»Две жизни» (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Из всех присутствовавших только несколько человек поняли смысл слов Ариадны. По лицам остальных было ясно, что они считали этот обмен благодарностью неизбежным восточным этикетом. Графиня, благодаря певца, сказала ему:
— Всё, что я поняла сегодня, так это то, что я вовсе не понимала, какую великую ценность представляет из себя человек и чего он может достичь, если всецело, до конца, отдает свою жизнь чему-то одному. Свою жизнь я прожила в постоянных компромиссах и теперь вижу, что именно поэтому ничего не достигла.
— А я, — сказал граф, — пережил за эти часы не одну, а несколько жизней. Мне казалось, что я странствую вслед за вашим голосом по всем землям и народам. И всюду вижу одну неудовлетворённость. И я вспоминал слова моего отца: "Однажды ты пожалеешь, что так бездеятельно прожил свою жизнь". Вот это «однажды» свершилось сегодня. Мало того, я исцелился от постоянных забот о величии своей персоны. Я понял, что пришёл на землю и уйду голым. Я обещаю, глядя в ваши глаза, начать трудиться для моего народа, как сумею.
— Мне не выразить так, как это сделал папа, всего, что мне открылось через вашу музыку, — сказала стоявшая рядом с отцом Лиза. — Но с этой минуты я знаю одно: можно по-всякому открыть человеку, что он живёт не только на одной земле. Кто поёт так, как вы, тот ведёт людей так же мощно, как Будда или другой святой. Не знаю, понятно ли я выражаюсь, слов мне не хватает. Но ваши песни сегодня для меня рубикон.
Каждый благодарил Ананду на свой лад и стремился объяснить, что стал богаче благодаря его песням. Один Генри шепнул:
— Все разбогатели, один я стал ещё более нищим. Я всё потерял сегодня, так как понял, что вернуться к вам пока не могу, а разлука с вами для меня хуже, чем нищета.
— Бедный мой мальчик, — ответил ему Ананда, отводя его в сторону, — ты всё так же настойчив в своих желаниях. При этом приходит в возбуждение весь твой организм, ты утрачиваешь равновесие и не видишь с ясностью, что тебя окружает. Давно ли ты сознавал, что тебя спас Флорентиец? Давно ли ты убедился, что только его духовная мощь была способна вытащить тебя из смятения и тоски, в которые ты сам погрузился. Разве все эти уроки ничему тебя не научили? Неужели расточаемая тебе любовь не вызвала в тебе ответной благодарности?
— О Ананда, вы слишком плохо обо мне думаете. Я не только ценю Флорентийца и преклоняюсь перед ним. Я знаю, что, быть может, только подле него одного я смогу найти силы, чтобы стать достойным вас.
Я благоговею перед мудростью Флорентийца, но моё счастье, единственное, чего я желал бы в жизни: быть подле вас. Время, прожитое в разлуке с вами, я употреблю, чтобы обрести самообладание. Знаю: у каждого свои препятствия, свои задачи воплощения. Я хорошо понимаю теперь, что мне ничего не откроется, пока мой характер не станет ровным, пока я сам не сброшу с себя угрюмость. Ах, если бы я мог стать таким же весёлым смельчаком, как Левушка!
Их разговор прервал хозяин, предложивший всем пройти в столовую. Вечер закончился лёгким ужином, который пролетел для гостей как одна минута. Князь Сенжер и сэр Уоми поражали семейство Е. своими познаниями и рассказами о путешествиях. Граф и капитан, которым казалось, что они видели необычайно много, почувствовали, что ничего ещё толком не знают, когда сэр Уоми стал рассказывать об Индии, её таинственных, заветных уголках и разнообразных религиозных сектах. О пародах её, никогда не покидавших мысли о свободе.
Остроумнейший юмор князя Сенжера. его тончайшие наблюдения человека, его развёрнутые характеристики разных народов, познания в науке и технике заставили всех и смеяться и задуматься над тем, как один человек мог вместить такую универсальную образованность. Никому не хотелось уходить. Пришлось самому хозяину напомнить, что завтра уже началось, а в двенадцать часов состоится свадьба Лизы и капитана в русской церкви.
С трудом отрываясь от семьи лорда Бенедикта и всех его пленительных друзей, гости отправились по домам. Прощаясь с капитаном, графиня сказала:
— Спасибо, Джемс. Сегодня я нашла разгадку жизни. Ваши друзья без слов доказали мне, что я уже выполнила свою роль подле дочери. Дальше я не могу быть ей пока полезной. Поезжайте путешествовать. Лиза — ваша теперь. Я не сомневаюсь, что вы будете ей отличным другом и учителем в её новой жизни, а ваши друзья не оставят вас обоих.
Сердечно обняв Джемса, она быстро прошла в свою комнату, чтобы скрыть набегавшие слёзы. Графине хотелось остаться одной и разобраться хоть немного в сумбурных своих переживаниях, но Лиза не дала ей сосредоточиться на этом.
— Мамочка, моя любимая подруга, не плачь в эту ночь, последнюю ночь, когда мы ещё вместе. Мы только что видели настоящих людей. Можешь ли ты себе представить, чтобы кто-нибудь из них плакал, расставаясь? Наша с тобой разлука будет так коротка. И нам так много предстоит сделать до нового свидания. Пойдём ко мне. Помоги мне снять платье, как ты иногда это делаешь. И вернёмся сюда к папе, он так был печален, когда мы ехали домой.
— Я не печален, дитя, — входя, сказал граф, услышавший слова дочери. — Я очень решителен. Всё, что я ещё успею, я сделаю, чтобы не упрекнуть себя в том, что прожил зря, без пользы. Предлагаю тебе, моя дорогая девочка, пойти к себе и скорее лечь спать. Нехорошо, если завтра ты не будешь свежее розы. Спи крепко, будь мужественна, входя в новый круг жизни, и предоставь нам с мамой провести вместе эту многое решающую в нашей жизни ночь. Нам уже не раз приходилось находить помощь и утешение друг в друге.
От всей души желаю тебе найти в браке истинную и долговечную дружбу. Мало, деточка, любить мужа и семью. Нужны ещё огромный такт и радость, чтобы не быть никому в тягость своей любовью и не требовать любви за свою любовь.
Он обнял дочь, проводил её до её комнаты, поцеловал ей руки и вернулся к жене.
— Утро вечера мудренее, дорогая. Выпей микстуры и попробуем мирно заснуть. Давай думать теперь только о счастье Лизы, о её жизни и радости. Если и для тебя вопрос о возвращении в Гурзуф решен, — мы едем туда не просто доживать бесполезную жизнь. Но вернёмся счастливыми, от многого освободившись, и начнём трудиться для чужих детей. Ты давно хотела завести ясли. Я всё собирался выстроить больницу. Попробуем теперь претворить свои мечты в дело.
Словами ласки и шутливыми замечаниями граф привёл в равновесие свою уставшую и тоскующую жену. Вскоре их комнаты погрузились во мрак, но как спали эти три сердца, тесно сросшиеся за долгую совместную жизнь, и спали ли они, о том знали только их подушки.
Пытка разлуки терзала им сердца, хотя безнадёжности ни в ком из них не было. Если бы, оставшись одни, старые супруги захотели объяснить самим себе, что же произошло в их сердцах и почему утихла несносная, мутная, похожая на зубную, боль, то ни один из них сказать ничего не смог бы.
Графиня, прежде считавшая, что возврат в Гурзуф без дочери равносилен смерти, вдруг стала радостно думать, как она устроит ясли, определяла для них место, мечтала о саде и цветниках. Дочь стала не больным её местом, а только одним из главных слагаемых красоты жизни. Каким образом, когда именно начался и произошёл в её мыслях поворот, она не знала. Она только знала, что лорд Бенедикт, его пример постоянной деятельности, заботы и внимания к людям открыли ей глаза на собственную инертность, на эгоизм постоянных мыслей лишь о себе и своих близких. В ней проснулось желание найти что-либо глубокое и близкое тем интересам, которыми жил этот человек. Ей захотелось теперь трудиться, и трудиться бескорыстно, чтобы завоевать его внимание и дружбу, которыми она начинала дорожить.
У графа стало спокойнее на сердце с того самого мгновения, как он прочел письмо отца. Он сразу решил вернуться в Гурзуф и предоставить дочери свободу самостоятельно устраивать свою жизнь. И чем дольше наблюдал он и слушал лорда Бенедикта и его друзей, тем больше удивлялся. Многое, очень многое вспоминал он теперь из сказанного когда-то отцом. Потому что иногда лорд Бенедикт высказывал мысли, которыми не раз и не два, а неоднократно делился с ним отец. Но тогда графу казалось, что отец его просто единственный в своём роде чудак. Теперь, когда те же мысли граф нет-нет да улавливал в речах лорда Бенедикта, — он увидел для себя обязательную программу живой деятельности.
