Покопайтесь в моей памяти - Островская Екатерина (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
– Я понял, – наконец очнулся молодой человек, – я прилечу. Завтра, может быть.
И он сбросил вызов.
– Вот такие нынче детки, – вздохнул эксперт, – даже умирать не хочется им назло.
В стеклянном скворечнике помимо сменщицы находился еще один человек. Это был Михал Михалыч Михеев – один из учредителей управляющей компании, прилизанный сорокалетний мужчина. Очевидно, он уже знал, откуда возвращается Елизавета Петровна, потому что спросил:
– Как там?
Сообразив, что вопрос неконкретный, уточнил:
– Не поинтересовались, есть ли у них подозреваемые?
Сухомлинова покачала головой.
– И так работников не хватает, а тут еще и нового директора надо искать, – с печалью в голосе произнес Михеев.
– Я вчера подала заявление, и Тарасевич меня уволил с сегодняшнего дня.
Михеев вскинул брови:
– И вы, голубушка, туда же! Нет уж. Пишите новое заявление, но уже на мое имя. А пока работайте. И попрошу без прогулов.
Глава десятая
Она спешила на работу. Ехала на троллейбусе, смотрела в окно на серый октябрьский день, думала об Александре Витальевиче, когда на середине пути вспомнила о лежащей в ее сумке тетрадке. Достала и раскрыла на середине. Почерк был мелкий, убористый, но ровный и разборчивый, словно каждую буковку выписывали с огромной любовью.
…Ананян, кв. 48, приводит к себе несовершеннолетних мальчиков, которые остаются до утра.
Тут же шли даты посещений.
Помощница депутата Госдумы Тамара Баранова, кв. 13, употребляет кокаин. В таком виде садится за руль. Она же практикует секс с двумя мужчинами. Таких пар у нее как минимум две.
И опять указаны даты.
Профессор журфака Малышко, кв. 37, – оппозиционер и взяточник. Студенты приходят к нему домой для сдачи экзаменов. Жена Малышко на паркинге царапает ключом машины, принадлежащие женщинам моложе ее. Пострадали авто Пряжкиной, Худайбергеновой и Барановой.
Худайбергенов, кв. 14, продает наркотики Барановой…
Засл. арт. Аркадий Вертов в отсутствие жены приводит к себе студенток театральной академии.
Пряжкин, кв. 51, и банкир Сопаткин, кв. 18, обговаривали схему вывода за рубеж крупных сумм в валюте. Кроме того…
Сухомлинова едва не пропустила свою остановку.
Дверь в ее комнату была закрыта. У входа переминались с ноги на ногу две совсем юные девушки, которые жевали резинку и рассматривали молодого охранника с мощным торсом. У стены стояла завернутая в плотную полиэтиленовую ткань картина. Елизавета Петровна открыла дверь своим ключом и бросила девчонкам, не оборачиваясь:
– Владелица картины через три минуты может заходить. Только снимите пленку и оставьте здесь.
Она опустилась в свое кресло, тряхнула головой, чтобы выбросить из головы все ненужные мысли. Потом вдохнула глубоко и выдохнула, настраиваясь на работу. Девчонки за стеклянной дверью сдирали с картины полиэтилен и бросали его на пол. Подошел охранник и сделал им замечание. Тогда одна стала скатывать пленку в шар, крутя его по полу. Со стороны могло показаться, что она пытается слепить снеговика. Вторая вошла внутрь, приблизилась к стойке и выставила на нее картину.
– Вот, – выдохнула она и, натужно улыбаясь, добавила: – Сколько дадите?
Это был лубок – темный и старый. Очень старый и очень темный. Но сюжет можно было разглядеть.
– Паспорт при себе? – поинтересовалась Сухомлинова.
Девчонка выкатила удивленные глаза, будто ее вызвали к доске и спросили то, что не задавали на дом.
– Полагается паспорт, – объяснила Елизавета Петровна, – если, конечно, мы что-то приобретаем. Но данный предмет нас не интересует. Кстати, откуда у вас эта картина?
– Так это… Ну… Короче, прабабка у меня умерла в деревне. Мы с родителями ездили туда, вывезли, что смогли. Но там и брать-то было нечего. Рухлядь всякая: часы какие-то привезли с кукушкой сломанной, иконы, вот эту мазню…
– А иконы где?
– Так я загнала… то есть продала. Просто подошла к какому-то мужику на улице и предложила. За две иконы он пять тысяч дал, сказал, что у него нет больше. А эту картинку не захотел брать.
– Прабабушка одна жила?
– Ну да. Мы так, заезжали иногда. Но туда ехать двести километров в один конец, и там тоска такая, что… Интернет даже не берет.
– Сколько ты за картину хочешь? Хотя без паспорта нельзя. Так что извини.
– Ой, – притворилась расстроенной девчонка, – ну, пожалуйста, хоть тыщонку дайте.
Сухомлинова посмотрела на нее строго, потом покачала головой:
– Нет… Хотя… Только из уважения к твоей прабабушке. Пятьсот рублей дам.
– Спасибочки, – обрадовалась дурочка и, обернувшись, помахала рукой своей подружке.
Елизавета Петровна достала из своего кошелька пять сотенных.
– На что хоть потратишь деньги? Небось пойдете пиво пить?
Девчонка хихикнула и тут же сделала умное лицо:
– В кино сходим.
Обе они убежали.
Сухомлинова сидела молча, потом потрогала горящие щеки. Сегодня, может быть, впервые в жизни она осознанно, ради выгоды обманула человека. Хотелось вскочить, броситься вслед за глупыми малолетками, догнать, извиниться, сказать, что ошиблась… Предложить настоящую цену.
Но она сидела, чувствуя, как дрожат ноги. Потом поднялась, вышла из-за стеклянной перегородки, подняла лубок и вернулась на рабочее место.
Зазвонил телефон. Вызывал Охотников.
– Ты на месте? А я только что подъехал, сейчас зайду.
Через минуту он показался за стеклянной дверью, открыл ее и обернулся к охраннику.
– Что там перед входной дверью скомканная пленка валяется? Уберите немедленно.
Он подошел и опустился в кресло для посетителей.
– О чем следователи спрашивали?
– Спросили, все ли ценные вещи на месте. Взяли у меня отпечатки пальцев зачем-то. А еще я звонила сыну Тарасевича в Черногорию, сообщила о смерти его отца и попросила приехать. Сын его тоже интересовался, на месте ли картины. Ведь приедет и все продаст: разрешение на вывоз культурных ценностей ему никто не даст.
– Картины там в каком состоянии? И есть ли что-то ценное?
– Ничего особо ценного. Есть эскиз к диплому «Воскрешение дочери Иаира», но не Поленов и не Репин.
– И уж тем более не Генрик Семирадский. Ведь Илья Ефимыч учился с ним на одном курсе, а потом остался на второй год, зная, что большую золотую медаль, как лучший выпускник, он не получит, следовательно, не будет отправлен на пансион в Италию. Семирадский туда поехал, а через год и Репин. Но этот эскиз надо смотреть. Если это Репин, то ты понимаешь… У Репина как раз перед выпуском сестра умерла, он ездил ее хоронить и вернулся под огромным гнетущим впечатлением…
Он рассказывал то, что самой Сухомлиновой было уже известно, и он знал об этом. Знал, но продолжал говорить, словно гася в себе желание разговаривать на какие-то другие темы.
Елизавета Петровна наклонилась и подняла приобретенный лубок. Поставила его перед Охотниковым.
– Надо же, – встрепенулся бывший сокурсник. – Хороший лот получится. И ведь сюжет замечательный! «Как мыши кота хоронили». Середина восемнадцатого века. На реализацию принесли?
– Никто не приносил: по случаю сама купила.
– Так давай на аукцион выставим. А если тебе деньги срочно нужны, то я прямо сейчас с тобой рассчитаюсь. Двести тысяч тебя устроит?
Она кивнула, потому что не могла сказать и слова – свело челюсти от волнения. Даже в сторону отвернулась, чтобы не видеть, как Юрий Иванович достает портмоне и считает купюры.
– Лубок на аукцион выставите? – еле выдавила она.
– А что с ним еще делать. Поставлю за четыреста. А уйдет наверняка за пятьсот. Сейчас много любителей такого… А что у тебя с голосом?
– Переволновалась на допросе, – ответила она и обернулась к Охотникову, который продолжал считать деньги.
– А-а, – отозвался он, не отрывая взгляда от купюр, – и у нас есть люди, и за границей, которые коллекционируют иконы и лубок. Года два назад мне принесли портрет Алексея Михайловича, выполненный в подобной технике. Так за него на аукционе такая борьба шла! Жаль, конечно, что не удалось перекупить и самому выставить, а так только свои обычные пятнадцать процентов получил, с которых еще налоги платить.
