Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (е книги .txt) 📗

Дедушка упрекал Фридриха в том, что он ради остроумного Aperzus (замечания) о «бабах» Елизавете Российской и маркизе де Помпадур от французского двора сработал на руку австрийскому государственному канцлеру графу Кауницу в его усилиях создать против Пруссии сверхмощную коалицию. Дедушка, точно так же как и отец, видел постоянную актуальность проблемы антигерманской коалиции. Ощущение латентной опасности через «окружение» Империи — понятие из времен Первой мировой войны — было вездесущим. В отношении к злым бонмо Фридриха о русской и француженке хочу здесь добавить, что моя мать всегда считала неумным, когда Анна Элеонора Рузвельт, жена американского президента, в ее роли первой леди подвергалась нападкам немецкой прессы. Известно, что она не была красавицей — не в последнюю очередь, из-за несколько оскаленных зубов — и это уязвимое место, конечно же, широко использовалось карикатуристами. Таким образом, говорила мать, ее атакуют не как политика, а как женщину. Женщина, по меньшей мере подсознательно, не могла остаться к этому равнодушной и, таким образом, в антинемецкий пожар, уже разожженный Рузвельтом, без нужды подливалось горючее. Она использовала критику дедушкой Фридриха Великого в качестве аргумента для отца, но тот не обладал никакой властью над внутренней немецкой пропагандой и во все время своего пребывания в должности должен был бороться с Геббельсом за влияние на пропаганду за рубежом, потому что Гитлера, как это часто бывало, невозможно было побудить к установлению четких границ ответственности.

Эти беседы об эре Фридриха Великого и других эпохах немецкой истории однозначно доказывают примат внешней политики в размышлениях дедушки. Эти мыслительные категории он передал своим сыновьям уже в (их) детском возрасте, отец проникся ими полностью. Положение Германии в центре Европы обусловило, по их мнению, необходимость в эпоху национализма и глобальной политики баланса сил подчинить требованиям внешней политики общественную жизнь в самом широком смысле. Неудачный исход Первой мировой войны с Версальским договором как следствием, военная угроза разоруженной Германии со всех сторон и — главное и решающее — опасность для Германии и Европы со стороны Советского Союза стали в конце концов решающими факторами их обращения к Гитлеру. Внутренняя политика — это в первую очередь означало решение «социального вопроса» — должна была в их глазах создать предпосылки для того, чтобы сделать немецкий народ «готовым к обороне» против внешних угроз! В Гитлере в тогдашней ситуации и отец, и дед видели единственный шанс изменить безнадежное внешнеполитическое положение Империи. Лишь с этой точки зрения отец предоставил себя в распоряжение Гитлера.

Всю свою жизнь мой дедушка едва ли соглашался на какие-либо компромиссы. В этом, вероятнее всего, лежала причина того, что он не сделал никакой карьеры, хотя и получал отличные характеристики. Об этом говорит и его поведение в качестве адъютанта командующего генерала в Метце. Когда его что-то не устраивало, он сразу же все бросал и, ругаясь, уходил. Ему не хватало даже минимальной готовности к компромиссу, которая необходима во всех крупных организациях, чтобы настоять на своем мнении, не потерпев, ввиду сопротивления, сразу неудачу. Примечательна форма, в которой он в конечном итоге попросил о своей отставке. Как я уже писал, его основной интерес принадлежал области внешней политики. После отставки Бисмарка и последовавшего за ней отчуждения от России он занял все возрастающую критическую позицию по отношению к немецкой внешней политике, и, насколько мы его знали, будучи тогда относительно молодым офицером, определенно не скрывал своих мыслей, высказывая откровенно то, что у него было на душе. К этому добавилась, как писал отец, политика назначений на военные должности в армейском корпусе в Метце, с которой он, как адъютант командующего, не всегда был согласен [441]. В конечном итоге критическая дистанция по отношению к кайзеру Вильгельму II у моего дедушки возросла, и причиной этого были не только сомнения по существу его политики, но и неприятие стиля кайзера. Так, в своем прошении об отставке дедушка просил уволить его «без права ношения униформы», что являлось тогда неслыханным делом. Права носить униформу в отставке лишали в те времена только в случаях позорного поведения. Этим он хотел дать понять, насколько велико его недовольство. Разумеется, его отправили в отставку с правом ношения формы.

Еще один случай с моим дедушкой заслуживает того, чтобы рассказать о нем здесь. Он сыграл свою роль в очень тяжелый момент моей жизни, и у меня имелось достаточно поводов вспоминать о нем. Я наткнулся в какой-то книжке по истории на практиковавшийся при определенных обстоятельствах обычай освобождать пленных под честное слово больше не воевать в качестве солдат. Это была практика того времени, когда ведение войны во многом было еще делом только солдат и так называемый «тыл», предоставлявший все необходимое для ведения войны, еще не играл такой решающей роли, как в наши дни. «Тотальную войну» еще не изобрели. Я задал дедушке вопрос, должен ли человек держать данное в таких обстоятельствах слово, ведь в согласии с кодексом чести он обязан в верности только своей стране. Я даже зашел еще дальше, спросив, не является ли долгом честное слово как раз нарушить, чтобы снова иметь возможность воевать за свой народ? Дедушка посмотрел на меня с большим удивлением — в свои 13 или 14 лет я, додумавшись до такого, представлялся себе очень мудрым — и очень спокойно, однако особо подчеркивая сказанное, ответил: «Тебе верят, ты отдаешь в залог свою честь и это можно сделать только один раз!» В то время я не мог себе представить, что у меня когда-то возникнет повод вспомнить об этих словах дедушки. В Рождество 1947 года, будучи заключенным в одном из английских лагерей для интернированных — его, вероятно, можно было бы назвать и концентрационным лагерем — я ходатайствовал о недельном отпуске на праздники под честное слово, и мне его дали. По окончании отпуска я вернулся обратно в лагерь, хотя и должен был в моей особенной ситуации считаться со всеми мыслимыми негативными случайностями. Сразу после возвращения меня выдали французам.

Когда мы заговаривали с дедушкой об Эльзас-Лотарингии, зная, что он долгое время стоял в гарнизоне в Метце, он только сухо отвечал — и у нас от его слов перехватывало дыхание: «Эльзасцы и лотарингцы всегда недовольны той страной, к которой они в данный момент принадлежат». Сверх того, он поведал нам, что Бисмарк совсем не хотел аннексировать Эльзас-Лотарингию [442], но военные, из-за крепостей Метца и Страсбурга, настояли на этом. Наш классный учитель Людерс рассказывал нам то же самое. Круг здесь замыкается, усилия моего отца и его воздействие на Гитлера привели к заявлению об отказе от Эльзас-Лотарингии. Он верил, что этим было убрано возможное препятствие на пути к немецко-французскому примирению.

Я уже об этом упоминал, незадолго до своей смерти дедушка сказал моей матери: «Если он (Гитлер) хочет проиграть войну, ему надо только схватиться с русскими!» «Cauchemar» (кошмар) войны на два фронта! Дедушка Риббентроп вовремя распрощался с этим миром. Он умер в первый день судьбоносного 1941 года. Ему не пришлось пережить, как Гитлер сам развязал войну на два фронта, избежание которой являлось решающей максимой всех политических бесед между дедушкой и отцом. Это при том, что он задолго до отца видел в Гитлере единственную альтернативу коммунизму в Германии.

Я представил моего дедушку так подробно, потому что он, вне всякого сомнения, решающим образом повлиял на личность моего отца в юности. Способность мыслить абсолютно независимо и прагматично, соединенная с большой любовью к родине, явились важными качествами, которые он передал своему сыну для жизни. Широкий взгляд на мир, выходящий за часто суженные рамки немецких реалий перед 1914 годом, отец приобрел во время многолетнего проживания за границей и за океаном перед Первой мировой войной и по ее окончании.