Опиум. Вечность после - Мальцева Виктория Валентиновна (читать книги полностью без сокращений .TXT, .FB2) 📗
А я просто помню о ТОМ дне. Двадцать седьмое декабря – день, когда он навеки отдаёт ей себя.
И этот день, вернее, ночь (потому что в Риме – утро двадцать седьмого декабря, а у нас – вечер двадцать шестого) проходит в рабочем угаре. Я не пью, держусь, потому что знаю – в любой момент может позвонить мать или Дэвид. Но никто из них не звонит, очевидно, из-за насыщенности их свадебного графика. Я только получаю утреннее сообщение о том, что перелёт прошёл «без сюрпризов и эксцессов».
Домой приволакиваю ноги к пяти утра, стараясь ни о чём не думать. Заваливаюсь спать, не принимая душ – сил нет. Мгновенно проваливаюсь в сон, пока едва не подскакиваю от щелчка пришедшего сообщения.
Смахиваю, открываю послание и вижу то, отчего моё сердце перестаёт биться. Оно не выдерживает и трескается, кровоточит.
На экране смартфона светится счастьем и благополучием знакомая пара в свадебных нарядах: мой родной брат и его прекрасная, почти неотразимая супруга Мелания. Дамиен в тёмном костюме, странным образом подчёркивающем глубину его глаз, в руках невесты букет белых лилий. Свадебное фото в полный рост на фоне алтаря и пышного цветочного убранства церкви, а под ногами молодожёнов почти незаметно для незнающего взгляда растоптаны алые цветы. Маки.
Спустя мгновение ещё сообщение:
Mel: «Помнишь, я говорила, что буду его женой? Запомни: я всегда держу слово и никогда не изменяю своих планов.».
Eva: «Иди к чёрту!»
И получаю смеющийся смайлик. Хохочущий, мать его, до слёз.
– Суууууукаааа!
Это слово слышали все соседи, и те, которые на дальних улицах, тоже. Но ругательств, очевидно, мне показалось мало, и я совершила кармическую ошибку, набрав в смартфоне судьбоносное пожелание:
«Желаю вам бесплодного брака. Пусть каждая ваша попытка будет такой же пустой и бесполезной, как ты сама!»
Я не отправила это сообщение, хватило ума вовремя остановиться. Однако послание, сделанное в сердцах, всё-таки улетело в Космос, и было услышано там, где принимаются решения и вершатся судьбы.
Горькие, солёные, слишком обильные, чтобы назвать их слезами, реки бегут по моим щекам, сползая к горлу и за шиворот. Я растираю их ладонями, тщетно стараясь избавиться – это практически невозможно, их слишком много, и слишком активно производят их мои глаза.
Нет, мы с Дамиеном не родственные души, а гораздо больше – между нами связь. Наверное, именно та необъяснимая взаимная тяга и умение чувствовать другую душу, какие и бывают у близнецов. И эта связь приняла необычные формы: мы даже ненавидели друг друга не так как все, а с особой изощрённостью. И полюбили точно так же – до боли в костях, в каждой клетке, в каждой мысли в разлуке, вдали друг от друга.
Как часто мы лжём себе! И я лгала. Сколько раз думала о ненавистном Дамиене, живя в изгнании? Нет, не тысячи! Я думала о нём каждый день, я засыпала с мыслями о нём. И это не были воспоминания о наших военных действиях и взаимных обидах, нет. Я беспокоилась о том, как он там: даст ли отпор придурочному Ли с соседней улицы, как хорошо будет играть на соревнованиях и выбросит ли из своей жизни весь ненужный хлам, чтобы заметить главное – то, что я нуждаюсь в нём. Нуждаюсь в его времени, внимании, улыбке, заботе. Хочу, чтобы защищал меня в школе и никогда не целовал других девчонок. Он всегда был симпатичным, и я всегда боялась и млела от его взглядов. Наверное, именно поэтому так и усердствовала, прикрываясь ненавистью. А ведь он хотел поговорить, выяснить, с чего между нами возникла эта вражда.
Да, где-то в том самом возрасте, лет в одиннадцать, когда мало что понимаешь в собственных чувствах, я и влюбилась в него, моего Дамиена. Моего кровного брата.
Я иду в церковь. Наши церкви – совсем не то, что в Европе, они – просто дома с просто картонными стенами. Как бы мне сейчас хотелось оказаться в какой-нибудь часовне в Италии, сидеть на дубовой лакированной лавочке с резными перилами, разглядывать золотую деву Марию в специальной нише и других святых, нарисованных на стенах и потолке, слушать тихую органную музыку и думать о жестокости жизни.
Смотрю на унылое, серое помещение, угрюмый алтарь и прошу у Бога прощения за слова, написанные в сердцах:
Боже, пусть он будет счастлив! Даже если с ней… пусть он будет счастлив. Дай ему сына, Господи! Он ведь так хотел сына… Пусть они оба будут счастливы…
И уже на пути домой вспоминаю, что ничего не попросила у Бога для себя.
Глава 10. Четыре месяца спустя
Lana Del Rey – Mariners Apartment Complex
Дамиен обожал мороженое. Он был буквально «мороженовым аддиктом». А любимый его сорт – вообще отдельная история: это магазинная линия РС, выпускающая буквально всё, от носков и гвоздей до самого вкусного, с точки зрения Дамиена, мороженого. Мраморное месиво из ванильного, шоколадного и арахисового слоёв, с вкраплениями уменьшенной копии популярного в Канаде шоколада с арахисовым маслом. Когда я впервые положила кусочек в рот, мне показалось, у меня склеились зубы. Три ложки, и мой желудок возмущённо фыркнул: не ешь этот сахарный жир! Или жирный сахар?
А Дамиен уплетал за обе щёки, сладострастно облизывая губы и икеевскую специальную ложку, которой удобно делать шарики. Только он эти шарики отправлял прямиком в рот.
– Как тебя до сих пор не разнесло-то от такого… мороженого?
– Я спортом занимаюсь! И… сексом! Знаешь, сколько калорий сжигается за один сеанс?
– Сколько?
– Много! – отвечает с умным видом. – Это ты лежишь… ну, или стоишь, а я-то… о-го-го! Мне силы нужны!
Тянется губами, и я не без удовольствия их облизываю, не замечая, как шутливый поцелуй перерождается в глубоко интимный, чувственный. Мой язык нежно поглаживает его сладкий и холодный, затем наоборот. Это даже круче, чем целоваться губами.
– Ты такой сладкий, – признаюсь, улыбаясь в его губы.
– Ну вот, видишь!
– Но к тридцати годам станешь круглым, как бегемот!
– Но ты же всё равно меня не бросишь? Как же ты без меня? – мурлычет, самоуверенно целуя меня в нос.
LASTLINGS – VERONA
Clann Her & the Sea
Тяжело без тебя, Дамиен. Невыносимо. Невозможно. Нечеловечески больно. И я, кажется, не справляюсь: медленно, но уверенно загибаюсь.
Не я бросила тебя, не ты меня. Мы отвергли друг друга, ибо нам сказали, что мы не можем. И мы с тобой, действительно, не могли, причём оба.
Вздыхаю, вытирая губкой пятна с чёрной глянцевой поверхности стойки. В иные времена убила бы дизайнера, придумавшего её: такая поверхность требует отдельной должности пятнотёра в нашем баре! Но за неимением оного данную малопочётную обязанность приходится выполнять самой. Удивительно, но мне наплевать. Как и на звякнувшую в приветствии нового гостя дверь. Как и на метнувшуюся к столику у окна Шиву. Как и на её совершенно по-особенному учтивый, даже почти заискивающий голос. Эта индианка, впрочем, всегда облизывает клиентов сверх меры, а меня, глядя на её лицо, всегда мучает истошное желание взять самую жёсткую мочалку и попытаться отмыть его добела. Нет, я вовсе не расистка. И африканку Рамину не имею желания отбелить, но вот Шиву почему-то иногда очень хочется.
– Бутылка воды с газом и долька лимона за пятый столик, – сообщает своим невыносимым акцентом прямо около моего уха.
– Бутылка с газом и лимон, – машинально повторяю за ней. И поднимаю глаза…
Конечно, это ОН! Мой любитель самодельного лимонада и мороженого с шоколадными таблетками и арахисовым маслом. Вернее, давно уже не мой. Давно.
Я не могу дышать – забыла, как. Не помню, где нахожусь и зачем. Стою неподвижно, вцепившись руками в натёртую до блеска стойку, не в силах отвести от родного лица глаз. А с того, с другого берега, также неотрывно смотрят на меня, и я вижу, как медленно, неумолимо, почти по-детски радостно самые сексуальные в мире губы растягиваются в улыбке.
