»Две жизни» (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Тот, кто слышит в искусстве голос сияющего Бога, тот уже носит в себе знание вечности Жизни. Поняв однажды Жизнь как вечное милосердие, нельзя быть несчастным.
В Ваш счастливый день, в своей счастливой любви, помните о несчастном дне и несчастной любви других. Ищите знания, чтобы понять, что несчастья нет как такового. Всё — все чудеса и все несчастья носит в себе сам человек. Когда же ему открывается знание, он становится спокойным, ибо Мудрость оживает в нём. Не ищите чудес, их нет. Ищите знание, — оно есть. И всё, что люди зовут чудесами, всё только та или иная степень знания. Ваш вечный друг Флорентиец".
Чувство особенной радости, какое-то ещё не испытанное ею сознание большого и светлого счастья наполнило Лизу. Она спрятала драгоценное письмо на груди и подошла к матери, державшей чудесную рамку с портретами.
— Я думала, что красивее лорда Бенедикта не может быть никого, — говорила графиня. — Теперь не знаю, кому отдать предпочтение. Быть может, этот незнакомец и не так классически прекрасен, как лорд Бенедикт. Но в его лице есть что-то особенное, какая-то пленительная светящаяся доброта, перед которой даже трудно устоять на ногах. Хочется пасть ниц. Но, возможно, это только иллюзия.
— Недолго ждать, чтобы решить этот вопрос. Завтра вы его увидите, — сказал Николай. — Во всяком случае, стоит вам посмотреть на сияющего Джемса, и вы, графиня, убедитесь, что живой облик Ананды превосходит его портрет. Джемс, по-моему, молится на Ананду и употребляет всё усилие воли, чтобы сейчас же не выхватить из ваших рук портреты своих обожаемых друзей.
Графиня возвратила портреты капитану, не обратив внимания на чудесный рисунок рамки, а Лиза тотчас заметила тождественность его с рисунком её головного убора, с переплетавшимися лилиями и фиалками на медальоне и браслете.
— Джемс, фиалка и лилия должны стать нашими цветами. Пусть они будут символом пути к самообладанию. Ах, если бы научиться никогда не раздражаться и никого не судить! Как легко было бы тогда жить на свете, как просто общаться с людьми, потому что больше всего меня тяготит моя раздражительность и требовательность к людям.
— Чем больше ты будешь понимать, чего достигли эти люди, — тем яснее станет тебе, куда и как направлять мысли, когда будешь в неустойчивом состоянии духа. Любя так, как мы любим друг друга, надо помнить только, с кем, где и для чего мы живём. В своей любви мы не забудем тех, кто сделал нас такими счастливыми. И в свою очередь, в своём счастье не забудем тех несчастных, которые повстречаются нам.
Граф пришёл звать к столу, извиняясь, что такой экстренный обед может быть с изъянами, особенно по части вегетарианского меню. Но видно было, что он в своей сфере, что угощать людей в своём доме составляет не последнее из удовольствий графа.
Весело летел обед, за которым Лиза много и тепло говорила с Алисой, впервые оценив большую музыкальность и вокальную образованность своей новой подруги. Сегодня Алиса особенно сильно действовала на Лизу своей простой добротой и сердечностью. Лизе казалось, что Алиса совершенно забыла, что тоже молода и прекрасна, что её игра увлекает сердца людей, что и ей надо жить своей личной жизнью. Лизе казалось, что Алиса живёт только её, Лизиными, интересами, её счастьем, только её игрой, её ближайшим будущим. Лиза не представляла, как бы она могла забыть о себе, о своём счастье, о своей любви хотя бы на миг.
— Вы, Алиса, всё ещё говорите Лизе «вы», — вмешался в их разговор Джемс, сидевший рядом с Лизой. — Как это возможно при вашей любви к людям вообще, и ко мне и Лизе в частности.
— Ты или вы, какое это имеет значение, дядюшка. Кроме того, Лиза, благодаря вашей милости, попала мне в тётки. Должна же я оказывать ей двойное почтение, — смеялась Алиса.
— Это не по-русски, дочка, — поддержал капитана граф. — Раз у мужа племянница, — ты должна в ней любить его самого. Изволь пить с Алисой брудершафт, и я примажусь к этому делу.
— Как много вам придется выпить брудершафтов, папа! У Алисы есть ещё кузен Генри и тётя Цецилия. И ещё найдутся родные.
И обед пролетел, и вечер пролетел, и гости уехали, а Лизе всё казалось, что то было лишь мгновение. Когда Джемс подошёл к ней проститься до завтра, ей и жаль было его отпускать, и хотелось побыть одной, чтобы подумать обо всём пережитом за такое короткое время.
— Думай, дорогая, о белом Будде и о письме Флорентийца. Мы будем врозь сегодня, но в мыслях я буду весь с тобой. И всю остальную жизнь каждая разлука с тобой будет только внешней. Где бы я ни был, — ты будешь рядом.
Простившись, Джемс уехал в очаровательный тихий домик, чтобы провести ночь подле белого Будды.
Войдя в комнату, где еле виднелась статуя, подножье которой, как и всё вокруг, ещё было убрано цветами, источавшими приятный аромат, Джемс сел на низенький диван и в полумраке стал вглядываться в божественное лицо царевича, оставившего всё земное для истины.
Впервые Джемс был здесь один после своей фактической свадьбы. Как он и обещал Лизе, мысли его были с нею.
Джемс вспомнил всё их давнее знакомство, и такой короткий по времени, но напряжённый по чувствам роман. Ему казалось чудом всё совершившееся. Сколько лет он прожил, ни разу не подумав о женитьбе и даже гордясь репутацией безнадёжного холостяка, которая прочно за ним утвердилась. И вдруг девушка, едва вышедшая из детства, стала его женой, частью его собственной жизни. Глаза его привыкли к темноте, и он теперь различал гирлянду цветов, брошенную рукой Ананды в чашу вместе с письмом и браслетом для Лизы.
Цветы спускались из чаши почти до полу, и капитану казалось, что каждая чашечка цветка — кусочек его собственного сердца, разорванного на клочки, чтобы легче было впитывать горе и радость земли и приносить их в чашу Мудреца.
Мудрец сумел показать земле Свет и тот путь, каким можно освободиться от страстей простому человеку. Капитан думал, что не слишком-то целомудренно живя до сих пор, он только и делал, что указывал всем, как закрепостить себя в страстях. Эту ночь он сознавал как переломную. Ему вспомнилась дикая буря, бесстрашие Левушки, сунувшего ему со смехом конфету в рог в момент наивысшей опасности.
Вспоминал он и необычайный вид моря и столкнувшиеся водяные столбы в том самом месте, где ещё минуту назад находился его пароход, и странное выражение на лице И., выражение гармонии, мира и тихой радости, с которым он смотрел на весь этот ужас.
— "Человек должен жить так, — прозвучали в его памяти слова И., - чтобы от него передавались эманации мира и отдыха каждому, кто его встречает. Вовсе не входит в задачу простого человека становиться или пыжиться стать святым. Но задача — непременная, обязательная задача каждого — прожить своё простое, будничное сегодня так, чтобы внести в своё и чужое существование каплю мира и радости".
И снова он стал думать, дал ли он за всю свою жизнь хоть десятку людей каплю мира и радости? Капитан смотрел в лицо Мудреца, сумевшего, не ища популярности, стать не только известным всему миру, но и Богом для половины людей земли. Жизнь казалась капитану прожитой бесцельно и бессмысленно. Если бы сейчас ему предстояло окончить свою земную фазу жизни, с чем бы он ушёл? Добра, что он сделал людям, и в кулаке, пожалуй, не зажмёшь, а радости — и того меньше. Как же теперь начинать новую жизнь? Чем руководствоваться?
Не раз обдумывал капитан разговор с Флорентийцем у него в кабинете в деревне. И сейчас, как и каждый раз, когда он думал об этих замечательных словах, ему казалось, что он не в силах выполнить и сотой доли их. Он уже склонен был прийти в уныние, как услышал лёгкий стук в наружную дверь. Капитан прислушался, убедился, что стук повторился так же негромко, но настойчиво, спустился вниз, чтобы не беспокоить семью старого слуги, единственных обитателей дома. Открыв дверь, капитан был изумлён, увидев на пороге высокую фигуру в плаще, в которой тотчас же признал Ананду.
— Вы, капитан, конечно, меня не ждали. Да и я, признаться, сам не знал час назад, что зайду к вам. Я бродил по затихшему городу с дядей, и он указал мне, что в вашем доме горит свет. И тут же, смеясь, прибавил, что в вашей душе не чернильная, но довольно серенькая тьма.
