Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
– Тут не может быть никакого сомнения, – подтвердил я. – Я сам хорошо знал Джима.
Сэр Генри кивнул.
– Я был в этом уверен, – сказал он. – Уж если Джорджзаберет себе что-нибудь в голову, он непременно это сделает. Он был с самого детства упрям и настойчив. Если он забрал себе в голову перейти Сулимановы горы, так он их перешел, если только его не постигло какое-нибудь несчастье. Мы должны искать его по ту сторону гор.
Омбопа понимал по-английски, но сам почему-то говорил на этом языке редко.
– Это далеко, Инкубу, – заметил он.
Я перевел его замечание.
– Да, – отвечал сэр Генри, – далеко. Но нет на свете такого далекого пути, которого человек не мог бы пройти, если он положил на это всю свою душу. Когда великое чувство любви руководит человеком, когда он не дорожит своей жизнью и готов ежеминутно ее лишиться, тогда нет ничего такого, Омбопа, чего бы он не мог совершить: нет для него ни гор непреодолимых, ни пустынь непроходимых, кроме той неведомой пустыни и тех таинственных высот, которых никому не дано узнать при жизни.
Я перевел.
– Великие слова, о отец мой! – отвечал зулус (я всегда называл его зулусом, хотя по-настоящему он вовсе не был зулусом). – Великие, высоко царящие слова, достойные наполнять уста мужчины! Ты прав, отец мой Инкубу. Скажи мне, что есть жизнь? Жизнь – легкое перо, жизнь – ничтожное семечко полевой былинки: ветер носит его во все стороны, оно размножается и при этом умирает или уносится в небеса. Но если семечко хорошее и тяжелое, оно еще может постранствовать. Хорошо странствовать по назначенному пути и бороться со встречным ветром. Всякий человек должен умереть. В худшем случае он может умереть только немного раньше. Я пойду через пустыню вместе с тобой, пойду через горы, если только смерть не скосит меня на пути, мой отец!
Он умолк на минуту и потом продолжал в порыве того странного красноречия, которое по временам находит на зулусов и доказывает, что это племя отнюдь не лишено интеллектуальных способностей и поэтического чутья:
– Что такое жизнь? Отвечайте, о белые люди! Вы – премудрые, вы, которым ведомы тайны Вселенной, тайны звездного и надзвездного мира! Вы, которые устремляете ваши слова без голоса в дальние пространства, откройте мне тайну жизни, отвечайте мне, откуда она берется и куда исчезает? Вы не можете отвечать, вы не знаете. Слушайте, я скажу вам! Из тьмы мы берем начало, и в тьму мы снова уходим. Как птица, увлеченная бурным вихрем в ночную пору, мы вылетаем из ничего; на минуту наши крылья промелькнут при свете костра, и вот мы снова устремлены в ничто. Жизнь – ничто. Жизнь – все. Это – рука, которой мы отстраняем смерть; это – светляк, который светится во время ночи и потухает утром; это – пар от дыхания; это – малая тень, что бежит по траве и пропадает с солнечным закатом!
– Странный вы человек, – сказал сэр Генри, когда он перестал говорить.
Омбопа засмеялся:
– Мне кажется, что мы с тобой очень похожи, Инкубу. Может быть, и я ищу брата по ту сторону гор.
Я посмотрел на него довольно подозрительно.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я. – Что ты знаешь об этих горах?
– Очень мало знаю. Там есть чуждая страна, страна волшебных чар и чудных тайн; страна храбрых людей, деревьев, потоков, белоснежных гор и великой белой дороги. Я слыхал об этом прежде. Но к чему говорить? Уже темнеет. Кто доживет – увидит!
Я опять покосился на него недоверчиво. Он положительно знал слишком много.
– Тебе нечего меня опасаться, Макумацан, – сказал он, отвечая на мой взгляд. – Я вам не рою яму. Я ничего против вас не замышляю. Если мы когда-нибудь перейдем за эти горы, по ту сторону солнца, я скажу все, что знаю. Но смерть бодрствует на этих горах. Будь мудр и вернись назад. Ступай и убивай слонов. Я сказал!
И, не прибавив ни единого слова, он поднял копье в знак приветствия и пошел назад в лагерь, где мы нашли его вскоре после того. Он сидел и преспокойно чистил ружье, как всякий другой кафр.
– Вот странный человек, – сказал сэр Генри.
– Да, – отвечал я, – даже чересчур странный. Не нравятся мне его странности. Он положительно что-то знает, да только не хочет сказать. Но ссориться с ним не сто?ит Странствие наше такое диковинное, что таинственный зулус ему только под стать.
На другой день мы сделали все необходимые приготовления к походу. Конечно, невозможно было тащить с собой через пустыню тяжелые карабины и тому подобную кладь, так что мы рассчитали своих носильщиков и поручили хранить вещи до нашего возвращения одному старому туземцу, у которого был крааль поблизости. Мне было очень жалко оставлять такую драгоценность, как наше милое оружие, на благоусмотрение старого вороватого плута, у которого просто глаза разгорелись от жадности при виде его. Впрочем, я принял разные предосторожности.
Во-первых, зарядил все карабины и сообщил ему, что, если он посмеет до них дотронуться, они непременно выстрелят. Он сейчас же произвел эксперимент над моим карабином, и, конечно, тот выпалил и пробил дырку в одном из его собственных быков, которых, как нарочно, только что пригнали в крааль, не говоря уже о том, что и сам старый болван кувыркнулся вверх ногами, когда ружье отдало назад. Он вскочил как ужаленный, весьма недовольный потерей быка, за которого имел наглость тут же просить у меня вознаграждение. Он уверял, что теперь ни за что на свете не дотронется до ружей.
– Положи живых дьяволов куда-нибудь подальше, на жниво, – сказал он, – а не то они убьют нас всех!
Затем я объявил ему, что если мы по возвращении недосчитаемся хоть одной из этих штук, я непременно убью своим колдовством и его самого, и всех его домашних, а в случае нашей смерти, если он осмелится их украсть, я явлюсь с того света, буду мерещиться ему денно и нощно, приведу его скот в бешенство, так что жизнь его превратится в настоящее мучение, да еще, кроме того, заставлю всех чертей, сидящих в карабинах, вылезти оттуда и побеседовать с ним так, что ему будет очень несладко. После этого он поклялся, что будет хранить наши вещи, как дух своего родного отца. Он был пресуеверный старый кафр и вместе с тем большой негодяй.
Поместив таким образом излишнюю поклажу, мы отобрали те пожитки, которые нужно было нести с собой нам пятерым, то есть сэру Генри, Гуду, мне, Омбопе и готтентоту Вентфогелю. Их было немного, но что мы ни делали, как ни старались, все же на каждого из нас приходилось около сорока фунтов. Всего-навсего с нами было пять скорострельных ружей, три револьвера, патроны, пять больших фляжек для воды, пять одеял, двадцать пять фунтов бильтонга (вяленной на солнце дичины), десять фунтов разных бус для подарков, аптечка, состоявшая из самых необходимых лекарств, включая хинин и два-три хирургических инструмента, наши ножи, разная мелочь, то есть компас, спички, маленький карманный фильтр, табак, лопаточка, бутылка водки и, наконец, то платье, что было на нас.
В этом заключалось все наше снаряжение. Право, это было очень немного для такого дальнего пути, но брать с собой больше мы не решились.
С величайшим трудом удалось мне уговорить троих туземцев из деревни пройти с нами первую станцию, всего двадцать миль, и снести по большому меху с водой, за что я обещал подарить им по хорошему охотничьему ножу. Мне хотелось возобновить воду в наших походных фляжках после первого ночного перехода, так как мы решились тронуться в путь, пользуясь ночной прохладой. Туземцам я объяснил, что мы отправляемся на охоту за страусами, которыми изобиловала пустыня. Они долго тараторили и пожимали плечами, уверяя, что мы сумасшедшие и непременно умрем от жажды, что, впрочем, было довольно вероятно; но так как им страстно хотелось получить ножи (роскошь, почти невиданная в этой глуши), то они и согласились идти с нами, рассудив, что, в конце концов, наша гибель совершенно их не касается.
Весь следующий день напролет мы спали и отдыхали, а на закате плотно поели свежего мяса и запили его чаем, причем Гуд печально заметил, что, по всей вероятности, теперь нам очень долго не придется его пить. Затем мы окончательно снарядились в путь и легли, ожидая, когда взойдет луна. Наконец часам к девяти она поднялась во всей своей красе, проливая серебряный свет на дикую окрестность и озаряя таинственным сиянием все неизмеримое пространство убегающей вдаль пустыни, столь же торжественной и спокойной, столь же чуждой человеку, как и усеянный звездами небосклон. Мы встали и были готовы в несколько минут, но все еще медлили, как свойственно медлить человеку на пороге невозвратного. Мы, трое белых, остановились поодаль от остальных. Немного впереди, за несколько шагов от нас, стоял Омбопа со своим ассегаем в руках и ружьем за плечами и не спускал глаз с пустыни; три туземца с мехами воды и Вентфогель собрались вместе позади нас.
