Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна (читать онлайн полную книгу .txt) 📗

Лилит Мазикина

Цыганские сказания

собранные и записанные в различных областях Венской Империи

Не могу сказать, что не люблю лес. Вообще обычно люблю. Тем более такой вот тёплый, весенний. Я просто чувствую, как у меня лёгкие расправляются, а от запаха листвы и первых цветов кружится голова. Если бы не палатка... да, двухместная палатка. Кристо поставил её недалеко от ручья. А сам теперь плещется, абсолютно голый, чуть ниже по течению. Я отлично вижу его, хотя занята: варю на скорую руку «цыганский паприкаш» — блюдо, к настоящему паприкашу имеющее мало отношения. Он делается очень быстро, без мучной заправки, и исключительно из того, что наши предки могли быстро украсть и так же быстро, не оставив следов, слопать: сладкий и острый перец, помидоры, курица, чеснок. И сметана. Её не воровали, её выпрашивали. Я стараюсь полностью сосредоточиться на разделочной доске, пристроенной на пеньке неподалёку от костра. И всё равно отлично вижу юношеское, худощавое, цвета топлёного молока тело моего мужа, блестящее от холодной воды. Два светло-коричневых соска и тёмная впадина пупка — будто карикатура на лицо. Мокрый шнурок с крохотным крестиком прилип к груди. Я отлично понимаю, зачем эта двухместная палатка, и зачем мой муж моется в ручье. Того, что должно произойти сегодня ночью, я благополучно избегала почти полгода. Жила, как царевна-лягушка; только женой я была не по ночам, а днём. Накрывала на стол, закладывала в стиральную машинку мужские рубашки, вместе с мужем ездила в торговый центр за продуктами и обсуждала, какие купить полотенца или чашки, разрешала держать себя за руку. Ночью почти всегда было одно и то же: Кристо начинал меня целовать... и отодвигался. Иногда он шёл немного дальше, пытаясь меня гладить. Но, слава богу, всегда бросал. Иногда он совсем не пытался.

Удивительно, но это было так же обидно, как когда его рука оказывалась на моей груди.

Я знаю, что мой муж взял с собой красного вина. Хватит ли мне полбутылки, чтобы напиться до бесчувствия? Можно ли попросить себе всю бутылку?

Можно ли представить на месте Кристо другого мужчину? Кого-нибудь... с длинными тёмными волосами. И старше.

Не сорвётся ли его имя с губ?

Кристо прыгает на левой ноге, вытирая ступню правой полотенцем. К моему облегчению, он подходит к костру, натянув джинсы и обувшись в кеды.

— Вкусно пахнет.

— Почти готово.

— Я открою вино.

Как будто мы оба не догадываемся, зачем здесь двухместная палатка. Да ещё в глуши, куда редкий турист заглядывает (и уж точно не заглянет сегодня — лес оцеплен ребятами имперской службы безопасности). Я снимаю котелок с треноги и устанавливаю его в заранее вырытую ямку. Вот не знаю, что лучше — оттягивать неизбежное, медленно поедая паприкаш и запивая его вином (а потом ещё вымыв ложки, и сама как следует умывшись) или «отстреляться» и забыть о супружеском долге ещё на... чёрт его знает, насколько. Вряд ли Кристо будет ждать со следующим разом ещё полгода.

— Выпей немного сразу. А то ты какая-то бледная. Тебе нехорошо?

— Нет, э-э-э... нет. Всё в порядке.

Я глотаю единым махом полстакана вина. Довольно крепкое. Может быть, полбутылки хватит.

— Точно в порядке? Тебя не лихорадит?

Зимой я опять переболела воспалением лёгких. Как мне объяснил врач ИСБ, в позапрошлом году, ночуя по дворницким, я подхватила какую-то дрянь. Вот она и принималась время от времени меня пожирать. После курса антибиотиков пневмония не должна была повториться, но зато мне обещали временную склонность к бронхитам.

Кристо тянется ко мне; я закрываю глаза и чувствую кожей лба прикосновение влажных и прохладных от вина губ. Может, действительно притвориться больной? Насколько это оттянет неизбежное? На сутки? За эти сутки у меня все нервы лопнут, будто перетянутые струны.

Я чувствую, как пальцы Кристо — твёрдые, длинные — касаются моей шеи сзади. Его губы, быстро наливающиеся теплом, перемещаются: на мой висок, на щёку, на самый краешек моего рта. Я замираю. Не то, чтобы мне противно... мне обидно-обидно-обидно-обидно. И нет смысла спрашивать себя, что именно. Мне вся моя жизнь обидна.

Кристо немного отстраняется, но не снимает руки с моей шеи.

— Лиляна... Лиля? Посмотри на меня.

У него синие, яркие глаза и серьёзное лицо. Пухлые губы: он всегда держит их плотно сомкнутыми, наверное, чтобы выглядеть взрослее.

— Не всё порядке, — у него даже шёпот твёрдый. — Ни у тебя. Ни у меня. У нас с тобой не всё в порядке. И я не понимаю, что.

Я молчу, стараясь не отводить взгляда. Мне всегда было трудно смотреть Кристо в глаза. Они будто требуют немедленно предъявить ему совесть. А я не чувствую никакой совести. У меня её, наверное, вообще нет.

Его ресницы на мгновение опускаются. Но только на мгновение.

— Помнишь, мы с тобой танцевали в парке, ночью, в Вене? Ты меня к венгерке приревновала... и я рубашку выкинул, чтобы её духами не пахло. А ты пропала, и я тебя искал по всему парку, — его голос становится... нет, показалось, не жалобным — просто просящим.

— А помнишь, мы в лесу бегали... ты такая счастливая была. А потом в овраг упала, помнишь? Вся ободралась и подвернула ногу. Я тебя вытаскивал, а потом на руках нёс. А потом на спине. До самого города.

Его глаза что-то ищут во мне. На этот раз, кажется, не совесть. Но, может быть, что и того, другого, что они ищут, во мне тоже нет. Я сама не знаю.

— А в Литве... у кургана... помнишь, мы целовались? Ты ведь и сама меня тогда целовала... тебе нравилось. Ты меня так обнимала...

Нет. Это он меня так обнимал. Я помню.

Его пальцы соскальзывают с моей шеи. Он встаёт, нависая надо мной. Взгляд синих глаз — снова твёрдый. Такой же твёрдый, как подушечки его пальцев и складка губ. Он качает головой.

— Так нельзя, Лиляна. Так нельзя больше. Я не могу так. Мы оба так не можем.

Он делает паузу, словно ждёт ответа. Как будто я знаю, что ответить. Шее неудобно, и мой взгляд соскальзывает на его руки, лежащие на бёдрах. У него красивые руки. Пальцы не толстые и не тонкие, с чистыми ногтями, аккуратно, не длинно и не коротко, стрижеными. Только белёсый пух от локтя к запястью выглядит немного странно на смуглой коже.

— Сейчас, — говорит он, не дождавшись ответа, — мы будем играть в одну игру. Я начну считать, и ты побежишь. Когда я досчитаю до двадцати, я тоже побегу. За тобой. Если я тебя не поймаю, то ты можешь идти, куда хочешь, и делать, что хочешь... и с кем хочешь. Если поймаю — то я делаю, что хочу. Ты знаешь, что. И потом делаю это всегда, когда хочу. Ты меня понимаешь?

Я киваю, не поднимая взгляда, и он, глубоко вздохнув, начинает считать.

На цифре «семь» я бегу.

На цифре «двадцать» бежит он.

У него ноги длиннее, но я умею бегать очень-очень быстро. И я люблю бегать. Я чувствую, что отрываюсь. Я жмурюсь, и мягкие весенние ветки стегают меня по лицу. Кислорода так много, что я им не дышу — я напитываюсь им, как губка, и от этого голова становится лёгкой-лёгкой. Ноги несут моё тело сами по себе. Синие, зелёные, коричневые полосы мелькают мимо меня, сквозь меня. Коктейль из алкоголя, адреналина и эндорфинов бурлит в моих венах; я испускаю дикарский клич и смеюсь. Где-то за спиной раздаётся такой же клич. Я влетаю в ручей и тут же выскакиваю из него на другой берег. Юбка цепляется подолом за побеги, ломает их, рвётся. Я уже не помню, куда, зачем, почему бегу; я бегу, и это прекрасно. Я захлёбываюсь свободой и всё время слышу свой смех. Кажется, в какой-то момент я взлетаю. По крайней мере, я больше не чувствую земли под подошвами.