрят, старик улыбнулся:
— Хоть пальцем заталкивай, не лезет всухомятку. А ведь с утра ни маковой росинки.
Он запрокинул голову и стал пить прямо из чайника.
В окне мелькали телеграфные столбы.
Старик утолил жажду и огляделся. Ему очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Он дождался, пока сидевший напротив него белобрысый юноша съел свой бутерброд, и спросил:
— Вы в гражданской войне не участвовали?.. То-то, вижу, не пришлось, молоды, значит.
Старик вытер усы и полез в карман. Из бумажника он вынул изношенную картинку, изображавшую белую лошадь.
Бережно расправляя ее на коленях, он произнес, нежно улыбаясь:
— Дивный это. Может, слыхали? От Дикого и Виллы— драгоценных кровей покойник был. Теперь семя его, рассоренное по здешним степям, ищу по самого Семена Михайловича приказу. С ним, с Буденным, мы вместе у коннозаводчиков батрачили, вместе на войне бедовали. А после он меня на конзаводы послал. Обезлошадела страна. Так я вроде лошадиного Мичурина. Со всей страны лошадей собирал. А Семен Михайлович учиться послал. Это под пятьдесят — учиться! И сейчас я в чине конского доктора нахожусь. Катаю по здешним степям, ищу следов Дивного.
Тимофей Слободкин, боец 3-го эскадрона 6-й кавдивизии, отбил в атаке сказочного коня. По неписанному уставу Первой конной лошадь убитого врага переходила бойцу в собственность.
Чистокровный, араб, с розовыми, нежными губами, вздрагивал и оседал на своих тонких ногах.
Восхищенные бойцы толпились вокруг коня и глядели на него влюбленными глазами.
Слободкин степенно говорил:
— Такому коню цена одна — нету цены, бесценный конь.
На лоснящемся черным лаком жеребце подъехал комбриг. Он сидел в бурке, как в шатре. Чеченская шашка в облупленных ножнах прижималась к его ноге.
— Что за базар, товарищи? — спросил комбриг, приподнимаясь на стременах.
Взгляд комбрига упал на араба.
Он стал предлагать Слободкину за коня все, что имел.
Тимофей Слободкин отказался. Он твердо взглянул в глаза комбригу, вытянул руки по швам, вобрал живот и объявил:
— Этого коня я товарищу Ленину назначаю.
Комбриг выпрямился перед бойцом и взял под козырек.
Бойцы, взволнованные этой сценой, стали кричать «ура», а боец 4-го эскадрона Рамишвили восторженно выпалил из нагана.
Утром Слободкин получил мандаты на себя и на лошадь. Попрощавшись с бойцами, он пошел к коновязи за жеребцом.
Война разорила человечьи гнезда.
В опустошенных деревнях гнил на корню хлеб, люди умирали с голоду.
Тимофей Слободкин пробирался со своим драгоценным конем к узловой станции. Он боялся населенных пунктов, боялся проселочных дорог.
Тимофей вымазал коня навозом и грязью, чтобы блистательный вид его не привлек завистливых глаз. Бешеное степное солнце испепелило траву, зелень. И конь голодал. Унижаясь, Тимофей менял свою одежду на овес и сено.
Лошадь и человек являли собой жалкое и страшное зрелище. Слободкину вскоре не на что было выменивать фураж, и он начал побираться.
Крестьяне угадывали в измученном жеребце добрую породу и изредка соглашались накормить его, если Тимофей давал жеребца покрыть чахлую и шелудивую деревенскую клячу.
— Он еще молодой! — мучился Слободкин. — Ему нельзя, он сдохнет от этого.
Тимофей плакал, когда ему приводили обратно жеребца, изможденного и дрожащего, и совали в руки глиняную буханку хлеба или мешок гнилого овса.
Тимофей упорно пробивался вперед.
Жеребец, натягивая повод, склонял голову к мерзлым проволочным кустам и жевал их, стеная от голода.
Слободкин напоролся на казачий разъезд. Закричав, он ударил жеребца, и гордое животное рванулось.
Сзади хлестали выстрелы.
Со станции спешили навстречу конные красноармейцы.
Вытирая рассеченное лицо, Тимофей отдал рапорт комиссару вокзала.
— Будет вагон, товарищ, — сказал комиссар, возвращая мандаты. — А на коня взглянуть можно?
— Его покормить, почистить нужно, не в форме конь, замучился. Месяц блуждали, — суетился Слободкин, забегая вперед.
Они вышли на улицу.
Жеребец, даже измученный, грязный, был прекрасен.
— Дивный, — нежно позвал Тимофей.
Конь сделал несколько шагов и стал опускаться на колени; он пробовал поднять свою голову с вдумчивыми глазами, но она падала. Глаза его меркли.
Тимофей кинулся на землю, начал дуть жеребцу в ноздри, но тело лошади замирало.
Комиссар вокзала, сняв фуражку, стоял над мертвой лошадью и над бьющимся на земле человеком…
Старик кончил свой рассказ, закурил и поглядел на расписание:
— Через пятнадцать минут будем проезжать, где Дивного убили. — Глядя в черное окно, украшенное сияющими огнями, добавил: — Теперь я, значит, по тем местам, где Слободкин с конем проходил, ищу следов Дивного.
— Ну, и нашли?
