Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Это надо всегда присутствовало в рассуждениях Александра о смысле жизни. Пассивно созерцать, совершенствовать себя, следовать добродетели — завидный жребий, Александру понравилась бы такая жизнь.
Она ему и понравилась, потому что ему представился случай попробовать такую жизнь. В Эпире, со время ссоры с отцом… Тогда мир перевернулся для него! Семья, любовь отца, собственная роль наследника, ясное представление о будущем — все рухнуло, стало под сомнение. Сначала он пылал гневом и жаждой доказать всем свое право, свои силы. А потом вдруг разглядел тайный смысл случившегося: это же твой шанс уйти от судьбы! Стать свободным человеком. Жить в лесу только с собой и для себя, ходить с собачкой на охоту, купаться в прохладных ручьях, смотреть с вершин лесистых гор на непередаваемую красоту мира. Он был счастлив эти несколько месяцев в эпирских горах! Но потом судьба нагнала его и вернула в свои объятия и на свою наковальню.
Не смог он позволить себе роскоши навсегда удалиться от мира для собственного радостного познания. А как же долг, ответственность? Боги предначертали ему другую жизнь, а он во всем подчинялся их воле. «Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют», — всегда являлось заповедью его жизни. Александр знал, что без него, после его «удаления» из суетного мира, разразится хаос. Значит, надо терпеть, хотя, как хотелось бы сказать, — «проживу без вас». Александр, несмотря на раздражение, невольно улыбнулся, потому что подумал о Таис.
Его мысль перескочила с противной темы на события нескольких лет давности, тоже далеко не веселые. Эту фразу: «Проживу одна» семь лет назад, в Тире, на берегу Финикийского моря, сказала Таис. Она была беременна. Их ребенку было бы сейчас шесть лет… Именно тогда Александр совершил самое большое преступление в своей жизни, полной серьезных ошибок и нелицеприятных поступков. Уж лучше бы он убил родного отца. Бедняжка, как же больно он ей делал! Как может делать только очень близкий человек…
Их ребенку было бы сейчас шесть лет. А детям Таис и Птолемея сейчас шесть месяцев. Она сказала тогда, после Гавгамелл, что между ними ничего не стоит. Она действительно простила его, эта удивительная женщина. «Я хотела разделить твою жизнь. Все в ней». — «И преступления и возмездие?» — «Да». — «И посмертную славу?» — «Всю славу оставлю тебе».
Нет, все правильно. «Мне очень жаль», — тогда эти слова, означавшие «нет» ребенку, сорвались, сказались сами, как будто его голосом говорил кто-то другой. Видимо, судьбой этого ребенка было — не быть, и Таис это поняла. Да, сначала надо улучшить мир, хоть немного подправить порочную природу людей, а потом заводить потомство, будучи уверенным, что мир и люди не сожрут его, движимые своей низостью и животными страхами.
Дети… Он вспомнил себя ребенком. В гончарной мастерской. О, боги, ведь это было, и было с ним. Он любил смотреть на работу за гончарным кругом, когда, как по волшебству, из бесформенного куска глины появляется тонкий сосуд. Он не мог оторвать восторженных глаз от необыкновенного зрелища — акта творения. А как хотелось попробовать самому! А как ничего не получалось! Самое раннее детство.
Это потом появилось понимание собственной исключительности. Мама втолковывает одно, папа — другое, наставник Леонид, Аристотель — третье. Все чего-то хотят от него, все — разного, все — разрывают на части. А в голове — хаос, больно и горько, а хочется — простоты, покоя, детского восторга от того, что наблюдаешь за созданием горшка. Пока в мучениях взросления не пришло понимание и принятие жизни и образа мыслей людей, которых ты перерос и понял их нутро, казавшееся детской душе тайным, мучительным, а теперь ставшее явным, и которое мучило уже по-другому. По большей части разочарованием, которое от множества повторений привело с годами разве что к усмешке.
— Ну, что ж, смейся, Александр, — сказал он сам себе и усмехнулся.
О, нет, друзья, кишка тонка, вы меня не перешибете. Вы — нет! И победа будет за мной. Как всегда!
На этом он закончил свои невеселые размышления, ибо они ему надоели. Хотя ему самому все уже стало ясно, его «баранам» еще требовалось время, чтобы осознать произошедшее и прийти к пониманию того, что надо делать.
Не надоедали и всегда были приятны мысли — палочки-выручалочки — о Гефестионе или Таис. Итак, выручайте!
…Гефестион, чудо и тайна мироздания… Застывшие глаза без зрачков, вторые зубы наверху немного под углом к остальным, странное сочетание растерянности и флегматичного спокойствия на безумно красивом лице. Чудо и тайна мироздания. Любовь, от которой умираешь и без которой — умрешь… А кроме того, — плечо, на которое всегда можно опереться, и щит, который всегда прикроет в бою.
Когда решали о судьбе Пармениона, именно Гефестион высказался, что убить его должен Полидамант, лучший друг Пармениона. «Александр, ты должен поручить это Полидаманту, — твердо произнес Гефестион, даже не взглянув на Александра, в этом не было нужды. — Мы все так думаем. Это необходимо. Мы не хотим междоусобицы. Она уничтожит нас всех». Они действительно ни о чем не сговаривались. Гефестион взял это на себя, зная, как трудно будет произнести эти страшные слова Александру. Разделил преступление.
А произносить и делать разные страшные вещи Александру приходилось достаточно… В такие минуты Александр завидовал доле простого македонского парня, который ходит на охоту с собачкой, пасет своих быков на склонах лесистых гор и знать не знает, что высшей целю существования мужчины является клеос — слава.
Да, его палочки-выручалочки, Гефестион и Таис… Великая успокоительница его души и соблазнительница его плоти. Все может понять, вынести, сдержать, все, кроме слез. Хотя он давал для них достаточно поводов. Слезы… Да и Гефестиона Александр уже не мог представить без его ревности, которая несколько раз доводила его до отчаяния, до бешенства. Это как пятна на божественной луне… Как же ему повезло с ними!
Он достал бумагу и написал две записки одинакового содержания: «Кого не коснулся Эрос, прозябает в безвестности. Раньше в моей любви к тебе преобладала страсть, теперь — нежность. Раньше я испытывал восторг от того, что ты со мной, теперь — благодарность. Спасибо за мою жизнь».
Царь позвал Багоя. «Отнеси госпоже Таис и хилиарху Гефестиону, да так, чтобы тебя никто не видел и не слышал». Багой понимающе взглянул на хозяина глазами Гефестиона, улыбнулся улыбкой Таис и бесшумно удалился в ночь.
На третий день Александр призвал к себе персов, имевших ранг родственников, и высшие иранские чины. Он обсуждал с ними план создания чисто иранского войска, в котором командные посты всех уровней займут персы. Слухи об этом молниеносно распространились среди растерянных, таких смелых еще три дня назад македонцев.
Шум собравшейся перед царским шатром толпы нарастал, а люди, раскаявшиеся и молящие о прощении, все пребывали. Они бросали наземь свое оружие в знак того, что пришли просить, обещали выдать всех зачинщиков, умоляли Александра выйти к ним и выслушать их речи. Александр не торопился, он знал, что победил, и заставил их прождать несколько часов.
Пусть прочувствуют и хорошенько запомнят.
Дети, жестокие, неразумные, неблагодарные. Только один раз он уступил им — тогда на Гифасисе, когда они отказались следовать за ним в глубь Индии, на край ойкумены. Пусть они дошли до другого — южного края ойкумены, до Великого моря. Но Александр не забыл своего разочарования и решил никогда не предавать своих идей и не отступаться от намерений, ни у кого не идти на поводу и не покоряться ни обстоятельствам, ни стихиям, ни тем более своим «безмозглым баранам». Пусть прочувствуют, пусть осознают.
Наконец он вышел с ледяным лицом. Тотчас установилась тишина, и люди рухнули на колени перед ним. Залитые слезами понурые лица его поседевших в сражениях воинов, изуродованные шрамами, знакомые до мелочей за столько лет совместных невзгод, походов, побед — лица его людей расплылись в его глазах, и он понял, что плачет вместе и ними.
