Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - Каланити Пол (книги онлайн полные версии бесплатно txt, fb2) 📗

На четвертом курсе факультета медицины я стал замечать, что все больше моих одногруппников выбирают в качестве специализации менее ответственные направления, например радиологию или дерматологию. У меня это вызывало недоумение, и я решил собрать данные по нескольким элитным университетам. Я выяснил, что тенденция везде была одинакова: к концу обучения большинство студентов выбирали более «жизненные» специализации с меньшим количеством рабочих часов, меньшим грузом ответственности и с большей зарплатой. Идеализм, который прослеживался в их вступительных эссе, рассеялся. Приближался выпускной, и мы по йельской традиции сели писать клятвы, представляющие собой комбинацию из слов Гиппократа, Маймонида [34], Ослера и других великих медиков. Несколько студентов настаивали на отмене клятв, аргументируя тем, что мы ставим интересы пациентов выше наших собственных. Остальные не позволили этой дискуссии развиться. Клятвы остались. Я считал, что такой эготизм несопоставим с медициной, и, должен признаться, был абсолютно прав. Да, большинство людей выбирают профессию по трем критериям: зарплата, условия работы, продолжительность рабочего дня. Но помните, что, ставя эти критерии на первый план, вы выбираете работу, а не призвание.

Что касается меня, то я выбрал в качестве специализации нейрохирургию. Какое-то время я раздумывал над тем, что предпочесть, но решение открылось мне однажды ночью в коридоре у операционной. Я сидел там и слушал, как детский нейрохирург разговаривает с родителями мальчика, поступившего в больницу с сильной головной болью. У ребенка обнаружили большую опухоль мозга. Врач не только излагал медицинские факты, но и проявлял искреннее сострадание, понимая, что его слова станут для родителей трагедией. Оказалось, что мать ребенка работала рентгенологом: она уже изучила снимки и понимала, что опухоль, судя по всему, была злокачественной. Теперь она, освещенная ярким светом ламп, сидела на пластиковом стуле, совершенно убитая горем.

– Итак, Клер, – мягко начал хирург.

– Все настолько серьезно? – прервала его мать. – Вы думаете, это рак?

– Я не знаю. Но я точно знаю, что отныне ваша жизнь изменится. Это будет длинный путь, вы понимаете меня? Вы должны всегда быть рядом друг с другом, но не забывайте об отдыхе, когда он необходим. Такая болезнь способна как сплотить, так и разъединить вас. Теперь вы должны поддерживать друг друга, как никогда раньше. Но я не хочу, чтобы вы ночи напролет сидели у постели сына и никогда не выходили из больницы. Договорились?

Далее он описывал планируемую операцию, ее возможные последствия, решения, которые следовало принять сейчас и о которых пока думать не следовало. К концу разговора родителям не стало легче, но они хотя бы могли смотреть в будущее. Я наблюдал за лицами этих людей: сначала они были бледные, хмурые и отрешенные, а затем приобрели сосредоточенный вид. Сидя там, я осознал, что вопросы о взаимосвязи жизни, смерти и значимости, которыми задается каждый на том или ином этапе, возникают обычно в контексте медицины. В реальных ситуациях, когда человек обдумывает эти вопросы, они становятся философскими и биологическими упражнениями. Люди – организмы, подчиняющиеся законам физики, увы, и тому из них, в котором говорится, что энтропия всегда возрастает. Болезни – это нарушения в работе молекул. Основным условием для поддержания жизни является метаболизм, а прекращение его говорит о смерти.

В то время как все остальные врачи лечат болезни, нейрохирурги проникают в самую глубину личности: каждая операция на мозге является манипуляцией внутри сущности человека, и любой, кто пережил такое оперативное вмешательство, не сможет с этим поспорить. Кроме того, пациенты и их близкие зачастую утверждают, что операция на мозге стала самым значительным событием в их жизни. Когда речь идет о вмешательстве в мозг, проблема заключается не только в том, будет человек жить или умрет, а в том, какая жизнь достойна того, чтобы ее проживать. Пожертвовали бы вы своей способностью говорить (или способностью вашей матери говорить) ради нескольких дополнительных месяцев немой жизни? Отдали бы зрение, чтобы уменьшить риск смертельного кровоизлияния в мозг? Согласились бы расстаться со способностью правой руки функционировать, чтобы избавиться от обмороков? Сколько неврологических страданий вы позволили бы причинить вашему ребенку, прежде чем сказать, что смерть будет для него предпочтительнее? Так как мозг определяет наше восприятие мира, любое неврологическое заболевание заставляет пациента и членов его семьи задаться вопросом: что делает жизнь достаточно значимой, для того чтобы продолжать жить?

Нейрохирургия покорила меня своим бесконечным стремлением к совершенству. Размышляя об этом, я вспоминал древнегреческий концепт арете [35]. Я был убежден, что добродетель требует морального, эмоционального, умственного и физического превосходства. Мне казалось, что нейрохирургия чаще всего вступает в конфронтацию со значимостью, личностью и смертью. Так как на нейрохирургах всегда лежит огромный груз ответственности, им необходимо быть специалистами сразу в нескольких сферах: нейрохирургии, интенсивной терапии, неврологии, радиологии. Мне придется развивать не только разум и руки, но и глаза, и, возможно, другие органы. Мысль об этом переполняла и опьяняла меня: может, я тоже смогу присоединиться к рядам тех эрудитов, которые вступали в самую чащу эмоциональных, научных и духовных проблем и находили из них выход.

Закончив факультет медицины, мы с Люси поженились и отправились в Калифорнию в резидентуру. Меня приняли в Стэнфорд, а Люси – в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, который находился неподалеку. Факультет медицины теперь официально остался позади, а впереди нас ждала реальная ответственность за жизни людей. В больнице я быстро нашел друзей, самыми близкими из которых оказались резидент Виктория и резидент – сосудистый хирург Джефф, учившийся в резидентуре уже несколько лет. В течение следующих семи лет нам предстояло превратиться из простых зрителей в театре медицинской драмы в ведущих актеров.

Хотя интерна на первом году резидентуры можно сравнить со скромным клерком, противостоящим натиску жизни и смерти, объем работы все равно огромен. В мой первый рабочий день старший резидент сказал мне: «Нейрохирургические резиденты не просто лучшие хирурги, мы лучшие врачи во всей больнице. К этому нужно стремиться. Заставь нас гордиться тобой». В этот день мне дали еще множество дельных советов. Один из хирургов заявил во время обхода: «Всегда ешь левой рукой. Тебе нужно уверенно владеть обеими руками». Кто-то из старших резидентов предупредил: «Главврач сейчас разводится с женой, и он с головой погрузился в работу. Не приставай к нему с разговорами». Уходящий интерн, который должен был сориентировать меня, просто сунул мне список из сорока трех пациентов со словами: «Я могу сказать тебе только одно: больные могут причинить тебе боль, но никто из них не способен остановить время». После этого он ушел.