Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Семенов торопливо и немного франтовато козырял.
— Не боишься шпиков-то? — спросил он Знобова.
Знобов думал о японцах и, выбирая западающие глубоко мысли, ответил немного торопливо:
— Сначала боялся, а потом привык. Теперь большевиков ждут, мести боятся, знакомые-то потому и не выдают. — Он ухмыльнулся — Сколь мы страху человекам нагнали. В десять лет не изживут.
— И сами тоже хватили!
— Да-а!.. У вас арестов нету?
— Троих взяли.
— Да-а… Ты уж Пеклеванову об этом не говори: зачем волновать?
— А он и не взволнуется. Кроме того, у меня ему подбодрение есть.
— Какое?
— Услышишь.
— От Вершинина?
— Нет, городское.
— Ну-у?!
Пеклеванов очинял ножичком карандаш; на стеклах очков остро, как лезвие ножичка, играло солнце и будто очиняло глаза, и они блестели по-новому.
— Вы часто приходите, товарищ Знобов, — сказал Пеклеванов. — Чрезвычайно часто. А, Семенов! Добрались к Вершинину?
— Так точно, добрался.
— И?
Семенов положил потрескавшиеся от ветра и воды пальцы на стол и туго проговорил:
— Народ робить хочет.
— Ну?
— А робить не дают. Объяростели. Гонют. Мне было неловко, будто невесту богатую уговариваю.
— Понимаю.
Семенов, передавая мысли партизан, продолжал с несвойственным ему напряжением:
— Ждать надоело. Хуже рвоты. Стреляй по поездам, жги, казаков бей… Бронепоезд тут. Японец чисто огонь — не разбират.
— Пройдет.
— Знаем. Кабы не прошло, за что умирать? Мост взорвать хочут.
— Прекрасно. Инициативу нужно. Чудесно!
— Вершинин сказал: «Начинайте восстание, а я приду к сроку».
— Так и сказал?
— Прямо.
— Великолепно! Город ведь готов, да?
Знобов снял фуражку, пригладил волосы, словно показывая, как готов город.
— Обязательно.
— Бейдевинд, ха-ха!
— Что? — спросил Пеклеванов.
— То есть корабль на правильном курсе, товарищ председатель ревкома.
И Семенов продолжал:
— Не знаю, как у вас, товарищ председатель, а у меня такое чувство, что мы в городе не одни.
— Ну, само собой разумеется! Нас — тысячи, десятки тысяч.
— Нет, я в смысле руководства.
— То есть?
«Ага, это и есть приготовленная радость», — подумал Знобов, с любопытством глядя на матроса Семенова. Пеклеванов тоже смотрел на него с не меньшим, чем Знобов, любопытством.
— То есть, Илья Герасимович, есть признаки, что в городе существует второй большевистский центр — так сказать, пар… пара…
— Параллельный?
— Вот-вот!
— А зачем он? — спросил Знобов.
— Один провалится, другой берет восстание в свои руки: чтоб без осечки. Иначе многое непонятно…
— Даже многое? — сказал Пеклеванов, с возрастающим интересом прислушиваясь к словам Семенова. — А именно?
— Ячейки имеются в таких местах — скажем, в штабе военного округа, — куда доступ членам нашего ревкома невозможен. Ко мне сегодня подошел один служащий из штаба — и день восстания в качестве мандата назвал. Я сначала подумал, что провокатор, а вгляделся — наш. И трое еще…
— Чудесно! Я рад.
Председатель ревкома поцарапал зачесавшийся острый локоть. Кожа у него на щеках нездоровая, как будто не спал всю жизнь, но глубоко где-то хлещет радость, и толчки ее, как ребенок в чреве роженицы, пятнами румянит щеки.
Матрос протянул ему руку, пожал, будто сок выжимая.
— Я тоже рад, Илья Герасимыч.
А Знобов подумал с умилением: «Вот они, большевики-то! Другой бы разозлился: что это, мол, параллельный центр заводите, не известив, обиделся бы: мол, не доверяете моим способностям, а этот только радуется».
От забот и трудов Пеклеванов в последние дни очень изменился, похудел. «Да и, должно быть, тюремная жизнь откликнулась!» — продолжал думать Знобов, глядя с жалостью на Пеклеванова.
«Хороший ты человек, а начальник… того… хлипкий». И ему захотелось увидеть другого начальника — здорового бритого человека и почему-то с лысиной во всю голову.
На столе валялась большая газета, а на ней хмурый черный хлеб, мелко нарезанные ломтики колбасы, а поодаль, на синем блюдечке, две картошки и подле блюдечка кусочек сахару.
«Птичья еда, — подумал с неудовольствием Знобов. — Может, это от плохой пищи он так похудел? Да и жена тоже. Чем бы помочь?»
Знобов раздвинул руки, точно охватывая стол, и устало зашептал:
— А вы на японца-то прокламацию пустите. Чтоб ему сердце-то насквозь прожечь…
— Напечатаете?
Семенов отозвался:
— А типография штаба округа зачем? Там же существует ячейка… — И он проговорил с усилием — Парал-лейная!
— Тогда печатайте!
И Пеклеванов передал Семенову написанную утром прокламацию. Семенов взял ее дрожащими от изумления и восторга пальцами.
«Вот это да, революционер! Не нам чета».
Он поднял ногу на порог и сказал:
— Прощай. Предыдущий ты человек, ей-богу, Илья Герасимыч!
Когда Семенов и Знобов вышли, Маша сказала обиженно:
— Предыдущий?! Дурацкое слово.
— Почему?
— Человек прошлого, значит.
— Ну да! Но что здесь обидного? Ведь он имеет в виду, что «предыдущий человек» — это человек предыдущей революции, то есть революции тысяча девятьсот пятого года.
— А я и не поняла!
— Семенов сложноват в речи, но прост в делах и мыслях.
— Пожалуй. А параллельный центр, по-твоему, существует?
— У меня похожая мысль мелькала и раньше. Во всяком случае, об этом приятно думать, верно? И, разумеется, не ослаблять работы… Позволь, а это что такое? Откуда?
Пеклеванов, щурясь, наклонился.
У ножки стола, полускрытая вязаной скатертью, стояла бутылка водки.
— Семенов принес. И колбасу.
— Тоже превосходно.
Пеклеванов отрезал кусочек колбасы, выпил водки и, глядя на засиженную мухами стену, сказал:
— Да-а… предыдущий.
Он, весело ухмыльнувшись, достал лист бумаги и, скрипя пером, стал писать инструкцию восставшим военным частям.
Выйдя из переулка на улицу, Знобов увидал у палисадника японского солдата.
Солдат в фуражке с красным околышем и в желтых крагах нес длинную эмалированную миску. У японца был жесткий маленький рот и редкие, как стрекозьи крылышки, усики.
— Обожди-ка! — сказал Знобов, взяв его за рукав.
Японец резко отдернул руку и строго крикнул:
— Ню! Сиво лезишь!
Знобов скривил лицо и передразнил:
— Хрю! Чушка ты. К тебе с добром, а ты с хрю-ю! В бога веруешь?
Японец призакрыл глаза и из-под загнутых ресниц оглядел Знобова поперек — от плеча к плечу, потом оглядел сапоги и, заметив на них засохшую желтую грязь, сморщил рот и хрипло сказал:
— Лусика сюполочь. Ню?..
И, прижимая к ребрам миску, неторопливо отошел.
Знобов поглядел на задорно блестевшие бляшки пояса. Сказал с сожалением:
— Дурак ты, милый мой, дурак!
А дождь, холодный почти по-зимнему, стегал да постегивал разгоряченные их лица.
Японец ушел. В палисаднике стайкой, дружно, словно подбадривая один другого, чиликали воробьишки. Поглядывая на них, Знобов думал об японце. Будь бы их тут несколько, а не один, может быть, и разговорились бы.
— А одинокому не чиликается!
Мелкий ледяной дождь пробивался сквозь туман. Морские волны мельчали. «Ситничек, — думала Настасьюшка, держась за борт лодки, — а гляди-ка, море усмирил. Компас-то есть ли у рыбаков? Как бы нам с курса не сбиться».
Точно отвечая на ее мысли, рыбак Сумкин сказал:
— С курса не собьемся, а вот, кажись, катера японские снуют, это верно. Суши весла, ребятушки! Надо разобраться.
В тумане послышался отдаленный свист. Сумкин привстал и тоже начал насвистывать. Минуту спустя показалась легкая и узкая лодка. Приблизился совсем древний старик, весь укутанный сетями. Помахивая рукой, точно отгоняя комаров, он сказал беззаботно:
— Поворачивай, Сумкин. И другим передай, если есть другие, чтоб поворачивали. Катера через каждые двадцать сажен. Где пробиться?
