Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена (список книг TXT) 📗
Между воспитанниками и воспитанницами строго запрещалось всякое общение, однако первая любовь расцветает в юных сердцах так же свободно, как травинки прорастают между камнями. Конечно, влюбленным нужно было приложить много хитростей и уловок, чтобы обменяться записочкой или улыбкой. Во время урока танцев и репетиций со всех сторон следили классные дамы, чтобы не допустить взгляда или движения. И все же в это единственное время встреч удавалось перекинуться словом и пококетничать.
Маля тоже вовсю играла глазами, подражая подругам, и Вася Рахманов, ее партнер, дрожал, когда встречался с ней глазами, а во время совместных репетиций краснел и бледнел так, что Маля с трудом удерживалась от смеха. Ей и в самом деле было смешно. Мужчины так просты, оказывается… Васька – совсем мальчишка. Алан Макферсон – тоже, хотя гораздо старше. Получается, все мужчины одинаковы. Они любят, когда женщины играют ими, словно куклами. То пригладят кукле волосы, оденут в хорошенькое платьице, посадят на игрушечный стульчик, а то бросят в угол и убегут во двор играть в «палочку-воровку». Кукла покорно валяется в углу, мечтая о том времени, когда воротится хозяйка. И вот она приходит, снова берет куклу на руки, нянчит, поправляет ленточки в ее косичках, берет с собой в постель… А сердечко бедной куклы – если у кукол, конечно, есть сердечки! – трепещет в страхе: ведь ее снова скоро бросят. Кукла не может уйти к другой хозяйке, не может сказать, как сердита. Но мужчины могут, однако не хотят, не говорят, все терпеливо переносят – жестокое кокетство, женские причуды. Почему? Потому что им нравится мучиться!
– Нет, дело не в романе, – пренебрежительно сказала Маля.
– А в чем же? – настаивала госпожа Вазем.
Мале очень хотелось повернуться и сбежать, но это было, конечно, невозможно. И точно так же невозможно было признаться в том, отчего у нее было вот уже который день дурное настроение, отчего она чувствовала себя усталой, а весь огромный, порой мучительный труд обучения казался мартышкиным трудом. В последнее время она сама себя не узнавала. Причем ей казалось, что нечто подобное испытывают и некоторые другие девушки, которые учились вместе с ней!
С малых лет они приучались к сцене, выступали в балетах и видели, как танцуют русские балерины. Чем старше и опытнее девушки становились, тем легче могли о них судить, видеть их достоинства и недостатки и составлять собственное мнение о том, кто танцует лучше, кто хуже и какой общий уровень столичного балета. И Мале казалось, что в последние годы – в то время, когда она была в училище, – балет на сцене Санкт-Петербургского театра начал увядать. Балерины старшего поколения – Мария Соколова, Мария Горшенкова, та же Екатерина Вазем, несмотря на их прекрасную технику, уже не могли служить примером для юных девушек.
Маля чувствовала, что ее страсть к балету начинала остывать. Ей не на что было жаловаться: педагоги ее хвалили, прочили ей блестящее будущее. Она уже получала отдельные маленькие роли, и это должно было бы ее подбодрить, но она не видела собственного пути. Иногда чудилось, что ее вели-вели по дороге, потом подвели к высокому забору и оставили стоять. Она говорит своим проводникам: «Но я хочу идти дальше!» А те отвечают ей: «Ты же видишь, мы стоим! Так и ты должна остановиться и топтаться вдоль этого забора».
Она понурилась, не зная, что ответить госпоже Вазем, а Екатерина Оттовна все ждала. Потом сказала:
– Я хотела поговорить с вами о ваших успехах. Знаете, Гринев вас очень выделяет среди воспитанниц. Еще когда вы появились в «Дон Кихоте», он предсказал вам успех!
И на лице педагога мелькнула ласковая улыбка.
Маля натянуто улыбнулась в ответ. Гринев был мужем Екатерины Оттовны и большим любителем балета. Он увлекал публику своим энтузиазмом и громкими возгласами, когда танцевала его жена: «Браво, Катька!» Его похвала, конечно, довольно много значила для Мали, когда она получила роль уже через год после того, как пришла в училище. Это и в самом деле был «Дон Кихот». Маля танцевала со старшей воспитанницей Андерсон. Несмотря на разницу в возрасте, девочки были одного роста. Они изображали двух марионеток, которых вел за нити огромный великан, как будто управляя ими. Девочки исполняли свой танец на пуантах, что было показателем немалого мастерства. Маля тогда не испытывала никакого страха, только счастье выступать на сцене. Но куда исчезло это ощущение счастья, неужели оно не вернется?
– Я все понимаю, – проговорила вдруг Екатерина Оттовна. – Со мной когда-то происходило то же самое. Я тебе расскажу. Некоторое время назад главным хореографом Большого театра, можно сказать, главой всего русского балета был француз Артур Сен-Леон. Он поставил балет «Конек-горбунок» на музыку Цезаря Пуни. Это была очень интересная постановка. А потом начались ее бесконечные повторения… Мы ставили новые и новые спектакли, мы танцевали, но мне казалось, что мы стоим у какого-то забора, через который должны перебраться, но не можем.
Маля изумленно вскинула на нее глаза. Екатерина Оттовна слабо улыбнулась:
– Да-да, именно так. И вот в это время в Петербург приехала Амалия Феррарис. Это была некрасивая итальянка с сильными, мускулистыми ногами, она танцевала всегда четко и уверенно. Мимика ее оставляла желать лучшего, и в драматической части «Фауста» и «Своенравной жены» она была бледна. Для Феррарис был поставлен балет «Эолина, или Дриада». Мы все приняли ее в штыки, никто не хотел смотреть на нее благосклонно, а ведь она была первой в России представительницей итальянской балетной школы. Мы впервые получили возможность познакомиться с техническими трудностями этой школы. Она всегда славились виртуозной техникой, четкими движениями рук, сложными вращениями, искусным мастерством пантомимы. Итальянки гордились своим высоким прыжком, способностью задерживаться в воздухе. У нас же господствовала французская методика преподавания с ее мягкостью и декоративностью линий, с ее простотой движений. И когда появился Петипа, сменивший Сен-Леона, и начал охаивать вообще все, что было тем сделано, он ужасно бранил манеру танца Феррарис, высмеивал резкость ее движений, например, подгибание ног в прыжке. Мы смеялись вместе с ним. Мы тогда восхищались немкой Адель Гранцова, которая тоже гастролировала в России. Это была действительно выдающаяся балерина, блестящая представительница жанра а la grand ballon, «воздушного». В самом деле, она летала по сцене с совершенно изумительной легкостью! Когда она, бывало, поднимается в воздух, никогда нельзя было угадать, где она опустится. Ее мягкий, чистый, «классический» в самом строгом смысле слова танец доставлял истинное наслаждение всем понимающим искусство хореографии. Никаких технических трудностей Гранцова не знала, ее вариации были детски просты, но все было подчинено строгим законам эстетики. Но мне постоянно казалось, что в ее танце чего-то недостает. Белый цвет прекрасен, но, если все время смотришь только на белое, начинаешь невольно зевать… Потом Петипа стал главным балетмейстером, наш театр ожил под свежим ветром его идей, началась новая история русского балета… Но если бы ты только знала, Маля, – Екатерина Ивановна перешла на шепот, – как я всегда жалела, что не успела ничему научиться у Амалии Феррарис! Мою технику называют виртуозной, но мне иногда кажется, она – как отличное приготовленное блюдо, которое забыли посолить.
Маля смотрела во все глаза, не зная, что и думать. Она не ожидала такой откровенности, не могла ожидать!
– Ты слышала, что в Петербург приехала Вирджиния Цукки, знаменитая итальянская балерина? – продолжала госпожа Вазем. – Разве отец тебе не говорил? Ведь он будет одним из ее партнеров по сцене. Ее пригласил в антрепризу господин Лентовский, но не сомневаюсь, что Цукки непременно будет танцевать ведущие партии в Большом. Даже в Загородном саду у Лентовского она производит фурор, но ей нужна настоящая большая сцена. Обязательно посмотри на нее, посмотри внимательно, возможно, это вдохнет в тебя новую жизнь. Надеюсь, ты окажешься умнее, чем была я, и сможешь не только любоваться ею, но и многому учиться.
