Прощеное воскресение - Михальский Вацлав Вацлавович (онлайн книга без txt) 📗

— Так то морячки взяли порт на фрицевских гробах — у нас про то все слыхали. Ты че мелешь? То морячки…

Александра протянула шоферу руку и представилась:

— Военфельдшер штурмового батальона морской пехоты Александра Домбровская.

— Да ты че? — Он бережно взял ее ладонь в свою лапищу, подержал недолго. — Младший сержант Петр Горюнов. — Он даже отпустил баранку и чуть не съехал с дороги в поле.

— Эе-ей! Мне еще до поселка надо доехать! — засмеялась Александра.

Солнце светило им в спину, по ходу полуторки, в кабине было прохладно, приятный ветерок обдувал их еще совсем молодые лица бывалых фронтовиков.

— А чего поля не засеяны? — спросила Александра.

— Нечем их было засевать. Все зерно, даже семенное, вывезли из колхозных закромов, да и у людей все поотнимали в прошлом годе. Это наши жмых подъедают — благодать, а другие с голоду пухнут. Председателей колхозов пересажали. У нас в поселке мужик был жох, председатель — самый лучший в районе. Одноногий, а все равно взяли. Их с Семечкиным зараз и еще*… [12]

— Лучше ты мне не рассказывай, — прервала его Александра.

— Рассказывай не рассказывай — все одно. Сила солому ломит, дурная власть — народ гнет.

— Эй, ты полегче! А вдруг я стукачка?

— Я разведчик, у меня глаз-алмаз. Ты не стукачка, ты морячка. А к нам чего?

— В загс, справку надо взять об одном человеке.

— А-а, справка — дело хорошее! Если ночевать негде, ты приходи к нам с папаней. Приходи смело. У нас дом пустой, мамка и сеструха померли. Мы тебя не обидим, не думай.

— Если надо, я сама кого хочешь обижу.

— Ну ты точно морская пехота! — засмеялся Петр. — А мы Горюновы, тебе любой покажет наш дом.

— Спасибо, может быть, и приду. Притормози, кажется, я приехала.

— Да ты че? Тут одни овраги, а до поселка еще четыре километра.

— Знаю, что овраги. Здесь в сорок втором мой госпиталь стоял, хочу глянуть.

— Я долго ждать не могу, у меня еще одна ездка.

— А ты и не жди. Поезжай. Пешком дойду.

— Приходи, если че! — крикнул, трогаясь с места, Петр, и его машина с высокими бортами покатила к поселку, оставляя за собой легкие облачка пыли.

Вот они, на всю жизнь запомнившиеся ей купы деревьев вдоль заросших бурьяном оврагов, а справа поле, то самое, где ей было так пронзительно счастливо с Адамом. Где-то там, под деревьями, должны быть маленький песчаный карьер и озерцо, где когда-то они с Адамом так весело купались. Господи, как ей хотелось искупаться сейчас! Такая она была липкая и противная сама себе от дорожной грязи.

«Ой, вон тот самый песчаный карьер и озерцо! И мошка вьется над водой, как пять лет назад. А вон и кривая береза, под которой мы сидели с Адамом. В моей жизни все другое, а здесь ничего не изменилось, как будто замерло… И вокруг ни души — грех не искупаться…»

Александра разделась донага, с особым удовольствием она сняла небольшой пояс с карманами, полными припасов. Шоколад Ираклия Соломоновича даже сквозь обертку подтаял, и карманы, в которых он был, стали темно-коричневыми, а на бедрах Александры проступали радужные, наверное, сладкие пятна. Воды в озерце было чуть выше колена, Александра вошла в нее с наслаждением, медленно-медленно. Сначала села, а потом и полулегла, опираясь руками на крупичатый чистый песок. Мыла у нее не было, и она захватывала песок горстями и обмывала им тело. Через много лет она где-то прочла, что точно так же моются песком бедуины в Сахаре, даже и без воды — одним песком. Очень хотелось вымыть голову, но она боялась, что потом не сможет хорошенько расчесать волосы, — и все-таки решилась: расплела уложенную вокруг головы косу и — была ни была — окунулась с головой! Вода была очень мягкая, и распущенные волосы прекрасно промылись. Потом она выстирала косынку, бросила ее на бережок, на травку. Господи, хорошо-то как! И всего-то человеку надо — вымыться с дороги! Потом Александра еще долго лежала в воде, бездумно смотрела на отражение кривой березы, кустов, кленов. Подняла голову к небу — высокому, чистому, вечному небу, от взгляда на которое в каждой живой душе обязательно происходит как бы прилив энергии и постижение того, что не постичь умом. Вот оно, самое главное для нее место на всей земле: перелесок, озерко с крупичатым песком, кривая береза… Вскоре К. К. Грищук увез их в поселок, в загс. Вот-вот и она доберется до поселка… Какая красивая женщина была начальница загса, и какой смешной белобрысый у нее внучонок, которому Грищук оставил под кустом сумку с продуктами. А там, за спиной, за деревьями, поле, где были они с Адамом…

…высокая трава, плотным кольцом окружавшая ложе, делала их совершенно невидимыми в поле. И зря Грищук смотрел в бинокль, искал их, чтобы отправить Адама в штаб армии, а если бы нашел тогда и отправил бы, наверное, и сейчас тот был бы жив и с нею…

В их травяном раю было так хорошо, что уходить не хотелось. Солнышко грело, бурьян и трава стояли по стенкам примятой ими чаши высокие, плотные. Душистый воздух внутри их убежища так прогрелся, что они, молодые, горячие, исполненные жизненных сил и желаний, нежились поверх своей одежды в чем мать родила.

Как сладко пахли увядшие травы, какой у них, оказывается, тонкий и печальный запах надломленной, уходящей жизни! А под высокой травой еще зеленела травка, смелая, как будто и не ждала холодов. А каким простором и вечностью веяло от полыни!

…и еще она вспомнила, как задремала в своем домике-грузовичке и ей приснился сон: стоит она во всем рваном, с голыми плечами, в каком-то глухом дворе, окруженном серыми стенами с потеками дождя, и вдруг одна стена двинулась на нее — и ей не спастись, не уйти… она хочет крикнуть и не может…

«Пора собираться, — подумала Александра. — Сейчас увижу овраги, ту проклятую воронку, к краям которой прилипли когда-то наши фотографии, — и в поселок к начальнице загса, она все вспомнит, эта красивая женщина. Она мне все расскажет, скоро…»

Александра поднялась из воды, выжала волосы и шагнула на бережок, поросший гусиными лапками. Потом она долго, терпеливо расчесывалась. Волосы промылись замечательно, и вообще как это чудесно — искупаться после такой долгой дороги! Надела все чистое, даже платье — серенькое, льняное, пусть и неглаженое, ничего, скоро обвисится, такое легкое, такое холодящее, еще довоенное платьице. Жаль только, нательный пояс оставался нестираным, но тут уж ничего не поделаешь. По тропинке от озерца она прошла к кривой березе, нежно обняла ее обеими руками…

…ствол березы был наклонен едва ли не параллельно земле, видно, березку ударили танком или тягачом, она надломилась, покосилась, но удержалась корнями в земле и начала расти не вверх, как все соседки, а в сторону. Рана быстро затекла, образовался бугорчатый нарост, и жизнь в березке пошла своим ходом.

— А ты крещеная? — спросил Адам.

Она молча расстегнула гимнастерку с чистым воротничком, и на обнажившихся ключицах, которые резко отличались от загорелой, обветренной шеи, свободной от ворота гимнастерки, на белой коже сверкнула тонкая серебряная цепочка. Александра вытянула скрытую меж сомкнутых лифчиком грудей часть цепочки с крестиком и поцеловала его. Адам тоже поцеловал ее крестик, плоский, легонький, а потом молча расстегнул еще несколько круглых металлических пуговок на ее гимнастерке и нежно, бережно, но уверенно стал целовать ее никогда не знавшие мужской ласки девичьи груди. Все поплыло у нее перед глазами, дыхание перехватило… Но вдруг надломилась березка, на которой они сидели. Александра удержалась на ногах, а Адам упал на бок. Она подала ему руку, помогла подняться…

Березка была все та же, но, конечно, гораздо толще, она давно приноровилась к своему изъяну и росла не вверх, а вширь. Погладив шершавую кору родной березы, приласкав ее бугорчатые наросты, Александра простилась с ней и пошла вперед, туда, где случилось самое страшное.

Она сразу узнала ту самую воронку от бомбы, в которой, видимо, сгинул Адам. Воронка сильно затянулась, стала гораздо меньше и так заросла бурьяном, что дна ее не было видно. Александра встала на колени, поцеловала землю на краю бомбовой воронки и тихо-тихо попросила Господа Бога: