Заговорщики (книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (читать книги полностью .txt) 📗
Сань Тин долго карабкалась по песчаной крутизне откоса: он осыпался, с тоннами песка Сань Тин падала обратно, но поднималась и карабкалась снова, пока не очутилась на краю оврага. Тут прозвучал третий выстрел.
И опять мёртвая тишина наполнила мир насторожённостью. Эта тишина показалась Сань Тин бесконечной. Наконец совсем рядом с притаившейся Сань Тин послышался шорох раздвигаемых кустов. Автомобилистка вышла на дорогу. Она неторопливо оправила измятый костюм, отряхнулась от приставшей к нему травы. Так же не спеша ощупала карман жакета и, отыскав папиросы, закурила. Лишь после того развернула зажатый подмышкой бумажник и принялась с интересом разглядывать его содержимое. Часть бумаг она по прочтении тут же рвала и пускала по ветру, другие тщательно прятала обратно в бумажник. На одной она задержалась особенно долго. Сань Тин было видно, что это крошечный листок, на котором едва может поместиться несколько слов. Губы автомобилистки шевелились — она, казалось, заучивала написанное. Как будто проверив себя по бумажке и убедившись в том, что знает её содержание наизусть, она порвала и этот листок и отбросила прочь клочки. Сань Тин хотелось выстрелить в эту женщину, но она твёрдо помнила, что секретный агент не должен выдавать себя ничем, он не должен вмешиваться во что бы то ни было, что может его разоблачить или хотя бы отвлечь в сторону от выполнения главной задачи. Между тем незнакомка спрятала бумажник; подняв с дороги перчатки, отряхнула их и надела. Спокойно, как делала все, заняла место за рулём автомобиля.
Фары погасли. На дороге осталось мутное пятно замаскированного света. Мягко замурлыкал мотор, автомобиль тронулся, набирая скорость. Исчезли в ночной черноте урчание мотора, шелест шин и робкое пятно замаскированного света.
Сань Тин понадобилось некоторое время, чтобы найти в кустах тело парашютистки. По покрою комбинезона, по шлему Сань Тин безошибочно признала в ней бойца НОА. На всякий случай Сань Тин осмотрела её карманы, хотя и понимала, что бумажник с таким интересным содержимым, изучавшийся автомобилисткой, был, вероятно, единственным, что могло бы открыть ей имя убитой.
Постояв несколько минут в раздумье, Сань Тин поспешила прочь, в сторону от начинавших темнеть в предрассветной мгле силуэтов Сюйгоу.
2
Цзинь Фын было уже двенадцать лет, но она была такая маленькая, что все принимали её за восьмилетнюю. Она лежала на кане. Кан был холодный, и она никак не могла заснуть, хотя спать ей очень хотелось. Но стоило ей закрыть глаза, и делалось очень страшно: перед нею вставал образ её старшей сестры, Чэн Го. Цзинь Фын знала, что на допросе в гоминдановской разведке Чэн Го отрубили руку, потом вторую. Поэтому сестра появлялась перед нею непременно без рук. Девочка знала, что Чэн Го в конце концов повесили за ноги, и знала, как выглядят такие повешенные. Было очень страшно.
Она боялась спать. Только делала вид, будто спит, чтобы не нужно было ни с кем разговаривать и можно было думать.
Когда командир отряда «Красных кротов» отворачивался, она приподнимала веки и видела, как он читал, высоко поднимая книгу здоровой рукой, чтобы свет коптилки падал на страницу; видела, как он неловко засунул книгу под локоть раненой правой руки, когда встал, чтобы накрыть Цзинь Фын ватником.
У командира было такое же лицо, какие она видела у людей, долго пробывших в тюрьме. Но у него это было не от тюрьмы, а потому, что полтора месяца с того дня, как его ранили, он не выходил на поверхность. Тут, под землёй, на расстоянии почти четырех ли от ближайшего входа в подземелье, воздух был всегда спёртый, промозглый и пропитанный таким количеством копоти, что каждый плевок делался похожим на мазок туши.
Девочке был виден и радист, отделённый от командира цыновкой. Он сидел с чёрными наушниками на голове, подперев её двумя руками и время от времени встряхивая ею, чтобы отогнать дрёму. Теперь девочка знала, что радисту девятнадцать лет. Но когда она этого ещё не знала — в тот день, когда пришла сюда впервые с сестрой, — то, здороваясь, назвала его «дедушкой». По сравнению с ним сорокалетний командир казался молодым.
Перед вахтой, когда радист подсаживался к глинобитному столу, чтобы выпить горячей воды, лицо у него бывало прозрачно-жёлтое, а к концу дежурства, когда в морщинки дряблой кожи набивалась сажа коптилок, оно делалось темно-серым.
До того как командира ранили, он часто бывал на поверхности. А радист не был там с того дня, как пришёл сюда. Командир называл его ушами отряда. Радист был лишён права ходить в операции на поверхность земли. Он не взрывал складов и транспортов врага, не убивал гоминдановских часовых, не приводил пленных. Он только слушал эфир и редко, совсем редко посылал в него свои позывные, если нужно было дать знать далёкому командованию, что отряд цел и действует, или выдать квитанцию в получении боевого приказа Пын Дэ-хуая. Но переходить с приёма на передачу можно было совсем-совсем редко, чтобы не выдать себя гоминдановцам.
Сквозь прищуренные веки девочка видела, как в подземелье вошли начальник штаба и начальник разведки отряда. Они были большие друзья, и когда бывали под землёй, то почти не расставались. Девочка всегда видела их вместе. В её представлении они были едва ли не одним существом, хотя ей никогда не доводилось видеть людей, до такой степени не схожих между собой. Начальник штаба был низенький, толстый, добродушный, любитель пошутить и сыграть в кости. Начальник же разведки был высок, худ, раздражителен, почти непрерывно курил длинную трубку с медной чашечкой, жил по часам и возражал на всё, что говорил начальник штаба. Но оба они одинаково любили девочку-связную Цзинь Фын.
Она все это знала, как знала всю жизнь отряда. Она глядела на сонно вздрагивающего радиста и думала обо всём этом. Она была совсем маленькая девочка, но думала о них всех так, словно была самой старшей; как будто большая была она, а они — маленькие. Она морщила лоб и думала, а когда командир к ней оборачивался, плотно смыкала веки и делала вид, будто спит.
Все члены отряда были прежде рабочими, людьми пришлыми из других мест. Кроме начальника разведки, который когда-то работал на мельнице здесь же в Шаньси. И кроме работника подпольной типографии, помещавшейся тут же под землёй, в следующем отсеке подземелья. Он был тоже местный — инженер из Тайюани. А теперь он был печатником и наборщиком и, когда не было работы в типографии, ещё оружейником. И ещё не была работницей Цяо Цяо — жена инженера. Она была доктором, но и она тоже жила почти все время под землёй, потому что командир не пускал её на поверхность, чтобы не лишиться единственного врача. Цяо Цяо устроила лазарет во втором отсеке направо. Там у неё был даже операционный стол, покрытый белою клеёнкой. Когда кто-нибудь возвращался с поверхности раненный, доктор сажала его под фонарём и лечила. А если раненого приносили, Цяо Цяо клала его на белую клеёнку и делала операцию. А товарищи раненого держали над ним фонари и рассказывали доктору Цяо Цяо новости с земли…
