Крепость души моей - Олди Генри Лайон (книга жизни .txt) 📗
Васёк заколотил ладонью по татами.
– Следующий! Увижу поддавки – уволю!
Парни занервничали.
– На ковре начальников нет! Усвоили?
– А как же тогда «к начальству на ковер»? – отважился Вовка Чиж.
– Сейчас узнаешь! – указательный палец Чисоева стволом пистолета уперся в грудь стушевавшегося остряка. – Леопольд, выходи! Выходи, подлый трус!
От его хохота Вовка побледнел. В юности Владимир Чиж пять лет оттрубил санитаром в психбольнице, в отделении для буйных. Он знал, кто так смеется.
– Только я это… – счел нужным предупредить жилистый, долговязый Вовка, деловито разминая ноги. – Я ж бить буду, Артур Рустамович…
– Бей!
– Ага, бей… у вас, небось, переговоры, а вы с фингалом…
– Бей, дурила! За каждый фингал даю премию!
– Буду стараться, Артур Рустамович. Вы уж не забудьте про премии…
– Порадуй шефа, Чиж!
Вовка затанцевал, закружил по залу. Стрелял ногами с безопасной дистанции: прямой, боковой, в прыжке. Артура он не доставал – так, баловство, разведка боем. Но и Чисоеву не удавалось сблизиться с вертлявым Чижом. Он маневрировал, низко пригнувшись, раз за разом отдергивал голову, когда Вовкина пятка разбойничьим кистенем пролетала рядом. Верткий, зараза. Кузнечик, мать его. Брыкается…
Удар в грудь Артур проморгал. Пятка Чижа оказалась твердой и убедительной, как дубовая киянка. Из легких вышибло воздух, Чисоева унесло назад, он едва не сел на задницу. Окрыленный успехом Чиж подскочил ближе, крутнулся на опорной, желая с разворота заработать премию, а то и две. Нырнув под удар, Артур с ревом ухватил Вовку между ног, вознес над собой – и завертел волчком. Кто-то из зрителей охнул, живо представив себя на месте кузнечика.
Чиж взлетел, грохнулся и оказался погребен под рычащим медведем.
– Шеф, хорош! – крикнул Стас.
– Он сдается!
Красный туман перед глазами редел медленней, чем хотелось бы. С опозданием Артур понял: задыхаясь, Вовка отчаянно лупит шефа ладонью по бедру. Он слез с Чижа, протянул ему руку: вставай, мол. В голове крутилась дурацкая фраза из школьного курса литературы: «Добрые люди от него кровопролитиев ждали, а он чижика съел!» Чехов это сказал или Толстой, Артур не помнил.
– Яйца на месте?
– Всмятку, – просипел Вовка. – И премия накрылась…
– Будет, – пообещал Артур. – Купишь новые. Следующий!
Чиж помедлил и ухватился за протянутую руку. Поднимаясь, он старался не смотреть в глаза Чисоеву. «Поддался! Он поддался, скотина! – гулким набатом ударило в виски. – Они все мне поддаются!»
– Ну, кто?! Кто еще?!
Он с головой нырнул в безумный водоворот – хрип, сопение, кипяток соленого мужского пота. Менялись соперники, Артур не замечал пропущенных плюх и ссадин от сорванных захватов – для него все слилось в один-единственный поединок без конца и начала. В пьяную, жестокую круговерть, имя которой – жизнь. Другой жизни у него не осталось. Он швырял и ломал, на полную, на всю катушку, как в последний раз. Так было два десятка лет назад, когда Артур Чисоев рвался к финалу. К победе на турнире, посвященном памяти его отца. К праву первородства, которого он был лишен. Он мог лишь выгрызть зубами, вырвать первородство у судьбы, и то на краткий миг.
Любой ценой!
Стены зала, размещенного в цокольном этаже офиса, выгнулись чашей, призовым кубком – исполинской ареной. Сверху, с края чаши, за сыном следил бронзовый отец. Рустам Чисоев плакал. Рустам никогда не плакал при жизни, но все однажды случается в первый раз. От слез отца Артур рычал и зверел. Он не чувствовал боли. Не знал усталости. Он мог все! Бросок, переворот, проход, туше – ты видишь, отец?
Нет, ты видишь?!
Поясница. Колени. Плечи. Локти. Живот. Мышцы и связки. Суставы и сухожилия. Скорость и резкость. Сила и реакция. Ничего не болело. Все служило верой и правдой. Войдя в возраст, Артур старался поддерживать форму, но больше «качался», выходя на ковер редко, без фанатизма. Боялся порваться, слечь в реабилитацию. Сегодня страх сгорел в огне дарованной свыше уверенности. Все вернулось – и вернулось с лихвой! Так боролся Шамиль в молодые годы. На ковре Шамиль всегда был лучше младшего брата…
Отчего ты плачешь, отец?!
Да, ты прав – это финал. Остался последний соперник.
Артур знал, что справится и с ним.
23:55
…подарок Шамиля на сорокалетие…
Он вломился домой за пять минут до полуночи. Дыхание его пахло коньяком. Коньяком, будь прокляты все лозы от Дербента до Хасавюрта! Официант ресторана «Арарат», косясь на бешеного клиента, сперва пытался всучить Артуру дешевую, подкрашенную чаем «палёнку». И побелел, как мел, когда Чисоев схватился за мобильник – так хватаются за пистолет. Официант, а следом – вспотевший от страха главный менеджер, хорошо знали фамилии тех людей, которым собрался ночью звонить псих, требующий настоящего дагестанского коньяка. Настоящего, чтоб вы сдохли! Кого-то послали куда-то, двадцать минут, опасных, как бомба с включенным часовым механизмом, и Артур стал счастливым обладателем трех бутылок «Кизляра». Две из них он приговорил в отдельном кабинете, под бозбаш и толму, угощая менеджера и требуя от него ответить на вопрос: «За что?!» Третья, едва початая бутылка погибла – разбилась, когда Артур запустил ею в стену. Менеджер к тому времени сгинул, и ресторан – тоже, а стена оказалась кирпичной, выщербленной – Чисоев стоял в глухом переулке.
– Такси!
Водитель тоже не ответил на вопрос: «За что?!»
Прислуга пряталась. Дом вымер. Это было кстати. Артур дважды падал на лестнице. И в конце, когда достиг цели, уронил самую важную вещь в своей жизни. Футляр с громким звуком, похожим на стон, ударился об пол, раскрылся – и ответ на все вопросы вывалился наружу.
На ковре лежал «Browning BDAO Compact».
Подарок Шамиля на сорокалетие.
2. АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
05:17
…насчет раба – ошибочка. Некрещен и необрезан…
– ВСТАНЬ И ИДИ! – велели ему.
А он не встал и не пошел. Даже головы не повернул. Так и остался сидеть возле пыльного проселка. Тронул синюю кепку с длинным козырьком, сдвинул на ухо по давней, еще студенческой привычке. Прикусил сухую травинку, усмехнулся – и лишь тогда соизволил ответить:
– Не хочу.
Бездонное, светлое от жары небо моргнуло черным зрачком. Громыхнуло гневом:
– МЕНЯ ЛИ ОСЛУШАТЬСЯ ДЕРЗАЕШЬ?
Он рассмеялся. Сон нравился, хотя поначалу и удивил. Последнее время ночью он видел лишь образы – бессвязные, мутные, тревожные. После них случалось пить сердечное вместо утреннего кофе. В аптечке лежало импортное средство, рекомендованное знакомым врачом – большие розовые таблетки. Глотать снадобье он не спешил, держался. Глушить кошмары заморской химией Александр Петрович считал ниже своего достоинства. Справимся без панацеи!
– ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ ГРОЗЕН Я И РЕВНИВ?
Повезло – сон был ясен и чист. Горячий летний день. Бескрайнее хлебное поле рассечено проселком, словно каравай – ножом. Ветерок еле ощутим, вдоль обочины лежит сухая стерня.
Одна беда – в покое не оставляют.
– НАКАЖУ ОСЛУШНИКА ВЕЛИКИМ НАКАЗАНИЕМ. И БЛИЗКИХ ЕГО, И ДАЛЬНИХ!
– И собаку убью, – хмыкнул он. – И кошку, и мышку. Приемы мелкого уголовника. Так вот почему я всю жизнь попов не любил!
– КАК СМЕЕШЬ ТЫ, РАБ МОЙ!..
Он запрокинул лицо к небесам. В зените кружил смерч-аспид, длинный хобот тянулся к земле, к спелым колосьям. Ветерок стал ветром, затяжелел, ударил в лицо. Опалил жаром, запорошил глаза мелкой, как мука, пылью.
– Насчет раба – ошибочка. Некрещен и необрезан. И договор кровью не подписывал.
Плеснуло холодом. Смерч надвинулся, сминая хлеба. Рыкнул с яростью:
– В ЭТУ ЖЕ НОЧЬ ЗАБЕРУ ДУШУ ТВОЮ!
