Бремя прошлого - Адлер Элизабет (электронные книги бесплатно .txt) 📗
– О, слава Богу, это же ирландец – ну, конечно, разве не полон ими Нью-Йорк?
Я вцепилась в оконный карниз, чтобы от напряжения выглядеть бледной, и, должно быть, мне это удалось, так как он спросил:
– Вам плохо, мэм?
– За мной гонятся, – задыхаясь, ответила я. – Он прячется за углом, ждет меня… Мне бы остановить такси, но ни одного не видно, а ждать на улице мне слишком страшно.
– Я найду вам такси, мэм, – сказал сторож, выходя из кабины, и угрожающим жестом положил руку на револьвер в кобуре, висевшей на поясе. – Подождите здесь, голубушка, – сказал он, – сейчас у вас будет машина.
Сторож вышел из вестибюля на улицу, и я видела, как он, поворачивая голову то налево, то направо, остановил на мне вопросительный взгляд, и я показала пальцем в левую сторону. Он прошел дальше по улице и скрылся за углом. Злорадно ухмыльнувшись, я пробежала по еще не отделанному вестибюлю к стоящему с открытыми дверями грузовому лифту. Я нажала первую попавшуюся кнопку и медленно поехала мимо одного за другим загроможденных материалами недостроенных этажей, представлявших собою просто бетонные площадки, слабо освещенные дежурным светом. Все это выглядело пугающе. Я подумала о Бобе и о том, чего ему стоило строительство этого еще не законченного небоскреба. Все эти переговоры о ценах и подрядах, о разрешениях на планировку и о налоговых льготах, вся эта бюрократия с ее финансовыми махинациями, – все это было связано с возведением огромного здания в одном из самых крупных городов мира. Вид кругом был печальным и пугающим. Это был еще только скелет здания, и возникало сомнение в том, что эти железные кости когда-нибудь обрастут мясом. Лифт, качнувшись, остановился, и я шагнула в совершенно иной мир. Пол обширного холла был покрыт отлакированным паркетом, а под потолком сияла хрустальная люстра. Я осторожно пошла по мягкому шелковому ковру нежно-голубого и темно-бронзового тонов, думая о том, пришел ли уже Джейкей. Заглянув в открытые двустворчатые двери, я увидела еще более роскошные ковры, дорогие диваны и старинную мебель; на каждом предмете еще оставался ярлык – номер аукционного лота.
Стену напротив окон занимала картина «Дорога» кисти Ван Гога; она мерцала, как икона, в свете специальных ламп, и я поняла, что теперь все это принадлежит Джейкею. Он выкупил все вещи Боба: его мебель, ковры и антикварные ценности, как купил и писательский дом в Моитукке вместе с мебелью. Он хотел сравняться с Бобом, и Ван Гог Боба – символ его успеха – был последней точкой, живым подтверждением того, что его мечты сбылись.
– Моди, – прозвучал за моей спиной голос Джейкея. И я обернулась, покраснев, как школьница, захваченная врасплох со шпаргалкой. – Вас прислала Шэннон? – удивленно спросил он.
Я покачала головой.
– Нет, Джейкей, нет. Я пришла сюда потому, что должна с вами кое о чем поговорить.
– Могу ли я спросить, как вы узнали, что я здесь?
– Шэннон сказала мне, что у нее назначена встреча с вами.
Он кивнул и подошел к небольшому изящному серванту «Шератон».
– Вы чего-нибудь выпьете? – спросил он, наливая себе в стакан бренди.
Я не могла пить с убийцей.
– Нет, – вежливо поблагодарила я, – благодарю вас.
Он сел в кресло, какие во Франции называют креслом консьержки, – вроде накрытого чехлом ящика. Высокие боковины бросали тень на его лицо, оно было наполовину скрыто, и я подумала, что было бы лучше, если бы он сел напротив меня на диван.
Я, разумеется, старая ирландская проныра, но любопытство никогда раньше не ставило меня в такое странное положение, и я, никогда не отличавшаяся особой деликатностью, перешла прямо к делу.
– Отчего бы вам не сказать мне, почему вы убили Боба? – спросила я, так как, кроме тревоги за Шэннон, у меня была еще одна причина для разговора с Джейкеем: я должна была услышать из его собственных уст, почему он это сделал, и тогда я убедилась бы в правильности своей теории.
– Моди, как вы можете даже произносить такое? – возразил он голосом, в котором прозвучала боль. Он отпил бренди, и, когда наклонился вперед, я увидела, что он улыбается.
– Могу, потому что ваша бабушка была женой сына Лилли, Мальчика Шеридана. И потому что ваша мать Элма Бреннэн, умерла не от цирроза печени, как вы говорили. Она была застрелена в аллее парка, и вы были арестованы, и вас допрашивали в связи с ее убийством. И имя ваше вовсе не Джонас К. Бреннэн. Букву «К» вы добавили только после того, как решили стать Бобом О'Киффи, отнять у него жизнь, работу, его деньги и имя, считая, что все это по праву принадлежит вам.
– Все это очень умно с вашей стороны, Моди, – заговорил он. – Но когда я встретился с вами, то сразу понял, что вы слишком умны, чтобы это не послужило вам во вред. Не кажется ли вам забавным, что мы с вами кузены?
Должна признаться, я ни разу не подумала об этом, и челюсть у меня отвалилась при мысли о родстве с убийцей и маньяком.
– На это ума у меня не хватило, – ответила я. – Все, что от нас требовалось, это заглянуть в прошлое. Ведь вся подноготная в прошлом, Джейкей, не так ли?
Он залпом допил бренди и сел, уставившись в стакан, который вертел между пальцами.
– Вся моя жизнь состояла из одних мучений, как вы знаете, – начал он в тоне учтивой беседы, как если бы говорил о чем-то, прочитанном в газете. – Сплошные оскорбления и происки, унижение и отторжение. Никому не был нужен этот нищий щенок Бреннэн, чья мать жила с черным, а отец спал с каждой городской шлюхой. Единственным светлым пятном были бабушкины рассказы о прошлом. Она рассказывала мне то, что слышала от Мальчика Шеридана, о его блестящей матери Лилли Молино, которая жила в особняке на Бикон-Хилл, и о своей семье в Ирландии. О том, сколько у них тысяч акров земли, с замками и домами, об их собственных озерах и реках. И о сотне слуг, спешивших исполнять все их желания, так что они и пальцем не пошевелили за всю свою жизнь. Я мечтал о них, убирая кукурузу в поле под палящим солнцем или ночами в постели, изнемогая от жары, искусанный комарами летом или дрожа от холода и сырости зимой. Думал о них, когда глотал скудную пищу и когда одевался в дешевые лохмотья, думал о них в одиночестве на школьном дворе, и другие дети либо насмехались надо мной, либо вообще не замечали. Эти истории стали для меня легендами, сказками о некоей касте прекрасных людей, которые жили в полной беззаботности и которые отвергли моего деда, Мальчика Шеридана, потому что Лилли не хотела себе лишних забот. Я часто думал о благородных Молино, представлял их вернувшимися в свой замок с их бесчисленными акрами земли и деньгами, и образы их преследовали меня постоянно. Меня угнетало то, что они по-прежнему жили своей чудесной жизнью, и то, что все это было мне совершенно недоступно.
Когда я превратился из ребенка в подростка, я стал изучать прошлое. Ходил в библиотеку, читал об истории Ирландии в энциклопедиях, рассматривал карты. Наткнулся на Книгу пэров Барка и отыскал в ней имена своих собственных предков. На поиски родословного древа Молино я потратил столько же времени, сколько на все занятия в школе, и понял, что если бы не неблагоприятные обстоятельства, я был бы юным лордом в своем ирландском замке и сорил бы деньгами в свое удовольствие.
Я даже нанялся летом на работу в Бостоне и получил возможность узнать больше о Лилли. Я рылся в городских архивах, в записях о рождении, смерти, выписывал имена, даты, адреса. Узнал о еще одном сыне Лилли, Лайэме Портере Адамсе. Как говорил Боб, «выследил всех до конца» и догадался о том, что Боб О'Киффи был внуком Лилли. И эта рана жгла меня сильнее, чем любая другая, пережитая раньше. Мы оба были потомками сыновей Лилли, но только Боб был ее законным наследником. И он был настолько богат, что даже не предъявил свои права на деньги Лилли. У Боба было все, а у меня, как всегда, ничего.
Я приколол его фотографию на стене в колледже и каждую ночь после долгих, трудных часов занятий и одиночества твердил себе, что когда-нибудь получу все, что у него есть, все то, что должно по праву принадлежать и мне. И в один прекрасный день стану Бобом О'Киффи, Я должен был стать им.
