Форд Генри: Важнейшая проблема мира. том 2 - Форд Генри (книги без сокращений .TXT) 📗

Публикация от 23 июля 1921 г.

78. ИУДЕЙ ВИДИТ СВОЙ НАРОД ТАК, КАК ВИДЯТ ЕГО ДРУГИЕ

78. ИУДЕЙ ВИДИТ СВОЙ НАРОД ТАК, КАК ВИДЯТ ЕГО ДРУГИЕ

На этой неделе мы представляем комментарий еще одного иудея о его расе и ради добра по отношению к этой расе. Берт Леви высказал это перед Иудейским Женским Советом и ложами ордена Б'най Б'рит, и это поможет читателям этого материала понять некоторые более до­стоверные, хотя и незначительные, влияния, которые действуют среди американского иудейства. Он откро­венно раскрывает каждый очевидный недостаток, и можно надеяться, что в один прекрасный день с от­кровенным пером он заглянет глубже. Г-н Леви выбрал нижеследующий заголовок:

ВО ИМЯ ДОБРА К ЭТОЙ РАСЕ

Я пришел из далекой страны, молодой иудей с пе­чальными глазами, бледным лицом, поэтически на­строенный, с невысказанной любовью моего народа, горящей в моей груди. От польско-русских родителей в мой характер перешла неопределимая печаль (врожденная, вероятно, от преследований, которым подвергались мой отец и моя мать), которая остави­ла во мне высокую напряженность и чувствитель­ность к антисемитским высказываниям моих одно­классников.

Предаваясь праздным мечтам под влиянием како­го-либо старого брошенного древка или копаясь в заб­рошенных отвалах небольшого шахтерского городка моей юности, я составлял представление о том новом мире, о котором я так часто читал, о той великой стра­не, в которой не существовало никаких предрассудков против моей расы - о Новом Иерусалиме.

Робко прижимая к своей груди некоторые позаим­ствованные американские книги или журналы, я искал тень и предавался мечтам над страницами, содержащи­ми множество иудейских лиц, и с гордостью и благо­дарностью читал о высоких местах, занимаемых пред­ставителями моего народа в музыке, искусстве, литера­туре и на сцене. История этого нового Сиона была на­полнена иудейскими именами и добрыми делами иуде­ев, и желание быть среди великих представителей мое­го народа охватывало меня. Между моим дорогим отцом и мною существовала связь любви, слишком святой, что­бы выразить ее словами, когда я смотрел на его дорогое лицо в последний раз в этом мире и сказал ему печаль­ное «прощай» перед моим отъездом в Новый Иерусалим. Он прижал меня к своей груди и прошептал:

«Не забывай, что ты иудей, и если тебе потребует­ся сочувствие, любовь или помощь, иди к своей расе и покажи свое Арба Канфот». (Согласно Пятой книге Ста­рого Завета, том XXII, стр. 12, иудеи обязаны носить особый орнамент на четырех углах своих жилетов, и этот завет соблюдается до настоящего времени, они носят особый жилет со специальными нашивками с та­ким орнаментом, скрываемыми, как правило, под обычной одеждой.)

Я пронес слова моего отца через океан в моем серд­це и в моей памяти, а его затуманенные слезами глаза и сила объятия его больших любящих рук никогда не по­кидали меня; в действительности иногда это чувство настолько сильно, что мне трудно поверить, что он не рядом со мной и говорит мне, несмотря на многие разо­чарования, что в конце концов иудеи остаются моими братьями и сестрами.

Словами нельзя описать мои чувства, когда передо мной раскрылись красоты Нового Мира. В прекрасном контрасте по отношению к меланхолии моей собствен­ной страны оказались радостные цвета Самоа с его бла­годарной памятью о Роберте Луисе Стивенсоне, под­нявшегося как сказка из глубин Тихого океана, чтобы позволить мне увидеть мою мечту об Америке как о Но­вом Иерусалиме.

О, эти прекрасные дни и прекрасные ночи в этом необъятном голубом пространстве, в котором Бог и Его звезды казались такими близкими, что приходило хоро­шее решение с каждым движением великого двигателя, расположенного далеко внизу. В одну из таких ночей я сидел, слушая, как кто-то играл в музыкальном салоне, и я был внутренне благодарен Создателю за то, что в мире был Пуччини, который дал нам «Богему». И мы были там, за тысячи миль от любого места, расслабив­шись под хорошо освещенным Луной небом, слушая ме­ланхолические мелодии, которые Пуччини создал для Мими. Едва ли слышался какой-либо звук, кроме мягко­го шелеста волн, разбивавшихся о борт корабля, пока не произошло легкое движение палубы вверх в носовой ча­сти, что заинтересовало слушателей. Один из пасса­жиров, выпускник Гарвардского университета, возвра­тившись, заметил: «О, это только какой-то проклятый иудей. Он упал и довольно сильно ушибся».

Это антисемитское высказывание в такую ночь было подобно грязному пятну на прекрасной картине, и, учитывая его источник, я почувствовал глубокую пе­чаль. Поскольку я был еще одним иудеем в первой каю­те, я прошел в помещение, где оказывали помощь пост­радавшему, и увидел, что он добросердечный пожилой человек, который, как я впоследствии узнал, прожил большую жизнь, оказывал благотворительность своим согражданам, мужчинам и женщинам, независимо от их веры. Он возвращался, чтобы провести остаток своих дней в Иерусалиме (его Иерусалим - это не тот Иеру­салим, о котором я мечтал), где он снова мог бы прикос­нуться к любимым камням стены печали.

Что-то было в лице этого старого человека, это «что-то» было и в лице моего отца, моего брата, это «что-то» есть в лице каждого иудея, влекло меня к нему, как влек­ло меня к иудеям всегда, и я проводил многие часы у его постели, собирая интеллектуальные крупицы мудрости, которые он переводил сТалмуда. Яхотел бы, чтобы быв­ший студент Гарвардского университета знал бы, что морщины на лице старого человека являются ни чем иным, но патетическими метками об убийствах его друзей и родственников, которые он видел в родной стране и за которых он молился ежедневно, чтобы изжить эти ужасные воспоминания.

Позже выпускник Шрвардского университета по­просил меня присоединиться к игре. Я напомнил ему, что я тоже «проклятый иудей».

«Извините, - сказал он, -я знаю, на что вы намекаете, - это была неудачная оговорка, которую я допустил про­шлым вечером, просто манера говорить, уверяю вас».

Я нашел в нем приятного партнера, и вскоре в удоб­ном уголке курилки мы стали крепкими друзьями, и я пытался убедить его думать лучше о нашем народе.

«Мне хотелось бы услышать ваше мнение о ваших друзьях иудеях после того, как вы провели, скажем, две­надцать месяцев в Америке», - сказал он.

С тех пор я прошел вдоль и поперек по крупным го­родам Америки, и вся моя душа кричала моим собра­тьям-иудеям: «Попридержите себя!»

В тот день, когда я прибыл в Нью-Йорк, я узнал, что мой самый дорогой друг, мой отец, ушел в мир иной, и, естественно, моей первой мыслью было произнести Кад-диш, молитву иудейской литургии, произносимую сиро­тами за благополучие душ их ушедших родителей, не­что похожее на католическую мессу. Каждый мужчина иудейских кровей в определенные моменты своей жиз­ни произносит эту прекрасную молитву. И совершенно неважно, как далеко он находится от конца и насколько он отрицает веру, наступает время, когда иудей осозна­ет себя и произносит молитву Каддиш.

Публичный молельщик среди иудеев может быть привлечен только в присутствии десяти мужчин в воз­расте, превышающем возраст религиозной зрелости, и такую группу называют миньян. Безусловно, в этом ве­ликом городе, как я подумал, мне было бы легко собрать миньян; поэтому я пошел по линии наименьшего сопро­тивления, как незнакомец в незнакомой стране, и искал иудейские имена, наиболее известные публике. Я обра­тился в контору в северной части города с фамилией великого иудея над дверью. Это был великий человек, о котором я читал с такой гордостью в маленьком шахтерском городке на другом конце мира. Да! То же иудей­ское лицо было изображено на громадной фотографии в вестибюле, которое я видел в журнале, и я так приятно почувствовал себя как дома.

Полный надежд, я прошел в его контору, и приврат­ник спросил меня о моей цели посещения. Я объяснил, -привратник был иудеем, - что мне хотелось бы прочесть молитву Каддиш в честь моего отца и что я хочу соста­вить миньян. С хитрой усмешкой он направил меня к нескольким иудеям-клеркам и работникам конторы, каждый из которых улыбался, усмехался и отпускал шуточки грубоватого свойства. Затем меня наградили гримасами в присутствии крупного мужчины.