Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Вот они спрашивают, — сказала старушка и осталась за дверью.
— Вы кто же будете? — осведомился утконос.
— Я — организатор коллектива.
— Как? — переспросил утконос.
— Организатор партийной ячейки.
— Ага. — Нельзя было догадаться, понял ли он или нет. — И что же вам будет угодно?
— Как бы это достать для коллектива столы, стулья, мебель какую-нибудь… Сегодня вечером будет заседание. Портреты вождей в рамках.
Утконос внезапно направился к окну и, глядя на улицу, ответил:
Кто теперь вешает картины в рамках? А мебель всю переломали… а может быть, растащили. Командиру дивизиона нечем кабинет обставить. Мебель адъютант распределяет.
— Кто адъютант?
— Поручик Дефорж… бывший поручик.
— Позовите его сюда.
Комендант посмотрел так, как смотрят на скворца, сказавшего внезапно человеческое слово.
— Их кабинет напротив командира…
«Не крупного же ты калибра», — подумал Алексей и вышел в коридор.
Дефорж сейчас же философски согласился с тем, что, если партийный коллектив будет обставлен, туда охотнее станут заходить и беспартийные. Сомнение проскользнуло слишком тонкой змейкой, которая легко, не задевая чужого внимания, всегда струилась с острых губ Дефоржа, украшенных английскими усиками.
— Но мебели сейчас на военных складах нет вовсе. Об этом как-то не подумали… — прибавил он с приличествующей печалью.
— Пришлите мне фурманку — я наберу у себя.
— Да, если собственной… Но так не делают…
— Это не Малеев. С этим будет труднее, — сказал Малиновский, выслушав Дефоржа. — Одной предупредительностью его не купишь.
— Придется устранить, — задумался Дефорж. — На фронт, комиссаром…
— Посмотрим… Не сейчас. Найдутся и у этого слабые места. Он смотрит непримиримым… Такие часто не опасны… Пусть клокочет почаще, по всякому поводу маленьким вулканом. Начадит — его и выбросят свои же. Устраивайте ему побольше стычек с красноармейцами… А мебель нужно поставить. Хорошее кресло иногда успокаивает лучше брома.
Глава IX
БУНТ
Шавельский подкупал красноармейцев мягким добродушием и песнями. Деревенский человек любит песню, которая хватает за душу. Стены раздвигаются, костры в лесах становятся теплее, рубаха — мягче, когда ручейком, не зная себе предела и края, льется серебряная теноровая трель. Песня не пришла на село, она — своя сестра, она родилась там вместе с нуждой и работой, у прясла, у межи, вместе с беспричинной, скупой радостью. А Шавельский готов был петь где угодно — в поле, на улице и в казарме.
Когда Шавельский приходил во двор дивизиона с намерением начать занятия по строго обдуманному и даже записанному в блокнот плану, каждый раз из этого ничего не выходило. Он не умел приказывать. Он всегда просил. Но и просить Шавельский тоже не умел. Казалось, будто сам он не знает, чего хочет. Казалось, отказать ему в просьбе совсем легко и не обидно.
Все события от Февраля до Октября он принял, как изменения погоды по сезонам: стало холодно — следует надеть шубу. Он с легкостью опростился и усвоил подходящую фразеологию.
В десять часов утра у орудий, во главе со взводными, собирались красноармейцы. Взводные снимали с гаубиц чехлы, открывали замки. Но каждый раз обнаруживалось, что на вчерашнем объяснении большинство не присутствовало, и приходилось все начинать сначала. Было скучно инструкторам и еще скучнее слушателям. Потом приходил каптенармус, просил батарейного дать десять человек для переноски белья. Вместо десяти уходили двадцать и тридцать человек, и остальные с завистью посматривали вслед ушедшим. Затем комендант требовал десять человек для пилки дров, просились к доктору, на почту, в штаб, и у орудий оставались только присяжные любители разбирать, свинчивать и развинчивать все на свете, будь то зажигалки, перочинные ножи, ходики или пушки. И когда батарейный собирал людей для строевого учения, то на дворе, у гаубиц, оказывалось так мало людей, что стыдно было водить их под команду. И Шавельский распускал батарею.
Синьков при комиссаре, Алексее и самом Шавельском заявил, что нет возможности держать в руках людей, когда в одном и том же дворе, в тех же казармах половина красноармейцев не знает никакой дисциплины.
Малиновский загорячился, замахал руками и сказал Шавельскому, что он ждет от него такой же настойчивости, какую проявил Аркадий Александрович, и просит начать строевые учения, согласно приказу, с завтрашнего же дня.
— Именно с завтрашнего дня, — подтвердил комиссар Малеев. — Я сам приду посмотреть.
Шавельский церемонно взял под козырек и сказал, что исполнит приказание.
Алексей присматривался к Синькову. Глушил в себе неутолимую неприязнь, но она вспыхивала в нем при каждом взгляде в холодные, бесцветные глаза Синькова, при звуках его скрипучего голоса, при воспоминании о Вере… Неясен был для него этот властный и сильный человек. Но как инструктор он действует отчетливо. Надо добиться, чтобы все инструкторы и командиры работали так же, как Синьков.
Холодным, ветреным утром с серыми гонкими тучами, какие проносятся по осеннему небу Петрограда, когда Финский залив грозит превратить городские улицы в каналы, Алексей отправлялся со всем бюро коллектива в райком. На дворе под звучную, умелую команду Синькова ходила первая батарея. Сам Малиновский стоял посредине двора в перехваченной поясом шинели. А где-то в глубине, у цейхгаузов, топтались жидкие ряды второй батареи. Голос Шавельского, такой ладный и звучный в песне, едва доносил до улицы слова команд.
«Начали все-таки», — подумал Алексей и пожалел, что его срочно вызывают в партийный комитет. Он тоже посмотрел бы, как идет учение, как ведут себя коммунисты.
Малеев вышел во двор, когда Малиновский уже возвращался в управление, а Синьков выводил команду за ворота. Малеев пропустил мимо себя тяжело и гулко шагавшие ряды и прошел во двор, где нескладно шагала вторая батарея. Шинели у многих красноармейцев были расстегнуты, в строю шли разговоры, на глазах у комиссара люди покидали ряды и разбредались по двору.
Малеев уже представлял себе, как энергично он будет разговаривать с командиром. Этакая шляпа, не может взять людей в руки.
Шавельский крикнул:
— Стой!
Двое вышли из второго ряда и двинулись к казарме. Малеев пустился наперерез:
— Куда, товарищи?
— На минуточку в казарму, товарищ комиссар, — не останавливаясь, сказал один из беглецов.
— Стойте, товарищи, когда с вами говорит комиссар! — раздраженно крикнул Малеев.
Не сразу, с ленивым достоинством, оба остановились.
— Почему покинули строй?
— Командир разрешили.
— Пойдем к командиру.
Шавельский уже заметил комиссара и сделал ему навстречу несколько шагов.
— Товарищ Шавельский, вы разрешили этим товарищам покинуть строй? — не дожидаясь рапорта, крикнул Малеев.
Батарейцы смотрели на командира и комиссара усмехаясь.
— Схватятся, как петухи, — смеясь, шептал соседу рыжий Малкин.
Комиссар услышал и налился кровью.
— Я не помню, — мялся Шавельский. — Может быть, разрешил. Я разрешил вам? — спросил он красноармейцев.
— Так точно, разрешили, — весело ответил один из них.
— Что же вы покрываете? Я видел: сами ушли. — Малеев уже ненавидел этого тонконогого певуна. — И потом — строй так строй. Вы небось в царской армии из строя не пускали.
— Другие порядки, — солидно заметил Игнат Степанович Коротков.
Шавельский сделал безнадежный жест. Лицо его говорило:
— Тоже сравнил, голова садовая!
Малеев старался успокоиться, но внутри его все клокотало. Разве это допустимо?
— Вы оба пойдете под арест. На вас я тоже наложу взыскание, товарищ Шавельский.
Чтобы не сказать лишнего, не уронить свой авторитет, Малеев спешным шагом отправился к управлению. Позади него в нерешительной позе стоял Шавельский, по рядам батарейцев ходил гул недовольных голосов.
