Хамам «Балкания» - Баяц Владислав (читать хорошую книгу .TXT, .FB2) 📗

Владислав Баяц

Хамам «Балкания»

Перевод на русский язык осуществлен при финансовой поддержке Министерства культуры и информации Республики Сербия

Перевод с сербского Василия Соколова

© Hamam Balkanija, Vladislav Bajac, 2008

© ООО «Издательство К. Тублина», 2016

Хамам, или Искусство бытия

Весьма вероятно, что знаменитую синтагму «чудеса природы» придумал древнегреческий философ-материалист Эпикур (341–270 гг. до н. э.). И вот почему: в своей этике и понимании человеческого счастья он опирался на уверенность в том, что без познания природы невозможно достичь истинного наслаждения. Он был убежден, что наслаждение есть высшее благо. Полагать эти постулаты целью жизни вовсе не означает предаваться вульгарным, распутным наслаждениям или идти по пути удовлетворения неумеренных гастрономических удовольствий, как считают непосвященные. Напротив, в первую очередь они означают избавление от телесных страданий и душевного беспокойства.

Достижение духовного покоя базируется на натуралистической и индивидуалистической основе.

Вера Эпикура в гедонизм была настолько прочной, что ее не смогли поколебать даже мрачные дни распада царства Александра (свидетелем недавней силы и величия которого был Эпикур), а его последствием стало все что угодно, но только не наслаждение. Несмотря ни на что, он думал, что «ничего не стоит слово философа, которое не лечит человеческие страдания. Потому как, насколько бесполезна медицина, если она не в состоянии изгнать болезнь из тела, точно так же бесполезна и философия, если она не может изгнать из души страдание».

Следовательно, тот, кто мог избежать телесной боли и духовного беспокойства, тот, для кого чувственные наслаждения и духовные радости (слившиеся воедино) суть высшая ценность существования, тот, кто познал искусство наслаждения, в первую очередь и попадал в эпикурейское братство – существующее и по сей день.

Его духовный отец – основатель киренской школы Аристипп (435–355 гг. до н. э.) из Кирены, лучшего и самого прогрессивного поселения в Ливии. Пиндар описывал это место как холм, занимающий прекраснейшее местоположение, богатый источниками воды, искусно орошающими его плодородные террасы. Великолепные окрестности украшали маслиновые рощи, виноградники и плантации пряностей, равно как и просторные пастбища со стадами овец, коз и лошадей, тех самых, которые стали родоначальниками знаменитых арабских скакунов. Несмотря на постоянные стычки с египтянами и ливийцами, киреняне сохранили высокоразвитую торговлю, которая превратила их отечество в одно из самых богатых эллинских государств. Так что его гражданам не приходилось расходовать силы исключительно на труд, и потому они усовершенствовались в познании роскоши и наслаждения, «которое рождается из изобилия и рафинированного восприятия жизни». Это было место, которое теперь воспринимается как древняя античная модель утопических городов-государств, описанных прежде всего Томасом Мором и Томмазо Кампанеллой.

Нет ничего удивительного в том, что мыслитель, провозгласивший наслаждение главным жизненным принципом, Аристипп, родился именно в Кирене. Однако он остался создателем этого принципа под иным названием: гедонизм. Он провозгласил удовольствие единственным добром, в то время как боль счел единственным злом. Чувство наслаждения, говорил он, выражается в движении: «Легкое ощущение движения, похожее на ветер, наполняющий паруса, есть источник удовольствия; грубое движение чувств напоминает бурю на море, оно – источник равнодушия, равно чуждого и удовольствию, и неудовлетворенности». Но Аристипп ни в коем случае не считал возможным целиком подчинить человека погоне за сиюминутными чувственными наслаждениями; напротив, он учил, что мудрый человек, руководствуясь разумом, не подчиняется удовольствиям, но властвует над ними. Такое свое убеждение он доказал своим ничуть не равнодушным отношением к гетере Лаиде, как и своим знаменитым изречением: «У меня есть Лаида, но у нее нет меня».

Весьма соответствует этому положению этический эвдемонизм (названный так по имени древнегреческой богини счастья и блаженства), который счастье и блаженство полагает главным мотивом, стимулом и целью всех наших устремлений. Однако всем видам гедонизма, от грубо чувствительного до рационально-духовного, присущ исключительно выраженный индивидуализм.

История, последовавшая после этих эллинистических «школ наслаждения», показала, что некоторые ее серьезные и оставшиеся в нашей памяти создатели, наравне с многими анонимными и незапечатленными индивидами, несмотря на всю грубость собственной жизни и жизни своих народов и государств, пытались хотя бы частично стать и остаться наслаждающимися. Они от всей души старались почувствовать удовольствие, несмотря на огромную и абсурдную разницу в понимании гедонизма как наслаждения собственной или чужой красотой либо своей или чужой смертью.

Впрочем, в любом случае они доказали неизменность роли этического релятивизма.

У Вишеграда, как и у всякого другого города, есть своя истинная жизнь. Но как ни в каком другом месте, у него есть иная, заумная жизнь. Мое общение с метафизикой Вишеграда началось в апреле 1977 года, на подходах к нему, прежде чем я увидел мост на Дрине, который наверняка сделал его вечным в истории. В сохранившуюся по сей день тетрадку, куда я записывал свои хокку, я занес геопоэтический комментарий «на гальке Вишеграда», рядом со стихом, который я усмотрел в окно автобуса:

Мой хозяин и товарищ студенческих лет, Жарко Чигоя, полагал, что мост Мехмед-паши Соколлу (Sokollu, по-турецки) 1571 года – мост Андрича – вполне достаточный объект для любования, так что даже не стал мне показывать иные достопримечательности родного городка. Он даже предположить не мог, насколько я эгоистичен и одновременно несчастен из-за того, что вынужден этот величественный мост делить с другими объектами. Однако разве мог я предположить, что посвящение в тайны вишеградских окрестностей следовало заслужить, приобретя опыт, который позволил бы наслаждаться тем, что будет предложено? Опять-таки тут речь шла о некоем тайном братстве. И мне пришлось ждать целых двадцать шесть лет, прежде чем вступить в него! Но оно того стоило. Выжидать меня научил именно Иво Андрич – вновь перечитывая на лекциях по литературе его шедевр, я все еще не был в состоянии увязать текст с жизнью: так, я небрежно прошел мимо сведений о начале строительства моста – о его сущности – о «доставке камня из рудника, который стали разрабатывать в горах у Бани, в часе ходьбы от городка». Мало того, два самых важных, по крайней мере, в литературе моста во всей Боснии – этот, на Дрине, и тот, на Жепе [1], – были построены из того же самого белого камня из моего стиха хокку: любовью и деньгами потурченцев, или принявших ислам сербов, Мехмед-паши Соколовича и Юсуфа Ибрахима, а увековечены скупыми и мудрыми словами Андрича, человека, который своему герою подарил свой девиз «В молчании – уверенность».

Когда я пожаловался другу, что, похоже, мое желание писать практически иссякло, он ответил, что беспокоиться не стоит. У него есть лекарство от этого недуга. Вот, кстати, к нему приезжает в гости турецкий писатель Орхан Памук с таким же диагнозом, так что мы оба можем воспользоваться его рецептом.