Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Елена Езерская

Бедная Настя

Книга 5

Любовь моя, печаль моя

ЧАСТЬ 1

ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ

Глава 1

Mademoiselle serait-elle russe?

(Мадемуазель — русская?)

За кулисами делали ставки — небольшие, в несколько су. Спорили, кто победит.

— Уверена, что Гюго, — говорила яркая брюнетка лет тридцати с намеренно подведенными глазами и известная под сценическим именем мадемуазель Клико (импресарио дал актрисе это имя за пристрастие к шампанскому). Брюнетка плотоядно смотрела на одного из выступавших и выразительно играла бюстом в его сторону. — Говорят, у министра безудержный темперамент.

— А по мне, так он слишком высокомерен, пожала плечами ее молодая коллега, тоже с интересом наблюдавшая за событиями на сцене. — Зато когда выступает месье Дюма, в зале нет равнодушных. Я слышала, как однажды зрители едва не передрались — одна половина публики кричала после его речи от восторга, а вторая улюлюкала.

— Но я имела в виду совсем другое, — брюнетка многозначительно принялась косить бровями, словно подсказывая несообразительной товарке верную тему для разговора.

— Мир стоит на пороге великих перемен, а ты так и не выбралась из постели, — нахмурилась молоденькая артистка и отвернулась.

И правда — о чем еще можно было говорить в 1848 году в Париже, в самый разгар революции и борьбы за власть? Политика управляла всем — и человеческой жизнью, и искусством. А политикой управляли деньги.

Неудивительно, что театры, забыв о своем главном предназначении трогать сердца и души, превратились в политические клубы, отдавая сцены под дебаты — самый модный в то время и универсальный жанр публичных представлений. На дебаты собирались смелые буржуа, рискнувшие не уезжать из столицы ради выборов в Учредительное собрание, и отчаянные дворяне, не желавшие терять контроля над ситуацией и все еще надеявшиеся на реванш. Но главная часть публики состояла из люмпенов и студентов, с галерки и из прохода надрывавших горло за торжество демократии и социального прогресса.

Вот и сегодня театр «Шуазель» был переполнен. Но вся эта масса народа устремилась в Пассаж не за покупками — в этот день здесь соревновались в ораторском мастерстве Виктор Гюго и Александр Дюма-старший, два великих соотечественника: пэр Франции, а также лучший поэт страны и автор бессмертных романов о трех мушкетерах. Оба мечтали получить депутатский мандат и стать не только властителями дум, но и вершителями судеб своих сограждан.

Еще недавно они стояли по одну сторону политических баррикад — Гюго, как и Дюма, доказывал необходимость сохранения прав Орлеанской династии, с которой был теснейшим образом связан. Из рук Луи-Филиппа он получил титул пэра Франции. Но, будучи приглашен новым — революционным — правительством на должность министра просвещения, принужден был изменить своим прежним покровителям, как несколько лет назад изменил с ними Бурбонам, которыми тоже в свое время был обласкан и высоко оценен. Дюма же всегда оставался традиционен — во взглядах и в образе жизни. Настоящий титан и стойкий роялист, он не видел иного пути для укрепления пошатнувшегося государственного строя, кроме как в верности единому трону и одному монарху.

Поединка Гюго и Дюма ждали с нетерпением. На дебаты стекались репортеры ведущих галет и журналов — парижских и иностранных. И зачастую результат этой словесной дуэли, обнародованный в прессе, решал судьбу того или иного кандидата на народный мандат. По форме дебаты напоминали суды: противоборствующие стороны вызывались к барьеру ведущим, скорее исполнявшим роль прокурора, чем справедливого арбитра, и сначала излагали свои позиции по обсуждаемому вопросу, а потом принимались дискутировать. Судил сегодняшний поединок Арман Маррас, главный редактор газеты «Насьональ» — человек беспринципный, с легкостью сменивший амплуа состоятельного буржуа на роль пламенного революционера, защитника интересов народа.

Журналисты занимали в зале первые ряды кресел, и все время дебатов усердно черкали карандашами в записных книжках, часто некстати и громко выражая свое мнение в связи с ответами кандидатов. Но, кроме самих дебатов, их внимание привлекали персоны, занимавшие правую ложу у сцены. Среди них наиболее важным (судя по количеству вызывающих кивков и бесцеремонных указаний карандашами в его сторону) был молодой брюнет, сидевший по правую руку от графини Мари д'Агу, — баронет Альфонс де Ротшильд, молодой наследник дела и самого большого состояния Франции, а возможно и мира, сын знаменитого банкира и подающий серьезные надежды финансист. Он представлял в этом собрании интересы отца, Джемса Ротшильда, и его Парижского банкирского дома, пристально следившего за ходом предвыборной кампании.

В середине XIX века влияние Ротшильдов было неслыханным: семья находилась на вершине могущества — сам глава правительства Австрии князь Меттерних отблагодарил их за услуги титулом баронов. Ротшильды давали займы всем государствам Европы — пять братьев образовали своеобразную банковскую сеть от Лондона до Неаполя и держали руку на пульсе истории — воочию, а не условно выражаясь. Говорили, что Ротшильды всегда на десять-двенадцать часов раньше других узнавали о самых важных политических событиях и решениях.

Ротшильды никогда сами не лезли в политику — они вершили ее, осторожно распределяя риски и всегда оказываясь на стороне победителей. Это им принадлежал известный принцип, положенный в основу формирования финансового сообщества: «Не связывать свою судьбу тесно с каким бы то ни было политическим режимом внутри страны, как и с определенной державой — в международных делах, а иметь прочные интересы и хорошо оплаченных друзей всюду, где только возможно». Этому правилу семья следовала точно, как и законам Ветхого Завета. Но не меньше канонов Ротшильды прислушивались и к своему чутью, позволявшему им привлекать к себе людей, обещающих стать историческими личностями.

Соседка баронета интересовала репортеров значительно меньше. Когда-то, в эпоху адюльтеров, она обратила на себя внимание бурным романом с известным пианистом Ференцем Листом, ради которого бросила свет и влиятельного мужа, чтобы в соседней Швейцарии вдохновенно предаться любви: возвышенной — к музыкальному гению, и плотской — к златокудрому красавцу, от которого довольно быстро родила троих детей — двух девочек и мальчика. Но кого теперь интересовали семейные дрязги, если только они не были замешаны на большой политике! А графиня уже давно утратила и свой авторитет светской львицы, и красоту, которая могла быть сегодня ее единственным оружием.

— Граждане! — между тем с пафосом обращался к публике Гюго. — Я принадлежу моей стране; она может располагать мною. Я полон уважения, вероятно даже чрезмерного, к свободе выбора. И если мои сограждане, свободные и суверенные, сочтут уместным послать меня в качестве их представителя в Учредительное собрание, которое будет держать в своих руках судьбы Франции и Европы, я с благоговением готов взять на себя этот ответственный мандат…

На фоне его изящной речи, тонко сочетавшей достоинство и честолюбие, и харизматической личности самого поэта, автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» казался всего лишь одним из героев своего первого по популярности произведения. Большой и напыщенный, как Портос, он был велеречив, излишне горяч и заметно непоследователен.

— Господь диктует, и я пишу! — восклицал Дюма и размахивал руками, как палицами. — Господь дал нам короля, и, любя Господа, мы любим трон. Любовь народа — основа основ. Сохраним же любовь народа: принцы исчезнут, а великий французский народ останется. И я готов выражать его волю, ибо эти руки, написавшие за двадцать лет четыреста романов и тридцать пять драм, — это руки рабочего…

Откровенно поморщившись на слова Дюма, яростный республиканец Маррас призвал публику к тишине, а соперников — к прениям, в которых несомненную победу с первого же обмена репликами стал одерживать Гюго. Сын наполеоновского генерала, расчетливый и меркантильный, он преумножил свое немалое состояние, полученное по наследству, писательскими гонорарами и сделал его просто огромным. Но, прикрываясь всю жизнь борьбой за права обездоленных, Гюго в представлении большинства казался самоотверженным и бескорыстным, как и его герои. Зато Дюма славился как стяжатель и неумный транжира из-за своей откровенной жажды красивой жизни (а его страстная натура всегда хотела всего и в избытке).