Последний бой штрафника - Першанин Владимир Николаевич (книги полностью .TXT) 📗
Майор напирал со злостью, козырял неизвестным мне генералом. Хлынов пообещал прислать еще один танк. Потом все немного успокоились и даже сходили глянуть на переправу. Все же мы ее крепко побили. Половина моста была под водой, один из понтонов стоял торчком. Майор сказал, что если я удачно вложу еще пяток снарядов, то переправе конец. За ее уничтожение посулил орден.
Благодарить майора за обещание не стал. На джипе отправили в санчасть покалеченного башнера. Гусеницу натянули, проверили орудие, сделав пробный выстрел. Сели покурить на мокрую траву возле танка. Ветер снова разогнал облака, показалось солнце. Часы показывали половину второго, но казалось, что мы находимся здесь уже сутки. Кибалка, жмурясь от солнечных лучей, пробормотал:
– Неужели опять под снаряды лезть…
Он не спрашивал, а просто констатировал факт. Я ничего не ответил, и сержант, вздохнув, пожаловался:
– Перебьют нас всех до вечера. И целиться удобно. Солнышко борт освещает.
– Брось, Ленька, – попросил я. – Не наводи тоску.
Вскоре в сопровождении бойцов пехотного батальона прибыл Женя Пимкин со своим танком. Не слишком надеясь на опыт «шестимесячного» младшего лейтенанта, я предложил Февралеву сесть за прицел. Пимкин сразу надул от обиды губы, а Зима посмотрел на меня с выражением: «Ты, случаем, не заболел, взводный? Чудом живым выбрался, а он опять под снаряды зовет. Два раза чудес не бывает, расхлебывай сам».
И молча пошел прочь. С такой же молчаливостью я проглотил враждебную реакцию старшего сержанта. Зажрался ты, Февралев. Ну и черт с тобой! Объяснил тактику ведения огня Пимкину:
– Женя, двинешься в полсотне метрах справа от меня. Добивай ближний край переправы. Даешь задний ход сразу за мной. Никакой самодеятельности, понял?
– Так точно.
У Пимкина круглое лицо и пухлые детские губы. Он, как и я, учился в Саратове, но его танковое училище было номер три. Танкистов не хватает, и создаются новые училища. Был бы толк! Жене недавно исполнилось восемнадцать, он уверял, что закончил училище на «хорошо» и «отлично». Правда, боевые стрельбы за восемь месяцев проводились раза четыре. Плюс немного пострелял в запасном полку. Ладно, все мы набираемся опыта в бою. Если успеваем.
Мы сменили позицию и выскочили для ведения огня немного в стороне. Я выстрелил три раза. Ответный снаряд прошелестел совсем рядом. Второй врезался в землю, отрикошетил и ударил машину в бок. Мы гнали задним ходом под защиту деревьев. Пимкин замешкался. Он стрелял торопливо, мазал и непременно хотел поразить цель. В бою теряется чувство времени и ощущение опасности.
– Женька, назад! – крикнул я Легостаеву, но радист не успел передать приказ.
Танк младшего лейтенанта Пимкина, принявшего свой первый бой на Букринском плацдарме, получил снаряд в лобовую часть башни. Наверняка это была болванка калибра восемьдесят восемь. Литую «башню-гайку» сдвинуло мощным ударом. Я отчетливо видел происходящее, расстояние до машины Пимкина было совсем небольшое. Откинулся командирский люк. Еще одно попадание, и показавшаяся в люке верхушка шлема исчезла. Неуправляемая «тридцатьчетверка» разворачивалась, подставляя борт.
– Женька, назад! Полный ход.
Я снова кричал в микрофон рации, которую подсунул Вася Легостаев. «Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Пимкина катилась, как в замедленном фильме. Когда я выскочил и добежал до нее, из узкого отверстия между сорванной с погона башней и корпусом выбился язык пламени. Второй танк из моего взвода погибал у меня на глазах вместе со всем экипажем, оглушенным, контуженным сразу двумя попаданиями. Возможно, все четверо были уже мертвы.
Я дернул приоткрытый водительский люк. Дым из него не шел. Но машина изнутри освещалась желто-красным светом, как в кочегарке, где в замкнутом пространстве гудит и бьется пламя. В раскаленной топке находились люди, которых я хорошо знал. Все четверо – молодые ребята одного возраста с Пимкиным.
Огненный язык лизнул лицо, я отшатнулся. Пламя, скручиваясь в спираль, било из командирского люка и щели под башней. Я понял, что сейчас рванут снаряды, и побежал в сторону. Натолкнулся на Февралева, оба упали. Позади рвануло, сбросило на землю башню.
Огонь, вырвавшийся из железной утробы, взвился, выталкивая шапку черного маслянистого дыма. Продолжали взрываться снаряды, ручные гранаты. Выброшенная орудийная гильза, по-змеиному шипя, ударилась возле нас. Мы поднялись и побежали прочь.
Лезть вперед я пока не рискнул. Выждем с десяток минут. Отогнали машину немного подальше от горящего танка Жени Пимкина. Он служил хорошим ориентиром, в этот квадрат сыпались гаубичные снаряды. Опять курили, думая об одном и том же. Ребята поглядывали на меня, ожидая и не веря, что я снова поведу их обстреливать переправу. Февралев со своим механиком оставался с нами, хотя сидел немного поодаль.
На войне смерть часто приходит совсем с другой стороны, откуда ее не ждешь. Сколько их было, фигур в камуфляжных куртках? Пять-шесть… может, больше. Их первым увидел Кибалка с его кошачьим зрением:
– Командир, бей… нас сейчас поджарят!
Ленька разворачивал башню, на это требовалось время. Но требовалось время и гранатометчикам, стоявшим рядом с осиной, чтобы прицелиться в нас. Один держал на плече массивную длинную трубу с рамкой, какими-то упорами, а другой немец – запасную гранату длиной с полметра. Еще я разглядел, что оба были в противогазах. Не раздумывая, что это означает, я нажал на спуск.
В казеннике оказался бронебойный снаряд, а до гранатометчиков в камуфляже было метров сто. Я промахнулся, но болванка, пронесшаяся рядом со стрелком, крутанула его, вышибла из рук гранатомет. Динамический удар сбил немца, мелькнули ноги, и тело закувыркалось по листве.
Кибалка загнал новый снаряд (не пойму, почему мы не стреляли из пулемета?), взрыв свалил осину, срезал веером осколков ветви соседних деревьев. Стучали автоматные очереди, рядом с танком кто-то кричал от боли. Я выпустил вслед убегающим третий снаряд, а из люка уже выскакивал разъяренный Кибалка с автоматом в руке.
– Ты куда? Стой.
– Они нас поджарить хотели, суки. Щас я им…
Когда выскочил и я, то первое, что увидел, лежавшего на земле механика-водителя из экипажа Февралева. Слава, расстегнув гимнастерку, пытался его перевязать. Бесполезно. Несколько пуль попали в грудь и живот, некоторые – разрывные. Мелкие осколки разворотили внутренности и вышли наружу через кожу живота. Десятки крошечных кровоточащих дырочек и входные отверстия от пуль. Нашему товарищу не смог бы помочь ни один хирург.
Рядом с механиком и Февралевым лежал автомат ППШ и трофейный «вальтер» Зимы. Они тоже стреляли в гранатометчиков, а кричал смертельно раненный механик-водитель.
Я подошел к немцу в камуфляже. Бронебойная болванка его не задела, но динамическим ударом переломало кости и крепко шваркнуло о дерево. В агонии он успел стянуть с головы противогаз. Светловолосое, искаженное гримасой боли лицо. В одной руке зажат пучок сухих листьев. Я поднял длинную толстую трубу гранатомета «Офенрор». Эта штука мне давно знакома. Реактивная мина, весом два килограмма, пробивает кумулятивной струей на таком расстоянии любую броню. «Фаустпатронов» у немцев пока мало, а эти костыли неудобны в обращении – надо защищать при выстреле от раскаленных газов лицо и руки.
Пришел Кибалка с трофейным автоматом, обвешанный чехлами с запасными магазинами и гранатами. Сообщил, что одного фрица разнесло снарядом на куски, а второй пытался уползти, но сержант его добил. Остальные убежали.
– Кишки на ветках висят, – возбужденно рассказывал Ленька. – А я вот боеприпасом разжился. Костыль брать с собой?
– Не надо. Обращаться не умеем, шарахнет в руках. Молча пошли к машине, где Февралев уже накрыл полотенцем мертвое лицо своего механика-водителя.
Много ли значила та переправа через безымянный приток Днепра и немецкое наступление на одном из участков Букринского плацдарма? Крошечный эпизод войны. Ценой шести погибших ребят и двух сгоревших танков мы утопили часть понтонов и на сколько-то времени прервали переброску техники и пехоты.
