Обитель любви - Брискин Жаклин (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
И в ту же секунду что-то ударило его между лопатками.
Пронизавшая его боль была такой сильной и невыносимой, что заслонила от него весь мир. Но Бад не потерял сознания. Он увидел свои руки, вцепившиеся в умывальник. Вены вздулись на них синими червяками. Он вдыхал запах собственного одеколона, чувствовал на языке привкус этого чертова миндаля. Боль согнула его пополам. Он почувствовал, что сползает вниз. Казалось, его мышцы растаяли, как лед на солнце. Кости стали жидкими, как вода. Да, он снова, как когда-то, почувствовал себя побежденным. «Тесса!» — опять пронеслось у него в голове, и он рухнул на плиточный пол бесформенной массой.
Баду показалось, что он падал целую вечность. И затылком ударился об пол не сразу, а постепенно. У него не помутилось сознание. Он лежал на спине, глядя на умывальник снизу вверх. Трубы уходили в стену. Он попытался крикнуть, но не смог произнести ни звука. Боль, будто клещами, охватила все его тело от лопаток до паха. Она была почти осязаема.
— Бад! — откуда-то издалека донесся голос Амелии. — Бад?!
Он попытался ответить. Какой-то булькающий звук вырвался из его горла. Амелия куда-то убежала.
До него донесся другой звук. Скрип автомобильных покрышек по гравию у дома. Хлопнула дверца, открылась и закрылась входная дверь. Он услышал дробный стук женских каблучков и мужские шаги. Шаги приближались и оборвались совсем близко от него.
— О Господи! — прошептал мужской голос.
— Папа... — чуть слышно проговорила женщина. Она нагнулась. Белый овал лица обрамляли черные волосы.
«Как она похожа на маму, — подумал Бад. — Да, это мама. Она уймет боль! Она хорошо лечит людей».
Он попытался объяснить характер своей боли, но опять не смог произнести ни звука. Впрочем, похоже, женщина все поняла. Развязала ему галстук, расстегнула воротник, ослабила пояс брюк.
Мужчина куда-то исчез.
— Амелия! Амелия! — кричал он.
Вскоре над ним склонилась другая женщина. У нее были чуть раскосые глаза цвета лесного ореха. Он сразу узнал ее. Соседская девчонка. Дочь полковника Дина. Но что она здесь делает?
Только тут он начал осознавать, что в голове у него туман.
— Бад! — повторяла соседка, прижимаясь к нему щекой.
Сквозь боль до него донесся аромат цветов, и он понял, что хочет ее. «Нет, нельзя, — тут же удержал себя Бад. — Ей всего пятнадцать. Она еще маленькая. Настырная. Но вместе с тем в ней столько нежности... чего нет у других».
— Бад, Бад, милый!.. Ты меня слышишь? Не уходи! Ты не можешь покинуть меня!
Покинуть ее? С чего это он вдруг захотел бы покинуть ее? Эта странная чужая девчонка касалась его лица с любовью и нежностью. Боль стала легче...
— Амелия Дин, — услышал он собственный хриплый, измученный шепот. — У тебя очень красивые волосы.
В следующее мгновение его вырвало.
Спустя час Кингдон и Тесса сидели в ее кабинете. Дверь была открыта. Коридор ярко освещен. В дальнем конце им была видна закрытая дверь родительской спальни. Там сейчас колдовали над Бадом три врача и две медсестры. Амелия бегала между спальней и гардеробной. Кингдон держал Тессу за руку. Его большой палец давил на платиновое колечко, которое он надел ей на руку сегодня утром в Юме. Он чувствовал, что надо как-то утешить ее. Возможно, в эту самую минуту дядя уже при смерти или даже умер. Но он не чувствовал сожаления, несмотря на всю свою любовь к Тессе. «Три-Вэ — твой настоящий отец!» Эти слова все еще звучали у него в голове, и он не мог сосредоточиться ни на чем другом. Внутренний голос убеждал его в том, что мать солгала, солгала из ненависти, но Кингдон вспомнил реакцию Бада, Амелии и отца при этих словах и понимал, что мать была близка к истине.
Из родительской спальни донесся какой-то звук, словно там двигали мебель. Тесса поднялась. Он не выпустил ее руки. Звуки прекратились. Он вновь заставил Тессу сесть на кожаный диван. Ему было стыдно, что он не может сейчас разделить ее тревогу. Но как можно думать о чем-то другом после слов матери?! «Три-Вэ — твой настоящий отец!» Прямо классика! Древнегреческая трагедия!
Дверь спальни открылась. Он весь напрягся. Спальня была залита ярким светом. Ему стало страшно. Во Франции, в госпитале, у его постели поставили темную ширму, которую убрали только тогда, когда кризис миновал. «Когда включают полный свет и видишь пустую постель — значит, кто-то скончался». Он бессознательно крепко сжал руку Тессы.
Амелия вышла из спальни, прикрыла за собой дверь и через коридор вошла в кабинет дочери. На ней был белый шелковый халат. Из-под черепаховых гребней выбивалось несколько прядей. Никогда еще Амелия не казалась Кингдону такой хрупкой и беззащитной. Она бессильно опустилась на диван, словно ее гордый прямой позвоночник рассыпался в прах.
В то мгновение Кингдон уверился в том, что дядя умер.
Тесса всем телом подалась к матери.
— Мама!
— Они дают ему кислород, — сказала Амелия.
— А боль?
— Несмотря на все старания врачей, она так сильна, что даже представить себе невозможно.
— Но он жив! — твердо и уверенно произнесла Тесса.
— Доктор Левин, добрый человек, подтвердил это, но больших надежд не питает.
— Главное, что он жив, — сказала Тесса.
Она обняла мать. В глазах у нее блеснули слезы. На какую-то минуту Амелия расслабилась, позволяя Тессе утешить себя, но потом оттолкнула ее руки. В отличие от дочери глаза у Амелии были совершенно сухими.
Тесса позвонила и попросила служанку принести что-нибудь поесть. Плачущая девушка в купальном халате внесла поднос с чаем и тонкими кусочками лимонного торта. Тесса разлила чай.
Они пили чай в гробовом молчании.
Наконец Амелия отставила свою чашку и сказала:
— Пора! Я должна вам все рассказать.
Кингдон признавал, что в Амелии бездна обаяния, но она все равно никогда ему не нравилась. С самого его рождения мать постаралась передать ему свою ненависть к ней. Впрочем, и без этого тетя казалась слишком холодной. Но в эту минуту его антипатию побороло искреннее восхищение ею. «Многие ли женщины решаются приоткрыть завесу тайны, когда вокруг витает смерть?»
— Мама! — сказала Тесса. — Не надо ничего рассказывать. Не сегодня!
— До сих пор я постоянно боролась с угрызениями совести. Потому что боялась, что с Бадом случится это... Я все откладывала. Молчание слишком затянулось.
«Три-Вэ — твой настоящий отец!»
Втроем они сидели на кожаном диване и смотрели через весь коридор на закрытую дверь спальни. Тесса устроилась между матерью и Кингдоном. Кингдон наклонился вперед, положив локти на колени, и приготовился слушать, чтобы Амелия, не смущаясь, могла рассказать то, чего он не хотел знать.
— Лос-Анджелес... — начала Амелия. — Вы должны понять главное: вся история закрутилась вокруг Лос-Анджелеса. Это была пыльная деревушка на краю света. Когда шел дождь, свиньи рылись в грязи на Мэйн-стрит. А я шесть месяцев в году жила в Париже. Я была наполовину парижанкой, выросшей в культурной среде. Можете себе представить, каково мне было жить здесь. — Она говорила ровно, безучастно. Рассказала о своей близости к отцу, о трениях между полковником и его бывшим другом Коллисом П. Хантингтоном, о Южно-Тихоокеанской железной дороге. — Тем летом мне было четырнадцать. А Три-Вэ семнадцать. О, Кингдон, он был такой наивный милый мальчик!.. Ему, такому чуткому и талантливому, выпало родиться в этом заброшенном городишке Дикого Запада. Конечно, он был очень одинок. — Она рассказала о самоубийстве полковника и решении мадам Дин судиться с Южно-Тихоокеанской железной дорогой. — Это означало то, что мы останемся здесь. — Она рассказала о скандале и о нараставшей в ней потребности отомстить за отца. — Мне казалось, что я — Электра. Я хотела оставить о нем добрую память. Как это было сделать? Тогда мне показалось, что лучший способ — опорочить правление железной дороги, ведь они обливали грязью моего отца. У меня были письма...
— «Письма Дина»? — спросил Кингдон.
