Поджигатели (Книга 2) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗

— Может быть, мы сначала поговорим, а потом вы будете тут стрелять хоть до страшного суда.

Дерзость потрясла Геринга настолько, что он пропустил очередную козу и остолбенел, молча глядя на американца. Тот даже заёрзал на своём месте, опасаясь, не хватит ли этого борова удар, прежде чем он успеет от него чего-либо добиться. Это было бы ужасно: во всей гитлеровской шайке Геринг был самым подходящим субъектом для сделки, которую хотел заключить Джон. Ему нужен был человек, способный сломить колебания Гитлера, который, несмотря на все англо-французские поощрения, уже готов был итти на попятный в чешском деле и который может ещё больше испугаться, узнав об американо-советском демарше. Чтобы покончить с колебаниями самого Геринга, Ванденгейм привёз ему в подарок огромный портфель, набитый шкодовскими акциями, и, кроме того, собирался гарантировать «ИГФИ», пайщиком которой состоял Геринг, овладение всей химической промышленностью Чехии, прежде чем англичане и французы успеют сообразить, что произошло.

Джон без стеснения выложил все это так, как если бы перед ним был не крупнейший вельможа империи, а обыкновенный биржевой жук.

Решительность и прямота натиска заставили Геринга забыть все свои чины, и он принялся торговаться без всяких церемоний.

Через час все было закончено. Ванденгейм поднялся, уверенный в том, что ненасытный толстяк не даст теперь остановиться немецкой военной колеснице, даже если бы Гитлер распластался перед нею собственною персоной. «Наци номер два», не сморгнув, задавит «Наци номер один»! Со своей стороны, Ванденгейм заверил Геринга, что нет на свете таких сил, которые заставили бы британское и французское правительства ослушаться, его, Ванденгейма, директив. Больше того: прощаясь с хозяином, Джон фамильярно похлопал его по коленке.

— Проделай как следует этот первый шаг, и не больше чем через полгода вся Чехия будет у вас в кармане.

— У меня или у вас? — с усмешкой спросил Геринг.

Чтобы ничего не отвечать, Джон громко рассмеялся. Он допускал, что этот толстопузый хитрец знает о его прямой заинтересованности и в Стальном тресте, и в «ИГФИ», и во всех других могущественных немецких объединениях, стремившихся ворваться в Чехословакию, но у него не было желания подтверждать это самому.

— Можете держать с Рузвельтом пари на миллион долларов: раньше, чем закончится осенний листопад, Судеты будут нашими, — сказал Геринг.

— Вашими или моими? — спросил Джон.

Геринг раскатисто заржал и несколько раз тряхнул красную ладонь Ванденгейма.

Стоя у окна своего кабинета, генерал Леганье задумчиво следил за движением пешеходов и автомобилей на перекрёстке. Волны пешеходов сливались и снова растекались; вереницы автомобилей перемешивались, подобно струям разноцветных жидкостей. И все это было обрамлено пылающей осенней листвой каштанов.

Но генерал сейчас не думал ни о прохожих, ни о машинах, словно это были пылинки, суетящиеся в солнечном луче и не мешающие ему смотреть на что-то, видимое за ними ему одному. В его памяти одна за другою проходили прежние встречи с нынешним генерал-инспектором армии Гамеленом. Первая относилась к давним временам, когда один из них был полковником, а другой всего лишь капитаном. С тех пор, продвигаясь по службе, Гамелен не забывал своего расторопного начальника дивизионной разведки, и вот Леганье очутился там, где стоит сейчас, — на посту начальника Второго бюро. У него не было никаких оснований опасаться последовавшего сегодня приглашения высокого начальника. Их отношения давно приобрели характер, который французские генералы любят с декоративной скромностью именовать «дружбой старых солдат». Со стороны Гамелена эта дружба носила форму немножко менторского, но благожелательного покровительства.

Все это было так. И тем не менее на душе Леганье не все было спокойно. Он знал за собою достаточно много грешков, которые генерал-инспектору могли, пожалуй, показаться настоящими грехами, выходящими за пределы допустимой гибкости, которую должен проявлять разведчик. Оба они принадлежали, разумеется, к тому лагерю, который проповедовал твёрдый порядок в стране и армии; оба придерживались мнения об опасности тесных отношений с Советским Союзом и его армией, могущих завести дальше, нежели это необходимо для маневрирования в сложной политической обстановке внутри и вне Франции. Оба они одинаково признавали формулу «лучше с Гитлером против Народного фронта, чем с Народным фронтом против Гитлера». Оба хотели одного: чтобы при любых обстоятельствах, хотя бы на короткое время, была исключена возможность комбинации «Гитлер против Гамелена». Но много лет барахтавшийся в грязном болоте секретной службы Леганье знал, что его бывший дивизионный превратился в кабинетного стратега, воображающего, будто сведения о противнике, которые кладутся ему на стол в виде чистенькой сводки, доставляются ангелами небесными, не желающими ни есть, ни пить, ни строить виллы. Да, чорт побери, Гамелен может не понять, что вилла, недавно купленная Леганье в окрестностях Севра, всего десятая доля того, что стяжал бы на его месте другой!

Леганье взглянул на часы и через несколько минут сидел за рулём своего «рено» и лавировал в потоке машин, а через час входил в штаб-квартиру Гамелена в Венсенне.

Начальник Второго бюро сразу определил, что шеф сохранил прежнюю привычку не смотреть на собеседника. Наградив гостя приветливой улыбкой, когда здоровался, Гамелен тотчас отвёл взгляд и стал слушать внимательно, сосредоточенно, как умел, пожалуй, слушать он один. Это дало Леганье возможность рассмотреть его и найти, что он отлично сохранился: почти нет морщин, в светлых, рыжеватых волосах незаметно седины; такие же, как прежде, небольшие, тщательно подстриженные светлые усики, все те же светлые внимательные глаза, готовые ежесекундно насторожиться, но остающиеся спокойными и избегающие взгляда собеседника. Реплики генерал подавал лаконические, негромкие, такие же точные и аккуратные, как и все в нём, — от пробора до складки на брюках.

Когда Леганье закончил свой обстоятельный доклад, в комнате несколько мгновений царила такая полная тишина, что отвыкшему от неё в парижском шуме Леганье она показалась многозначительной. Ему чудилось, что именно сейчас, после этой длинной паузы Гамелен заговорит о главном. Поэтому он был приятно разочарован, когда Гамелен произнёс своим неизменно ровным голосом: