Дар юной княжны - Шкатула Лариса Олеговна (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗

Шкатула Лариса

Дар юной княжны

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гражданская война. Черноморский город-порт Одесса. Конец марта. Холодно. Дом фон Раушенбергов на улице Ришельевской продувается всеми ветрами и с моря, и с суши. Некому было поставить на зиму вторые рамы, заклеить окна, потому молодая княжна Ольга Лиговская пользовалась только одной небольшой комнатой с изразцовой печкой, которую всю зиму топила, чем придется.

Вопреки собственным опасениям, она не замерзла и не умерла с голоду. Даже в начале зимы ухитрилась перетаскать часть старого запаса дров в пустующее помещение дворницкой, чтобы их не разобрали предприимчивые соседи.

Каждый раз Ольга подолгу возилась с огромным висячим замком на дворницкой, чувствуя холод металла сквозь тонкие перчатки, но в конце концов его открывала и затаскивала в свою комнату очередную охапку дров.

В доме все говорило о том, что хозяева собирались сюда вернуться: в кладовой в изобилии лежали мясные консервы, в подполе была картошка, сало, копчености, сахар, мука. По выражению дяди Николя, Ольга обычно не ела, а клевала понемножку как птичка. Она и теперь ела помалу, но, к сожалению, без хлеба не могла обходиться. Княжна выходила на базар и меняла консервы на хлеб. Догадывалась, что невыгодно, потому что местные барышники буквально вырывали у неё из рук банки с австрийской тушёнкой и совали взамен черствые, похожие на булыжник, булки хлеба, которые Ольга потом, как могла, отогревала над самоварной трубой. Ей повезло, когда она нашла этот небольшой, литра на три, самоварчик. Тот, которым пользовались Раушенберги, был огромный, тяжелый и долго закипал, а этот, маленький, уютный, как раз её устраивал. Совсем немного лучины, и вот он уже весело насвистывал, почти как живой. Наверное, поэтому княжна иногда с ним разговаривала.

Долгими зимними вечерами, когда ветер в трубе выл особенно заунывно, а ледяные окна, схваченные толстым слоем инея, угрюмо поблескивали, Ольга казалась себе отрезанной от всего мира на далеком пустынном острове. Там же, в дворницкой, она брала на растопку кукурузные кочерыжки и потому в шутку называла себя — Робинзон Кукуруза. Пятницей, к сожалению, мог считаться только любимый самовар.

Сейчас Ольга Лиговская стояла перед зеркалом и с любопытством разглядывала сооруженную ею самой прическу: две косы, закрученные кренделями над ушами. Нужда заставит — научишься. Конечно, Агнесса — её горничная — справилась бы с этим намного успешнее, но где теперь Агнесса? За морем, как принцесса. Ольга так наловчилась рифмовать концы фраз — в эту игру они с давних пор играли с дядей Николя, — что даже мысли свои пытается рифмовать. Разрешите подавать!

— Надо отвыкать, — говорит себе Ольга. — Рифмы, высокий штиль, стихи из всякой чепухи. Тьфу, опять? Рифмы, как зараза, привязываются, когда не хочешь и думать о них. Революция… нет-нет, эта рифма нам не подходит. За неё вас. княжна, могут и повесить. Не позднее, чем через месяц. Да-а, горничная Агнесса умчалась за границу на быстрой колеснице. А чего мчалась? Не для княжон же сейчас матросы дворцы освобождают. Богатеев побеждают. Так объявили: война дворцам! Сегодня как раз и приходил один. Приказано, говорит, освободить! Что ж, а ля гэр ком а ля гэр [1]. Документы требовал. Показала единственный оставшийся — диплом об окончании Смольного института. Так он стал допытываться: "Почему у вас фамилия не такая, как у родственников? Почему и вы за границу не сбежали, как прочие буржуи недорезанные?" А чего её резать? Она и сама уйдет, только скажите куда?

После всех усилий на Ольгу из зеркала смотрела просто хорошенькая девчонка, этакая инженю [2], в неприметном сером платьице. В свое время за него в ателье Федоровых десять рублей серебром взяли. Мода была такая от кутюр, под простолюдинку. Агнесса его потом носить не захотела. Сморщилась: ни бантиков, ни рюшечек, крестьянское! Что она так шарахалась от всего, по её мнению, простонародного? И все пеняла Ольге на незамысловатость туалетов:

— Вы, княжна, в своих нарядах в аккурат монашенкой смотритесь! Вон, горничная графини Постромцевой сказывала, что на отделку бального платья хозяйки пошло тридцать аршин кружева. А вы? Вместо воланчика одну живую розу к корсажу прикололи!

Крестьянское платье, не крестьянское, а теперь кстати пришлось. Кацавейку Матренину взяла. Пока Ольга её на свою фигуру подогнала, все руки иголкой исколола. Привыкайте, княжна, коль на свете война!

Матрена — кухарка Раушенбергов — в деревню собиралась, много узлов с собой забрала, — все равно добро пропадет! Но кое-что оставила. Мол, примета есть такая, тогда вернешься. Не вернулась Матрена, а её кацавейка княжне пригодилась. И старенький полосатый платок. Ольга из него узелок сделала. Подсмотрела, что много народу с узелками ходит, и себе надумала. Смену белья в него положила, мыло душистое, французское. И диплом Смольного института благородных девиц. Да, в Смольном княжна обучалась. Три иностранных языка, этикет, науку, как быть хорошей женой, — много чего преподавали юным дворянкам — будущему цвету России. А дядя Николя все равно считал, что этого всего для жизни недостаточно. Пригласил ей учителей итальянского, испанского — а ну как по миру с богатым мужем путешествовать придется! А сам пробовал даже татарский язык учить. Мол, язык своих предков надо знать!

— Дядюшка, — хохотала Ольга, — при чем здесь татарский?

— А эти выдающиеся скулы? — хитро щурился он. — А разрез глаз? Мамайка-то на Руси немало порезвился.

— Мамайка… Ты ещё скажи, половцы!

— Может, половцы. Может, хазары. Богата наша история связями не только с европейцами, но и с азиатами, иноверцами. Обо всем знать невозможно, но пытаться узнать побольше можно и нужно. Если, конечно, хочешь быть интеллигентным человеком. Терциум нон датур — третьего не дано.

— Обучаете княжну разным языкам — это понятно, — вмешивалась не в свое дело Агнесса. — Но шпага?

Она округляла свои и без того круглые глаза. Да, дядя Николя давал любимой племяннице уроки фехтования, и ей это нравилось, но все же… Он сомневался, нужно ли благородной девице уметь фехтовать? Здесь вам не Франция, и Ольга — не мушкетер…

— Помолчи, Агнесса, — прикрикивала на горничную княжна. Не дай бог, дядюшка прекратит уроки!

Может, он и прав насчет азиатских корней? Как бы то ни было, воинственность Ольги проявлялась на уроках во всей полноте.

— Прямо д'Артаньян в юбке, — восхищался дядя, с каждым разом прикладывая все больше усилий для отражения выпадов племянницы.

Учили-пытались, напрасно старались! Для чего теперь ей нужно это умение? Ведь в России для княжон другой уровень нужон! Тут уж не рифма, а целый стих получился. Все равно, впереди веселого мало. Революция её, недорезанную, не принимает, а уехать — возможности не дает. Можно, конечно, наглотаться таблеток и… Но тут восставал её природный оптимизм. Ну и что с того, что на пароходе "Святой Петр" вместе с дядей Николя уплыли её документы, фамильные драгоценности, и вообще все мечты? Надо хотя бы побарахтаться. Ольга становится в стойку: выпад-укол, выпад-укол. Смешно.

Дядя будто предчувствовал близкую беду, и все повторял ей, как маленькой:

— Оленька, иди за мной, буквально след в след. Как индейцы, помнишь? Не отставай!

Если бы мог, дядя взял бы её за руку, но он тащил саквояжи в обеих руках, а тут ещё Агнесса все время жалась к нему как испуганный щенок. И у самых сходней толпа так навалилась, что Ольгу бросило в сторону, затерло. Она успела увидеть растерянно озиравшегося дядю Николя, которого обезумевшие эмигранты буквально внесли на пароход, судорожно уцепившуюся за него Агнессу — уж эта своего не упустит! — затем новый людской вал толкнул её на торчащую посреди причала металлическую балку: остатки какого-то сооружения. Ольга ударилась об неё спиной и потеряла сознание.