Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
В последующей интеллигентной обработке этой же, петровской, темы явно зазвучала ницшеанская тема героя-одиночки, просвещенном в некоем святилище светом истинного знания и борющегося с собственным народом во имя блага государства. В этом образе Петра I угадывается Хирам, строитель храма Соломона из масонской легенды, Прометей, Данко...
Государство стало мыслиться в соответствии с идеями утойистов и просветителей как некий «Левиафан» Гоббса, как нечто обладающее исключительно самостоятельной ценностью и, в сущности, вполне могущее существовать и без населяющих его жителей. Перед нами законченный образец тоталитарной идеологии, рожденной в просветительскую эпоху «культа разума». Счастье человека заменяется счастьем государства. Эта идея нашла себе законченное выражение у Кампанеллы, Томаса Мора, Морелли в его «Кодексе природы», этом вдохновляющем образце для французской революции и бабувистов, а также в ряде произведений масонских Утопий, о чем речь пойдет дальше. Петр, сей один против своего отсталого, дикого и погрязшего в невежестве народа, проводит свои спасительные реформы. Идея героя-одиночки и темной невежественной толпы, идея масонско-иудейской догматики, вошедшая в наши учебники. Современный историк вполне в духе вышеописанной схемы, являющейся метафизической догмой, провозглашенной впервые еще 260 лет назад понятливым Феофаном Прокоповичем, пишет: «Собственно, в прежнем своем состоянии исконного боярского бездействия (? — В. О.), невежества и самодовольной спеси Россия не только никогда (почему «никогда»? — В.О.) не пробилась бы к Балтике, она обрекла бы себя на утрату независимости». В этой цитате слышишь голоса создателей мифа о «темной и невежественной России», осчастливленной лишь гением Петра. Предположим, что и «осчастливленной», но вот историческая справка относительно боярского исконного бездействия вообще, и «спесивой России» в частности.
Итак, «представление о боярстве как постоянной аристократической оппозиции во многом возникло под влиянием знакомства с историей Западной Европы», — пишет историк Кобрин. Заметим, возникло в наших представлениях. движимых желанием подвести русскую историю под средний европейский стандарт чтобы все было «как у людей». «Но сопоставление это грешит неточностью. Прежде всего, на Руси не было боярских замков. (...) Когда подходил неприятель... боярин никогда не принимался за укрепление и оборону своей собственной усадьбы. Летописи при описании военных действий обычно говорят о сожжении сел, то есть усадеб, и осаде городов. Русские бояре защищали (ср. — «состояние исконного боярского бездействия») не каждый свое село, а все вместе — княжеский (позднее — великокняжеский) град и все княжество».
«С молодых лет они участвуют в многочисленных войнах, которые вело Русское государство. Сабельный бой конных отрядов в ...битве, где не было ни отдаленных командных пунктов, ни дальнобойной артиллерии, уравнивал перед лицом опасности воеводу и его подчиненных. Пожалуй, для воеводы риск порой был даже большим: в решающие мгновения он должен был оказаться впереди — во главе, в буквальном смысле этого слова, своего полка. (...) Именно на воеводу старался направить свои удары неприятель: его убить и выгоднее для победы, и престижнее. В родословиях боярских родов при многих именах стоят пометы о гибели в той или иной битве. Видимо, воинская доблесть входила в систему ценностей бояр.
До нас не дошло даже сообщений о том, что, мол, такой-то боярин струсил в сражении». Талантливые полководцы, организаторы охраны рубежей от набегов крымских ханов и западного порубежья, они несли свою нелегкую службу, не подозревая, что когда-нибудь их назовут бездельниками, спесивыми и невежественными. Их, чьи тела были покрыты шрамами, кто не сходил сутками с коней, тех, кто, как Скопин-Шуйский, в 23 года командовал войсками и громил интервентов, кто, как Михаиле Васильевич Воротынский, разгромил войска крымского хана в 1572 году и спас и Москву, и всю страну от страшного опустошения и кто был убит царем, еще недавно числившимся у наших историков в штате записных благодетелей русского народа, Иваном Грозным.
Когда Юрий Иванович Шемякин-Пронский первым ворвался во главе своего семитысячного полка в Казань при штурме и обеспечил полную победу русскому воинству, ему было чуть больше 20 лет. Верные сыны своего отечества. Их тела были покрыты шрамами, как и тело России.
Боярское бездействие — откуда взялось это государство? Кто его строил? Чьим духом и Разумом? Невежество, говаривал Пушкин, не знать свою историю. Это есть варварство. И наконец, «самодовольная спесь России».
Оставим на совести автора само выражение, но заметим: да, спесивые в ней были, и мы их увидим, но были ли они Русью? Читатели сами увидят, чьими сынами они были, эти спесивые.
Теперь о независимости. Этот обычный аргумент, обладающий доказательностью предыдущих утверждений автора и, надо признать, весьма распространенный среди историков прошлого и настоящего, звучит несколько странно, если имеешь желание познакомиться с политической картой Европы того времени, когда Петр начинал свою реформу.
Трудно сказать, чего больше в доказательствах величия Петра у наших историков — нелюбви к России или любви к Петру? Как раз к концу XVII века Россия покончила с опасностью утраты своей независимости и сама перешла в наступление как на своих южных соседей, так и на западных, осуществив воссоединение с Малороссией и вернув Смоленск. Перед угрозой утраты независимости оказалась скорее Польша, вступившая в полосу внутренних неурядиц.
Шведы... Но как будто никто не подозревает шведов в желании и возможности захвата ими России. Совершить поход грабительский могли, но вот захватить — сомнительно, мягко выражаясь.
Но существует другой факт, касающийся утраты независимости (цит. по: Молчанов Н.Н. Дипломатия Петра I. М., 1984, с.118): Петр I заимствовал на Западе у Гуго Греция и Пуфендорфа модную теорию о превалировании государственного над частным, личным, во имя идеи «сумма бонум», всеобщего блага. Государство, как чиновническо-бюрократический идеал какого-то отвлеченного метафизического начала, должно было полностью подчинить себе духовные начала народа, в первую очередь — церковь. Бюрократическая власть, существующая, поелику возможно, сама для себя, приобретает сакральный характер, со своими пророками и жрецами, становится самодовлеющей, лишенной положительного духовного содержания, властью, где само представление о некоем благе народном является более чем условным. Все во имя народа и все против народа — таков девиз новой власти и именно так и охарактеризовал, как мы видели, Герцен подобную ситуацию в стране, образовавшуюся в результате Петровских реформ. «Невежественный класс не будет отныне оказывать влияния ни на законодательство, ни на правительство; все делается... во имя народа, ничто не делается его собственными руками и под его неразумную (! — В.О.) диктовку». Так сказал на этот счет Кабанис, «брат» Вольтера, Франклина, Дантона, Парни и многих других достойных людей западного просвещения по масонской ложе «9-ти сестер». «Если чернь примется рассуждать — все погибло», — любил говаривать Вольтер. Эта монументальная мысль принадлежит всему Просвещению, которое принес Петр в Россию вместе со своими фрегатами, департаментами, морями и «окнами». Это олигархическая идея «демократического централизма».
Отныне власть и народ будут сотрудничать только в минуты роковые для России, и тут же расходиться. Не удивительно, что для осуществления подобной реформы потребовалось призвать на помощь иностранный легион, начавший колонизацию России. Ее верхи полностью утратили всякие признаки духовной независимости и, обуреваемые комплексом неполноценности, с подобострастием взирали то на немцев, то на французов, то на англичан, решительно не ведая, в какой стране они живут и для чего живут, чей хлеб едят.
С момента гибели Константинополя Московское государство приняло на себя высокую миссию «Третьего Рима» и стало духовным наследником Византии. Генуэзские и венецианские купцы, западные гуманисты-туркофилы видели в османах в XVI и XVII веках некий идеал справедливости. По крайней мере, что касается купцов, то для них справедливость воплощалась в больших барышах, а для гуманистов, ненавидевших католическую церковь, в османах рисовались радужные мечты о некоей антихристианской социальной справедливости. Московское государство отныне воплотило в себе мировое православие и стало объектом бесконечной ненависти как «латинян-католиков», так и всякого рода сектантов, внутренних и внешних. Под влиянием православия и идеи «Святой Руси» выковывается могучий культурно-исторический тип русского народа, который и начал создавать Великую Империю. Однако этому миросозерцанию приходится выдержать нелегкую борьбу как с ересью жидовствующих, соблазнившую в XV веке и некоторых представителей великокняжеской семьи, и немало простых мирян, так и тяжелые испытания Смутного времени. Однако в период Петровских реформ наступает враг более мощный и коварный. Боярская прозападническая верхушка нашла в Петре выразителя своих интересов. Так казалось многим боярам: отнять власть у Церкви — и можно жить спокойно и в свое удовольствие. Эти тенденции вмешательства государственного, светского начала в дело церкви обнаружились уже в Уложении 1649 года, но наиболее ярко и драматически они проявились в судьбе патриарха Никона.
