Это сильнее всего (Рассказы) - Кожевников Вадим Михайлович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Дом горел. Огонь, выбрасывая красные крылья, бился, стараясь оторваться и взлететь высоко в небо огненной гигантской птицей.
Посинев, туго треснули стекла. Из окон повалили клубы мохнатого, вонючего дыма.
Настя стояла по пояс в реке с искаженным красным лицом, прислушиваясь к шуму приближающегося парохода.
На пароходе внезапно глухо и часто застучала машина, потом все стихло, послышалось железное журчание цепи. Гудки.
Настя с деревянным, спокойным лицом пошла к горящему дому, села на стул, взяв себе на колени ящик с радиоприемником. Пламя горящего дома согревало ее.
Красноармейцы боролись с огнем. Но пламя, сожрав все, стихло.
Закопченный, мокрый Василий подошел к Насте и, подымая ее, сурово поцеловал в сросшиеся на переносице мохнатые брови.
— Васенька, — простонала она и, задохнувшись от слез, покачнулась. Шепотом, глотая слезы, рассказывала — Измучилась я. Что делать? Думаю, ведь не могут они без жалости проехать мимо горящей советской хаты. Вот и…
Красноармейцы стояли кругом, и лица их были почтительно строги.
Василий смущенно бормотал:
— А я вижу: туман. Ну и вернулся, чтоб транспорт проводить. Такой ответственный транспорт.
На двух стремительных катерах приехало пограничное командование.
Командир заставы, поддерживая Настю под руки, проводил ее на катер в каюту с шелковыми занавесками, где стоял широкий диван, застланный пушистым одеялом.
— Это вам уже давно приготовили. Только, так сказать, ждали сигнала, — сказал командир и застенчиво улыбнулся.
— Товарищ, — смущенно попросила Настя, — там стул остался с бархатным сиденьем, зачем же ему пропадать — стулу.
Командир повернулся и побежал за стулом, подбирая на ходу полы шинели.
Рассекая воду, по реке мчались суда Амурской речной флотилии. Из окованных стальными доспехами башен торчали, вытянув голые горла, орудия.
Река шумно расступалась. Испуганные волны бежали шумной ватагой на берег.
Пахло горьким дымом.
1938
Ваза
Гончарные изделия Будянского колхоза издавна пользовались известностью.
Сказочное цветение природы — фантастические сады, перенесенные руками будянских гончаров на бока макитр, горшков и плошек, волновали воображение.
Стоило взглянуть хотя бы на эти миски, где в чудесной стеклянной глубине, как в глубине пруда, неподвижно висели лилии и кувшинки, и человеку сразу становилось приятно и хорошо.
Будянскому колхозу предложили выставить свои изделия на Всемирной Парижской выставке.
Гончар Егор Грызлов, потрясенный ответственностью заказа, сказал:
— О народах, которые за тысячу лет до нас жили, по глиняным черепкам судят, а я должен целый предмет представить. Вещественное доказательство нашей власти.
Грызлова считали первым гончаром в Будянке.
Высокий, чуть сутулый, с застенчивым большим лицом, освещенным внимательными глазами, замкнутый, сосредоточенный, Грызлов безжалостно относился к своей работе. Вынув из горна еще горячую посуду, осмотрев, он разбивал ее тут же заранее припасенной палкой, если находил в посуде хотя бы одному ему известные недостатки. После он ходил подавленный и хмурый. В такие минуты лучше было к нему не подходить. Грызлов мог обидеть человека зря, безо всякой причины.
Обдумывая новую работу, Грызлов запирался в хате. Он ходил из угла в угол, курил, хватаясь за голову руками, стонал, словно у него болели зубы.
Зато, когда Грызлов, возбужденный мыслью, работал, — не было человека, который умел бы так наслаждаться трудом. Не было человека ласковее, счастливее и добродушнее. Но работа подходила к концу, и характер Грызлова портился. Он снова становился мнительным и раздражался по всякому пустяку. И когда посуда была почти готова, он увядал: равнодушный, он отходил от готового изделия, едва взглянув на него тоскливыми глазами.
И снова Грызлов начинал метаться, искать. Каждый раз, принимаясь за работу, он думал, что создает неповторимое, никем не сделанное, и всегда вкладывал в свой труд все силы.
Непонятные вещи могли волновать его. Найдя в горне дрянную глиняную черепушку, на боку которой, запекшись, глазурь переливалась, как живая, словно в ней застеклен солнечный луч, Грызлов делался счастливым. Он берег ее, как драгоценность. Завернув в бумагу с рецептом производства, он прятал такой черепок в хате. От них там было тесно.
В минуты удачи Грызлов любил высказывать свои мысли:
— Сделать из глины индюка, чтобы он был, как в натуре, — это можно. Но ты сумей свое превосходство над индюком показать, который до тебя выдуман. Ты попробуй свой умственный перевес над природой показать, сразись с природой. В вещи мы должны выразить себя, а не посторонние предметы. В вещи человек соврать не может. Вещи сразу мне скажут, какой ты есть человек. В вещи все выглядит фактически.
Все это он произносил отрывисто, злым голосом, заранее обижаясь, хотя с ним никто не спорил.
Изделия Грызлова вызывали у всех чувство восторга, — столько в них было нежной красоты.
Посуда Грызлова не продавалась. Она стояла на полках в сельсовете, в райкоме партии, как в музее.
Грызлов заперся у себя в хате — думать над будущей темой произведения.
К концу дня, когда начинало смеркаться, во двор к Грызлову приходил секретарь правления колхоза Перко. Усевшись на бревна, осторожно расставив ноги, Перко тихо играл на гармони печальные, длинные вальсы. Перко ходил сюда, как на службу, зная, что Грызлов любит музыку, а музыка помогает человеку думать.
Грызлов работал. Он готовил для будущего произведения глину. Пудра — грубый порошок, если сравнить ее с размолотой глиной. Сплавы редкостных металлов не так сложны по своим химическим составам, как это глиняное тесто. Непотревоженная сдобная смесь лежала больше года под мокрыми рогожами, вызревая. И Грызлов каждый день месил, нежно массировал глину, чтобы придать ей эластичность, гибкость, упругость живого тела. Он отрывался от работы только для того, чтобы торопливо и равнодушно закусить.
Но самого главного еще не было. Не было мысли, которая своей стремительной силой создала бы из этого сдобного глиняного теста дивную форму. Грызлов мучился и искал. Но сосредоточенности не было. Мысли его двоились.
Виновником этого душевного раскола, скажем прямо, являлась Елена Ильинишна Кутузова — руководительница колхоза. Женщина миловидная, подвижная, но с грубым голосом и непреклонным характером, хотя губы у нее были нежные, пухлые и немного вздернутые, а на шее — родинка, похожая на изюминку.
Колхозники звали свою председательницу «Ильинишной».
Имя это звучало ласково и почтительно.
Одевалась Елена Ильинишна в ватную куртку и носила юфтовые сапоги. Для передвижения имела верховую лошадь, с которой обращалась строго, по-мужски.
Елена Ильинишна во время страды не слезала с седла по суткам.
Оставаясь ночевать в поле, она залезала в фургон к трактористам и, если было прохладно, ложилась на нары и спала, свернувшись калачиком, рядом с каким-нибудь парнем. И тот вовсе не дивился, увидев утром, что рядом с ним всю ночь спала женщина. И даже ребята, у которых сны были такие, что. после они ходили словно очумелые, не позволяли себе не только сказать что-нибудь скверное, но даже подумать. И уж если что разрешали себе, так это накрыть Елену Ильинишну своим пиджаком, потому что утра были холодные, с туманом.
Иногда Елена Ильинишна неузнаваемо преображалась. Она приходила в клуб в шелковом платье, в узеньких туфельках на высоких каблуках, надушенная. Волосы ее, поспешно завитые, слегка пахли паленым.
В приподнятом настроении она танцевала со всеми без разбору, писала смешливые записочки, когда играли в почту, краснела от комплиментов.
